Мой желанный враг

– Полина? – Из него вышел статный мужчина лет пятидесяти или чуть старше.

Он протянул мне руку. Одет незнакомец был в деловой костюм, хотя и создавал впечатление человека, скорее привычного к физическому труду, нежели к работе в офисе. Его ладонь была тяжелой, сухой и мозолистой.

– Здравствуйте, – неловко улыбнулась я, сняла перчатку и пожала его руку.

Мужчина улыбнулся в ответ и сразу расположил меня к себе. Его улыбка была дружелюбной и теплой, а синие глаза лучились светом.

– Александр Федорович, – представился он, отпуская мою ладонь.

– Ох, так вы тот самый дядя Вика? – смутилась я.

Мне стало неловко, что я встречаю мужчину в мятой одежде, огромных сапогах и резиновых перчатках.

– Да. – Он провел рукой по темно-каштановым с проседью волосам. – А вы та самая Полина, о которой мой племянник болтает без умолку?

Мои щеки зарделись.

– Наверное…

– Да не смущайтесь, я рад, что у этого балбеса наконец-то появилась девушка.

– А почему балбеса? – спросила я.

– Ну, как? – усмехнулся он. – В наше время в его возрасте все ребята уже обзаводились семьями – так мне Андрей говорил, мой брат. Тоже балбесом меня обзывал. Все предупреждал, что если до сорока не женюсь, то потом точно не получится. И ведь накаркал, подлец! – Мужчина изменился в лице. – Царство ему небесное… Хорошо хоть сына после себя оставил… – Он откашлялся. – Простите, Полина. Я очень рад, что домом хоть кто-то занялся. Давно ведь пора.

– Да, дом очень большой и красивый. – Я обвела взглядом фасад. – Надеюсь, у меня получится привести его в порядок.

– Конечно, получится! – улыбнулся он и открыл багажник. – Куда выгружать коробки?

8

Полина

Розы. Темно-красные. Их лепестки гладкие и холодные. Они касаются кончика моего носа, и мне становится щекотно. Я улыбаюсь, потому что не знаю, что это последний подарок Вика. Больше не будет. Ни подарков, ни совместных дней, ни разговоров, ни его самого. Не будет ничего, все в прошлом, а теперь передо мной лишь пустота. Пропасть.

И розы.

Я лечу в эту пропасть и снова слышу глухие, отрывистые звуки выстрелов, они как кашель немой собаки – практически беззвучные, но такие болезненные. Я падаю, пытаясь хвататься за воздух, но пальцы нащупывают лишь бархатные лепестки роз. Задыхаясь, я ощущаю, как маленький толчок в грудь превращается в огромный ржавый лом, который ковыряет и раздирает мою грудную клетку изнутри.

Кажется, это боль. Она захватывает меня полностью, она терзает, уничтожает, вгрызается в меня и точит, точит, точит. «Кто-нибудь, достаньте, пожалуйста, из меня эти кусочки металла, они очень тяжелые, и я не могу пошевелиться из-за них!»

Вышитое одеяльце мелькает белой пеленой перед моими глазами – раз, и его нет. Крик моего сына удаляется, а застывшая голограмма с руками, которые отбирают мое дитя, упрямо стоит в воздухе. «Не трогай! Оставь его! Он мой!» – все эти слова так и не слетают с моих губ. Они остаются безмолвным криком, тихим шепотом, запекшейся кровью, горящей на лице.

Я падаю вниз.

Горечь, тяжесть, боль, удары, земля, песок, камни, ветви. Темнота. Мутные обрывки посмертных видений – кроме них у меня ничего нет, поэтому я продолжаю прокручивать их снова и снова, чтобы не видеть яркий свет в конце коридора, который манит и зовет меня: «Полина, иди сюда, здесь хорошо. Твое время пришло».

Я узнаю этот голос, и мне становится еще больнее.

– Нет, – с трудом выдавливаю я, – нет, мама, прости. Я не пойду, я не могу. У меня сын!

Она тянет ко мне руки, а я отворачиваюсь. «Боль, удары, земля, песок, камни, ветви», – прокручиваю снова и снова, чтобы оставаться там, где умерла. И вижу крохотные пальчики Ярослава, которые держат меня во сне.

Он совсем беспомощный пока. Он без меня не сможет.

Кто будет кормить его? Кто будет качать его, мама? Кто будет рядом, когда ему будет больно и страшно? Кто успокоит? Кто научит ходить, отведет в детский сад, потом в школу? Кто будет плакать от счастья на его свадьбе, мама? Нет, мне нельзя к тебе, я не пойду…

Я разворачиваюсь и бегу туда, где тьма, подальше от этого уютного, ласкового света. Чернота становится непроглядной, вязкой и густой, каждое движение дается мне с трудом. Дорога все уже, и теперь она поднимается вверх. Я плачу, карабкаюсь, сдираю колени и руки, но не сдаюсь. Мне нужно в самую глубокую тьму – туда, откуда выхода нет.

– Все хорошо, Полина. – Этот голос буквально выдирает меня из пустоты.

Я делаю глубокий вдох и кашляю, но горло настолько высохло, что получается бессильный, горький хрип.

– Тише, тише, лежи.

Я часто моргаю, но сквозь пелену слез не могу разглядеть помещения. Здесь очень светло, рядом какие-то люди. Я пытаюсь что-то сказать, но понимаю, что на мне какая-то маска или… что это? Почему не получается пошевелить руками? Я замкнута в своем теле, заперта в собственных кошмарах, тело совсем ничего не чувствует.

Где я?!

Но пустота забирает меня.

Нет больше коридоров с тьмой и светом, нет мамы, нет голосов. Есть один бесконечный берег реки, вдоль которой я бреду, завернувшись в какую-то простыню. Мои ноги не оставляют следов на песке, меня не тревожит холодный ветер, что дует в лицо, от него даже не колышутся мои белые одежды-коконы.

Я есть, но меня нет. Я бестелесное существо, что путешествует по миру, а этот длинный берег – лишь картинка, нарисованная моим воображением.

Я закрываю веки, вновь открываю их и вижу дом. Он пуст. Я исследую все комнаты, но в них никого. Только вещи Вика, мои вещи и стопки детских вещей на пеленальном столике в детской. Они ждут нашего возвращения, но не дождутся.

Я касаюсь мягких распашонок и крохотных боди своей ладонью, но почти ничего не чувствую. Оборванка из провинциального городка так сильно хотела иметь свой собственный дом, в котором было бы тепло и пахло бы пирогами, что забыла о том, что ничего не дается нам просто так. Мое счастье было коротким, и мне пришлось дорого за него заплатить.

Я напрягаю ладонь с безумным желанием почувствовать хоть что-то, толкаю колыбель снова и снова в надежде, что она качнется, я пою своему малышу, моля, чтобы он услышал меня, где бы он ни был. Пою, пою, пою…

И закашливаюсь, вытаскивая себя из сна. Снова эта комната, здесь так светло, что слепит глаза. Зажмуриваюсь, открываю веки снова.

– Тихо, тихо, не дергайся. – Чья-то сильная рука сжимает мою ладонь. – Лежи спокойно, девочка. Все хорошо.

Но у меня есть и вторая рука. Я с усилием поднимаю ее и подношу к лицу.

– Поля!

Он перехватывает ее, но я успеваю нащупать что-то грубое, шершавое на своей щеке. Не понимаю, что это могло бы быть. Мои глаза отчаянно вертятся, скользя по стенам комнаты. Наконец останавливаются на его лице и пытаются сфокусироваться.

– Тише, Поль, все хорошо, ты в безопасном месте.

Я пытаюсь издать звук, но выходит лишь бульканье.

– Не торопись, не все сразу, – предупреждает Александр Федорович.

– Он нас убил! Убил! – хриплю я.