Прекрасная Лаура

– Какие его годы! Тем паче все мы собрались отдохнуть, вот он и отдыхает.

Вечер прошёл удивительно приятно. Что-то было в нём и от древних вакханалий, и от простого семейного ужина одновременно. На прощание хозяева просили прийти ещё как можно скорее и не стесняться заглядывать без приглашения.

– Что такое сделалось с кардиналом? – осмелился Косимо спросить отца по пути домой.

– Его дочь выросла, только и всего. До недавнего времени я о ней и не слышал, что правильно в их положении. Теперь же ей пора подыскать достойную партию, отсюда и частые приёмы.

– Партию из числа торговцев и епископских сыновей?! – недоверчиво нахмурился Косимо.

– Связи! – Обронил Иоанн Конти, – Их не выстроить, если вращаться лишь среди равных. Связи ведут вверх.

Объяснение вовсе не устроило Косимо. Своих дочерей кардиналы употребляли, чтобы родниться с другими высокими домами. Все помолвки заключались едва ли не во младенческом возрасте. Однако жених мог по какой-то причине не дожить до свадьбы, и тогда… Нет. Косимо решил не додумывать судьбу семейства, чтобы собственные предположения его не запутали.

Хмель лишил его на этот раз сладкой дрёмы между сном и явью, которой так любил он предаваться. Но взамен с утра Косимо почувствовал перемену вокруг и в себе. Какую – он не мог описать. Ужин, подслушанный разговор и поцелуй девы Моретти будто разделил время надвое, как сумерки делят сутки.

Так Конти нежданно-негаданно стали вхожи в дом кардинала, где их принимали радушно и искренне. За ужинами последовали и обеды, а затем даже завтраки. Всё такие же вольные и приятные.

Одно только угнетало: Косимо полагалось приносить вино и закуски. Моретти никогда его о том не просили, но отец велел прислуживать за столом. Вместо счастливой возможности поговорить с Лаурой он вынужден был ходить на кухню за кувшинами, будто недостаточно унижен был своим положением отрока.

В один из вечеров – о, чудо! – дева Моретти робко поднялась из-за стола и проговорила:

– Папа, я тоже хочу сама приносить тебе и нашим гостям вина, как это делает Косимо. Если бы не он, я бы и не додумалась, что это мой долг, как младшей.

Хоть Моретти и удивился, но дал добро. И в ту минуту шип злорадства пронзил сердце Косимо: Паоло так и будет сидеть средь стариков хмельной и сонный, а у них с дочерью кардинала теперь общее дело. Ни бескостный язык, ни новые шёлковые рубашки брату не помогли.

– Да только не испугаешься ли ты крыс, дитятко? – спросил кардинал, – Говорят, в последнее время они уничтожили добрую долю наших припасов. А значит, в погребе их хватает.

– С этим стоит бороться, – задумалась Лаура, – Животные меня не пугают, а вот их блохи могут кусаться. Епископ недавно рассказывал о покупке сильнейшего яда для вредителей. Им можно пропитать зерно и рассыпать по углам.

– Всё равно через неделю эти твари привыкнут и примутся набивать им желудки без всякого вреда, – досадливо отмахнулся кардинал.

– Я слышала другое. Попросим у епископа яд на пробу?

– Это умно! Поглядим, чья правда.

Между поездками к Моретти, оказываясь под открытым небом, Косимо уже не раз ловил себя на мысли, что, должно быть, он слепнет. Тени казались гуще обычного, а в полдень не таяли. Он даже недавно проверил по диковинным садовым часам, не изменило ли солнце свой ход, но нет. Это в глазах его что-то изменилось. Неужели из-за напряжения над книгами? Впрочем, всё казалось теперь красивее, и каждый предмет, человек или здание обретали горячо сияющий контур, будто искусный художник, старательно ловя нужный свет, выписывал для Косимо всё, на что тот обращал взор.

А ночью, когда подлунный мир отходил ко сну до скорого рассвета и улицы наполнялись шорохом плащей, он больше не замечал того сумрачного кишения и смрада, что царили ещё год назад. Исчезли нищие, реже крались куртизанки вдоль стен и изгородей. Косимо никогда не слышал, чтобы Моретти – дом, облагодетельствовавший город, – занимался его низами. Но, видимо, успех состоял именно в незримости этой твёрдой руки при очевидных успехах. Вспоминались только слова о грабительских ценах на хлеб, произнесённые кардиналом месяц назад.

Лаура, Лаура, Лаура! Косимо казалось, всё вокруг затоплено ею. И вот, что удивительно: всю ночь напролёт он сочинял о ней невероятное, беспрестанно крутил в голове её образ, не переходя, впрочем, даже к фамильярному, а днём видел её живой и настоящей. И грёзы разбивались в прах. Она была простой и открытой девушкой, такой умной, что легко просачивалась в любую беседу, будто сама её начала. Virago вовсе не соревновалась с мужчинами и никогда не посягала ни на их вкус, ни на ум, хотя уступали они ей сразу во всём. Они сдавались без боя, склонялись перед ней без досады или цепенели, задумываясь о сказанном ею.