Его шепот растворился в прохладном ночном ветре.
– Ты что-то сказал? – донеслось снизу.
Кей опустил с лица платок и посмотрел на товарища:
– Посвети мне! Луна зашла за тучи, и я работаю на ощупь.
– Чего?
Лестница была слишком высокой, до парней доносились только обрывки слов друг друга.
– Черт! – Кей был вынужден наклониться и повысить голос: – Фонарь включи!
– Тогда нас сразу заметут! В этом доме десятки окон!
– Включи фонарь на камере, я сказал.
Кей раздраженно махнул рукой и чуть не выронил баллон с краской. Мышцы от длительного пребывания в неудобном положении дрожали и ныли. За последние полгода художник привык работать в разных экстремальных условиях, но тут они с Филей переплюнули самих себя: забрались на территорию особняка самого влиятельного человека в городе, да еще и приволокли с собой шестиметровую лестницу.
Забираясь по ней, парень думал лишь о том, что если получится выбраться отсюда живыми и не попасться в лапы людей Алиева, то он с полным правом сможет считать содеянное чуть ли не подвигом.
– Если я его включу, через секунду прибежит охрана! – каркнул Фил, повышая голос и переходя с шепота на глухой крик.
Он переминался с ноги на ногу, стараясь не наступить на использованные баллоны с краской, раскиданные в траве под ногами.
– А если не включишь, то не сможешь снять и кадра! На черта тогда ты плелся сюда с этой камерой?
– Я не знаю. Чтобы стоять на шухере и держать тебе лестницу!
Новый порыв ветра подтвердил его слова: лестница пошатнулась, и Кею пришлось вцепиться пальцами в стену, чтобы устоять. Металл баллончика с краской звонко царапнул по кирпичной кладке.
– Черт… – Парень сжал зубы.
– Держу-держу, – прохрипел Фил.
Кей вгляделся в рисунок.
Нужно было брать флуоресцентную краску – ничегошеньки не видно. А заканчивать как-то нужно. Дописать, поработать над обводкой, нанести заключительные штрихи. Дело, конечно, не в красоте, а в смысле, который несло его граффити, но парень привык до последнего бороться за идеальность во всем.
Даже когда его жизни грозила опасность, даже когда отовсюду слышались сирены полицейских машин, он всегда заканчивал работу над рисунком, а затем уже давал дёру. И каждый раз это был бег по краю. Правда, до сегодняшнего дня ему несказанно везло.
– Включи уже его, – прорычал Кей и, изловчившись, стер пот со лба тыльной стороной ладони, облаченной в перчатку. – Хотя бы на пару секунд! Я должен видеть этот кусок.
– Будь ты проклят, – заворчал Фил.
И в следующую секунду матовый луч неуклюже скользнул по стене вверх.
– Ровнее! Сюда!
– Я не могу светить в окна.
– Правее, Филя!
Кей яростно потряс баллончик и продолжил рисовать.
– Хватит? – Фил весь извелся.
Он дрожал так, что лестница ходила ходуном. Возможно, не от страха, а потому, что держать одновременно лестницу и снимать происходящее на видео – занятие не из легких.
– Почти залил этот кусок.
– Выключаю.
Тут же раздался какой-то шум. Чтобы выключить фонарик, Фил вынужден был отпустить лестницу. Та покачнулась, струя баллончика брызнула вправо, Кей выругался.
– Живее! – впиваясь пальцами в лестницу, взмолился Фил.
Он боялся не за себя, а за друга, ведь, чтобы убежать, ему еще нужно было спуститься вниз.
За углом дома послышались встревоженные голоса.
– Всё. Бросай! – торопливо зашипел Фил. – Эй, слышишь? Бежим!
– Беги, – холодно отозвался Кей, продолжая наносить короткие штрихи краской.
– Придурок, – озираясь, вздохнул товарищ. Он торопливо сунул камеру во внутренний карман куртки и постучал ладонью по лестнице. – Еще есть время, бросай всё, и бежим.
– Беги, Филя, я догоню. – Кей сосредоточенно дорабатывал контур.
– Слезай! – Фил топтался на месте, задрав голову.
– Уходи!
Шипение баллончика, возня, шепот выдавали их. Где-то хлопнула дверь, в тишине сада раздался торопливый топот.
– Идём, бросай! – предпринял последнюю попытку Фил.
– Всё будет хорошо, – дыша ровно и глубоко, ответил Кей. – Беги!
– Эй! – прокричали в темноте.
– Беги, я сказал!
Прижимая камеру к груди, Филя рванул через кусты к забору.
– Там! Вон! Лови его! Стой!
Сердце в ночной тишине отстукивало четкий ритм, точно огромный метроном. Парень с баллончиком в руке продолжал свою работу, не слыша криков. Он должен это сделать. Знал, что второго шанса не будет. Сейчас или никогда. Закончит, или никто так и не узнает правды. Это важнее его собственной жизни, от этого зависели жизни других.