Добавить В библиотеку
Раннее позднее
Автор:
Жанр:
Год написания книги: 2020
Тэги:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
4. Истина
– Что истина? – пытал Пилатсамоубийцу ли, пророка.Но тот молчал, лишь смутный взглядкуда-то уплывал далеко…Что видел он там, за чертой,где ждали слабые собратья —всю тщетность муки прожитой,пропущенной через распятье?Что истина – опять играсо смертью, фальшь и пересуды,три отречения Петра,загадочный порыв Иуды?Или потом, когда словам,как водится, не ту окраскудадут – и вновь по головамвсе к той же власти?Станут сказкойего несчетное добро,его негаснущая воля?Пилат сощурился хитро:– Что ж истина? —Он видел с больюбезбожных храмов торжествов торговле духом непристойнойи казни именем его,его благословеньем войны,он видел пытки и костры,где от любви – всего обмылок?– Отец, я выйду из игры, —шептал, – я ношу снесть не в силах…Все сонмы жизней и могилв мгновении пред ним предстали:он только дверь приотворил,он видел в общем – а детали!И вспомнил детство, Назарет,семью, взгляд матери прощальный…– Зачем, Отец? – спросил.Ответсгорал под золотом сусальным.За стенами все тот же валтолпы, собравшейся от скуки.– Что ж истина?..Простор молчал.Пилат привычно мылил руки.5. Голгофа
И жалко смотрит из одежды
Ладонь, пробитая гвоздем.
А. БлокИ все ушли…Грозу сменилабезоблачность и тишина,где чья-то пряталась винаи чья-то пробуждалась сила.О, сколько будет впередифальшивых слез, пустых упреков,и детский мир, и мир жестокий,где «покарай!» и где «прости!» —в одном дыханье, в ипостасицепной борьбы добра и зла.Все разошлись. Гроза ушла,и с ней умолкло богогласье.Настроют храмов, куполавзовьются к небу позолотой —когда б оттуда вышел кто-тоявить хоть часть того тепла…Увы, как время двинуть вспятьни тщятся сильною рукою —все разнодушие людскоене переплавить в благодать.Когда бы брали от землилишь то, что позволяет совесть,иначе б обернулась повесть…Гроза ушла. И все ушли.Через какую прорву днейопять входить все в ту же реку:он перестал быть человеком…(Настолько ль богом быть трудней?)Они не приняли егос молитвой проходящим мимо —когда не видят то, что зримо,тогда и высшее мертво.Холм лысый. Крест для всех. Закатомстоит край неба недвижим…Безумный, он хотел быть братомвсем, столь чужим себе самим…Вся вера – несколько минут,вся мука – череда столетий,где те же церкви, войны, плети…И сколько раз еще распнут!Играть в подобье у иконот сердца ль, страха кары грозной,а все одно – толпиться розноот давних этих похорондо грани той, того добрачто так и не принять, как милость…Гроза ушла. А кровь струиласьна фреске вновь из-под ребра…Пишу, не ведая, с чеготакая вышла мешанина:Голгофа, вечер, вопль единый…Пускай и не было всего:ни слез келейных на пятак,ни запоздалой ласки женской —мир так далек от совершенства,безумен так, прекрасен так…Шахматово
(у Блока)
Дремлю – и за дремотой тайна,
И в тайне – ты почиешь, Русь.
А. БлокДорога снова вверх и внизто полем, то примолкшим лесом.Холодный май совсем раскис,и кто его назвал повесой —он так же грустен, как тогда,когда сошел сюда впервые,где стих прозрачен, как слюда,и избы серы, как Россия.Лишь солнце, выглянув на миг,из ветел вырвет желтый локон —и в прятки… Редкий птичий крик,но, вроде, ничего от Блока.Природе не присуща лесть —мы все надумываем сами…– Вот это Блоково и есть, —какой-то голос вдруг за нами. —А дом сожгли и по дворампорастащили, что осталось.Тогда какая в людях жалость,не то что дом – свалили храм!Да что там…Женщина ушла.И мы одни. И одиноко.И даль печальна и светла.И, вроде, ничего от Блока:ни указателей, ни стен,куда бы глазу упереться.Но отчего-то бьется сердце,как птица, тянется на крен,хотя и сгинуло давното время, разве ностальгиянахлынет памятью…Россия!тебе иного не дано,твой лик – леса, заглохший луги камень с тайною глубокой,где, вроде, ничего от Блока,и всюду он. Замкнулся круг.О ней…
Хоть майское солнце дорожеразгула июньских дождей,хоть ждать не дождаться, а все же,а все же – все мысли о ней.О ней, возмущенной, да тихой,ввалившейся в прежний застой,принявшей и счастье, и лихов бескрайний простор полевой.О ней, в полусне и задорепритихшей от грозных рацейсо скрытой улыбкой во взорена добром, скуластом лице.Голоса из ниоткуда
(Строителям нынешней дороги Сургут – Уренгой)
А по бокам-то все косточки русские…
Н.А.НекрасовДорога шла до Уренгоя,началом смерти был Сургут,где знали мы, что рельсы скроютвмененный лагерный уют.Под лозунгом «Даешь дорогу!»с лопатой, тачкою простоймотали сроки понемногу,вся слава – пайкою ржаной,с которой вырваться едва лииз этой адовой тайги.Нет, мы в героях не гуляли,мы были родине враги,хотя всем телом ей служилидо безымянной той версты,где просто в насыпь нас зарыли,не тратясь даже на кресты…Вам, нынешним, трубя победув подкупленных ведомостях,припомнить бы – вы шли по следу,на наших строили костях.Вдали от цезаря и бога,ломаясь сутки напролет,для нас – в один конец дорога,для вас – и бабки, и почет.Готова, вроде… Поезд мчитсяпо гиблым топям, по лесам —где нам по ней не прокатиться,там вы проедетесь по нам.Подумаешь, какое чудо —в жопень такую поезда,как голоса из ниоткудаи, что страшнее, в никуда.К сопричастности
Уже раскручивает ландышспиралькой парные листы,но нет тепла. У нас неладно,хотя виной ни я, ни ты.Мы те же, кажется, что былисовсем недавно – жизнь назад,а потерялись, разлюбили…Иль время движет на распад?Иль путаней весна: в застоелишь делать вид, а исполать…Когда обиды копят двое,одно лекарство – разорватьили, сдавая ложь за жалость,угомониться впопыхах…Так в холод и весна рожаланадежды в муках и слезах.И ей в июнь катиться дальше,разыгрывая гул страстей…Мы сопричастны той же фальши,коль как-то притерпелись к ней.И что роптать, когда природа —отечества непрочный дым?Мы только крохи от народаи пишем в стол, то бишь молчим.К бродяжничеству
Мне совершенно все равно —
где совершенно одинокой быть…
М. ЦветаеваРаздолье русских деревеньпорой грешит однообразьем:собачий лай, гнилой плетень —что здесь особенного?Развеиной страны иной укладнам будет менее дорожелишь потому, что слух и взглядпривыкли к этому?И все жеужель никак не разорватьте невещественные путы:речную тишь, степную стать,лесную глушь?Что, как раздутывсе эти бредни так давно,когда другой плыла Россия?Мне совершенно все равно —где, с кем…А если ностальгия —на плечи старую сумунакину – поминай, как звали…Что мне, бродяге по уму —мой кабинет в любом вокзале!Да, мы свободны в двадцать лети в сорок, хоть уже труднее,уйти, искать, напасть на след,ничуть о прошлом не жалея.Но жизнь начав в который раз,от детства как отгородиться,как не писать все то, что снится,остерегаясь пышных фраз,в какой-нибудь дождливый деньв иной стране, в иной неволе:грачей, картофельное поле —всю скуку русских деревень..Конец лета в Прибалтике
До ужаса хотелось к морю,а в Саулкрасты шли дожди,волна набухшая ворчала…Ты пряталась под одеяло,шептала: бог, не осуди…Дождь моросил, и я не спорил.Что здесь еще судьбе влюбленной,желать бы: лето позади,в янтарный цвет входили клены,и так спалось, что ты смущенношептала: бог, не осуди…Не знаю: случай, промысл божий?что ожидает впереди?Случится что-нибудь дороже,чем в тот период непогожий —не знаю, только бьет до дрожитвой шепот: бог, не осуди…За снедью утром я – на площадь,ты умоляла: не буди…А, может быть, все было проще,куда деваться – шли дожди,стояла хмарь над Саулкрасты,и, может быть, подкралось счастье,скупое, как его ни жди…Последний романтик
Горька судьба поэтов всех племен,
Тяжеле всех судьба казнит Россию.
Вильгельм КюхельбекерКончалась Тобольском волна декабризма,оставив нетронутым царственный зал.Наивный, далекий от будничной жизни,последний российский романтик сгорал.Небесные хоры… мистерия духа…и александрийский классический стих…Ревела пурга. Было страшно и глухо.«Зовите Ивана…» —«Допрыгался, псих!»Так было всегда: одинокая скрипкарвалась, словно пульса спадавшего нить.Он сам понимал обреченность попыткиудушье свинцовое духом пробить.Романтик – романтиком, но отдаленнопровидя: с восстаньем дела не ахти,он встал под крамольные эти знамена,поскольку не мог никуда не идти.В мороз, с пистолетом, слепой, неуклюжий,мечтая добраться – чудак! – до царя…И вот безнадежно теперь занедужил,но шепот упрямый:«А все же не зря!Конечно, когда бы узнали солдаты,зачем их в то утро на площадь вели…»Минуты свободы – года казематов,кандальный трезвон вдоль великой земли.«Зовите Ивана…»Пустая бабенка,которая как-то случилась женой,ответила резко: «Послала девчонку.Чего разорался! Лежи, коль больной!»Чадила лампада, и под полом мышискреблись не к добру. Раздражал даже звук.«Нашелся работник! Все пишет да пишет,бумагой набухал аж целый сундук.А проку-то: нищий, к тому же опальный,и мне не мужик, и малым не отец…»Уныло поддакивал сонный квартальный,обязанный справить законный конец.Дверь настежь – ворвался взволнованный Пущин:«Ну, что он? Ужели никак не спасти?»Гнусавил дьячок:«Грех гордыни отпущен,с надеждой, душа, в мир терпенья лети.»Какая ирония – слово прощаньядобило, поэт не стонал в забытье,уже не подсуден, границу страданьяуже миновал и российский Шенье.И Пущин заплакал: «Так скоро и все мы…и та же немая Россия окрест…» —«Иван! – как сквозь тьму. – Там стихи и поэмы,возьми!»И застыл указующий перст…«Еще хоть минуту! Куда же ты, Виля!..Прощай, брат, я сделаю все, что смогу…»Он низко склонился. А тучи спешили,лиловые гривы трепля на бегу,где Русь потихоньку силенку копила —на что? Кабы знать, как она не проста…Романтик сгорел, придавила могилучугунная, как с той картечи, плита.Приметы
1
Мороз спадал на Рождество,присыпав снегом мир нестройный…Укрыться б именем Егои, может быть, уснуть спокойно,передоверив все Ему:сомненье, веру, слабость, силу,порыв и будней кутерьму,рожденья, странствия, могилы,и мир, и войны, и лотодовольно смутного болотцадобра и пошлости – все то,за что ответ держать придется.Но перед кем…Вдруг не подасти вида, в поддавки играя?С утра похрустывает наст,и, вроде, вновь пора святая…Быть атеистом нелегко,кивая даже на потери,где одиночество измеритьвот разве тающим снежком.И слова некому сказать,и не с кем сердцем поделиться.Чего-то ждать – вернутся птицы…А вот вернется ль благодать?И впрямь, какое торжествопри нашей памяти убогой —проесть, пропить явленье бога…Мороз спадал на Рождество.2
Город высушенных иллюзий,бред какого-то чудака…До сих пор изумляться людям —отчего так тускла, горька?Только небо в январской синине по времени глубоко,плащ на плачущей Магдалинесмялся, словно пласты веков.Тот же город, и те же толки,разве только тряпье пестрей,те же власти, и те же толпыи, конечно, опять еврей…Та же терпкая участь родин,та же подпись – Пилат, печать…Тащим на гору крест господень,чтоб кого-то снова распять.А поодаль зима – снегамивсе прикрыто. Белым-бело.Почерневши, как лики в раме,церковь рушится за селом.Успение
Ее спеленутое тело
Сложили в молодом лесу.
А. БлокС «Пьеты», что в белом мраморе,до стиснотою рамоюкаким-то богомазникомс чего-то стало праздником,казалось бы, исконнаябадяга похоронная,да вновь берет сомнение:убийство ли, успение?Попами да министрамипо пунктикам расписана,кликушами плаксивымиобъята, молчаливая.Талантливо расхристанавеликими артистами,живущими цитатамилжецами бесноватыми.С зачатия раздетая,размножена газетами,обряжена, как водится,мужичкой-богородицей.Верхами ошельмована,пайками да приемами,истасканная истиназагублена, расхристана.Был сын… свели не в очередьс непризнанными прочимив Кресты вохрой плечистою,где выть и ей расхристанной.Пред гимнами осеннимиощупана, обыскана!Какое там успение —растерзана, расхристана.Измылили, истратили…нет больше богоматери,от споров бесов с бесамиостался лик надтреснутый.Расхристана, разделана…и мы, осиротелые,привычно неосознанозарыли под березами.Там, тернием увенчанастократ молвой речистою,обыденная женщина,как Русь под коммунистами,слегла. А что же с девою?Весною кипень белаяопять взойдет неистово —стоим и ждем у пристани,пройдет ли старец, старица…Что нам еще останется:шептаться за околицей —что ж бога-то не родится…Аналогии
1. Время лобное
Над Россией – сплошной туман,бог в отлучке ли – черт ли крутит:первой казнью починок дан,и понесся угар Малютин.О, заплечные мастера!О, артисты кнута и дыбы!Будто только вчера играначата, а давно могли бы.И успели-то, боже мой,крохи жалкие – тысяч 10,вот промашка – сбежал герой,кабы разом весь мир подвесить!Тот к соседям – и был таков,кто успел – по щелям забился…В отпущение злых греховцарь Иван по ночам молился.А «зачинщиков» все везли…В новгородской старинной Софьеза порядок в «святой земли»колыхался звериный профиль.Предыстория наших дней —обличенья, доносы, ссылки,угли, вздутые у дверей,кровью крашеные опилки,произволу послушный поп,примирявший непримиримых.Лишь молились – вмешался кто б…Время лобное повторимо!Место – рядом: лубянский двор,вымпел разве иной – трехзубый,оглашается приговорновоявленного душегуба…Если б только башки боярпокатились по сбитым бревнам —рвы сибирские, Бабий Яр,сколько нищих и невиновных!Над Россией сплошной туманзаплетает седые космы…был Иван, и ушел Иван,звать бы «нехристь», да кличем «грозный».2. Марины
Такова у нас, Маринок,
Спесь, у нас, полячек-то.
После глаз твоих орлиных,
Под ладонью плачущих…
Марина ЦветаеваНад Россией опять дожди,срока смутного середина,сзади пусто, а впереди…Как случилась ты здесь, Марина?Раззолоченный вертопрах,инок нищий – и вдруг владыка!..Белых крыльев беспечен взмах —все сначала начнешь, поди-ка,ни господствовать, ни любитьне умея наполовину…Оттого не смогли сказнитьдушу огненную Марины.В ней неведомо ожилата бунтующая певица,остроглазая, как стрела,остроклювая, словно птица.Только воля всегда узкав общежитиях да сараях —и пошла гулять по рукамоболочка твоя земная.Было: тушинского вораназывала господним мужем…На царей Русь всегда щедра,не спознаешь – какой ей нужен.А потом – кочевой побег,голытьба, атаман казацкий…Был бы правильный человек —не случилось судьбы дурацкой,только поздно, коль долг жены —примириться под детским визгом…Дни распутные сочтенывольной матери – авантюристки,опостылела теснота,бой за краденую корону…Но и в смерти своей горда —ни слезинки из глаз, ни стона,тело грешное под парчупряча, добела холодея,улыбаешься палачу,выгнув царственнейшую шею…Будет! Уж натерпелась всластьсамозванка, сестра, гордячка…В озорной суете за власть —что соваться в пустую драчку!Где, избалованной, тебелезть в российские передряги!Вот опять мужики в борьбепредпочли карьеру отваге…И певцу, чьи слова глухидля изношенного пространства,как читать кому-то стихис неумеренным постоянством…Что докажешь в слепой стране —обе канули беспричинно…Отчего же метаться мнеот Марины и до Марины?Суд истории – давний суд,скажут: временем все замыто…Над Россией тучи плывут —те же жертвы и те ж бандиты.Где бесчувственность не нова,как пробиться мытьем посуды?..Но Елабуга и Москватолько врядли обеих забудут.И хоть вам не достало силв разновременье стать единой,хоть не сыщешь даже могил —да не будет страна чужбиной.Как ни пыжится лицедейна скрипучем, дырявом троне —остается лилейность шей,ускользающих от погони.К мемориалам
1
Восхищенной и восхищенной,
Сны видящей средь бела дня,
Все спящей видели меня,
Никто меня не видел сонной.
Марина ЦветаеваОсвистанной и освященною,забытою и обретенною,то белой чайкой, то вороною —ты всем слыла,обласканной и обнесенною,восславленной и возмущенною,вещуньею непогребенноютак и ушла…С шальной декабрьской метелью лимежду стихом и рукоделиемокруг столавдвоем сидели мы в молчании,твои собратья по изгнанию,метель мела.Не голосили о покинутых,не вспоминали об отринутых,коль пала рать,с последней песнью лебединоютак ты на родину единуюшла умирать…К Москве ли, к древнему востоку липлыл взгляд нездешний с поволокою,измученную, одинокую,дыша едва,увы, писательскими женамиотвергнутую, прокаженную,никто тебя не видел сонною —всегда жива!2
28 октября 1910 г. Лев Николаевич
Толстой бежал из родного дома…
Этой ночью, осенней, промозглой,натыкаясь на ветки в саду,он ушел, может быть, слишком поздно…– Не могу, не могу на виду…Ветер конскую гриву полощет,в жмурки с тенью играют огни.– Умирать надо тише и проще,не могу, не могу, как они…Будто в пору щемящих признаний,все решится вот здесь, на скаку:– Надо жить, как простые крестьяне,больше лгать не могу! не могу!Как уехать негаданно, тайно —в ночь вся Русь распахнула окно!И куда, где приют хоть случайный —к младшей, к Машеньке, в Шамардино!Вот и Оптина, тихая Жиздра,страх монашек, презренье дворняг…Где былая уверенность в жизни?– Не могу, не могу, чтобы так…Кони, рельсы, угар, пневмония.Соня, дети, жандармский разгул.Из Астапово на всю Россию:– Не могу! не могу! не могу!Что десятков годов прогалдело…и уже на другом берегуиз души, покидающей тело,все одно – не могу! не могу!3
На Суворовском бульварев январе зима в разгаре,в хохот ветра ль, в прыск сугроба ль —на подворье мерзнет Гоголь,уж на бронзовой шинеликомья снега запестрели…Но задумчиво ли, строго ль —не с мороза стынет Гоголь!Приглядитесь, подсмотрите,как серебряные нитипрепахабно, препроворнорасползлись по гриве черной,как на цоколе привычноухмыльнется Городничий,козыряют власти гордоте же в общем держиморды!«Усидишь на пьедестале —Русь опять разворовали!»Милый, хоть плеча прикрой-ка…Знать, куда-то сбилась тройка —да вперед вела дорога ль?..Стынет Гоголь, мерзнет Гоголь,вновь кругом снега крутые —стынет, мерзнет вся Россия.«Глубже в зиму – дальше вижу…»Голова ж все ниже, ниже,от злодея до злодея,как коростой, зеленеет…На Суворовском бульвареи в июнь зима в разгаре:вдруг детишкам на потехустарый Гоголь жутким смехомразразится и застынет —по живой по бронзе иней!От российской от державытяжко мерзнуть после славы…А кругом – автомо-били…Говорят, мол, за-лечили…Что там Рим, что заграница:вся Россия – психбольница,буйный пайкой не обижен…Голова ж все ниже, ниже,в глубь двора все дальше, дальше —в сон поэзии сладчайший.Судьба
Брату
Это было написано им на роду,как, рыдая, кинжал ни таила Медея,все равно отвратить не сумела беду:пререкаться с судьбой – лишь пустая затея.Как убийца Орест ни дрожал на пиру,как безумный Эдип ни бежал от наследья,все сбылось… Но судьба – тяготенье к добру,а не дамский пасьянс, не сюжет для трагедий.Ты решился… Что ж, наша стезя такова:то опять уходить, то опять возвращаться,мы на веру порой принимаем словас чьих-то уст и бежим… От себя, может статься.Ты уходишь… Уже подают самолет,и не знаю, когда повидаемся снова…Будь собою самим, и тогда повезет,если ж нет – рок опять прослывет бестолковым.Неужели абсурд так ужасно раздут,что ломает шутя даже братство такое?Может, это и писано нам на роду,да не дай только бог объявиться изгоем,всех своих побросав, не прийтись ко двору,ждать на каждом шагу: вон – таится расплатаза углом… Но судьба – тяготенье к добру,коли нет его, разве она виновата?То ли паркам тянуть отощавшую нитьнашей будничной суетной жизни совковой,то ли нам выбирать между быть и не быть,за собой оставляя последнее слово —не решится само: не текут по усамзолотые меды с валтасарова пира.Что дано на роду, каждый чувствует сам,будь наивным борцом или странником сирым.Листая библию
Куда только злая судьба ни бросала,глаза превратив в общежитье скорбей,но странно – опять же в Египте начало:был продан Иосиф, родился Моисей.Уловки ума перед голою силойтогда уже праздновали торжество,где все начиналось с великого Нила:и бегство, и свитки страданий Его.И как фараон удержать ни пыталсязагадочный, вроде, все терпящий род —вещал Аарон, Моисей улыбался,и было неясно – удастся исход?Владыку пугали то жабы, то мухи,то язва, то град, то полки саранчи,затихли детишки, завыли старухи…– Катитесь, черт с вами! —Стопы омочив,рабы уходили под утро в пустыню,и царь, пораженный, стоял недвижим —рабы становились народом отныне,упрямым, сметливым, совсем не своим…– Смотри, Моисей, далеко не ходите,условие помни: дня на три пути! —Тот лишь улыбнулся: – Не бойся, правитель,со стадом таким далеко не уйти.По пыльным морщинам соленые слезытекли и текли над походным костром,и люди все шли, все гремели обозыс припрятанным здесь же, в Египте, добром.Молитва припахивала святотатством,коль прятал божков от соседа сосед —430 клейменого рабства,житейского, горького опыта лет…Так брел без дороги, без пищи, без праванарод, будто с прежней поры кочевой,к земле, по наитию свыше – кровавой,указанной чьей-то безумной рукой.Обнаженная
На выставке в Манеже
Натурщица была пьяна…Легко бы все сошло за шалость,поскольку грудь не умещаласьв размер скупого полотна.Как ни привычно, ни староперепевать чужие драмы —уперлось мощное бедров дощатый правый угол рамы.Она жевала бутерброд,застыв на кожаном диване —раскинулся тугой животбесстыдно на переднем плане.Переломляясь, падал светна тело пышное с балкона —он, словно порываясь вслед,вел тени от колен до лона…Натурщица была пьяна,неловко куталась в лохмотья —модель с немого полотнатекла бунтующею плотью!Довольный, мастер подошел,в карман ей, скомкав, сунул трешку.На заднем плане – рыжий стол,лимон, буханка, рюмка, ложка…Искусство! нет тебя грешней,когда заглянешь на задворки.На то и высится музей,чтоб позабыть о черствой корке…При кончине Петра I
В каракулях, выведенных дрожащей рукой, смогли разобрать только два слова: «Отдайте все…» Кому – осталось неизвестным.
М.Н.ПокровскийПетр умирал. Рука тянуласьбессильная к судьбе странына после… Ужасы разгула,ложь, воровство, истомленыплетьми, поборами крестьяне,работный люд закожанел…– Тут надо… если б знать заране…господь, помедли – столько дел!Бывало бито-перебито:башки стрельцов клонились ниц…Бывало пито-перепитои перепорчено девиц…Чего там кружкой – пей корытом! —и слег, не поднимая глаз…Судьба – царя? полубандита? —не пощадила в этот раз.Поспешное соборованье —полунамек на с небом связь.– А завещанье! завещанье! —уже роптали, не таясь.«Отдайте все…» – перо упало,не дописав, владеть кому…Снимали маску для металла,на память рвали бахромуот покрывала. Снова споры,кому тащить такую кладь:– От всепьянейшего соборапосуды некуда девать!– Солдаты дюже отощали,не платят года с полтора!– Суда рассохлись! На Урале —бунт! – Затаилась немчура!Все сшито на живую нитку,не столько дела – сколько вид.Екатерина для прибыткас гвардейцами и пьет, и спит,награбить тщится Алексашкадля перезрелых дочерей…«Великий Петр» – скорей промашка,отрыжка диких прошлых дней.Свои ль, чужие – все ровняли,и он сровнять хотел, покадышал – и вот на одеялеуже бессильная рука,голов срубившая немало,облапившая стольких баб!«Отдайте все…» – толпа рыдала,хотя не кончился этап:тюрьма, кабак, фонтан с секретом —туристам только б не в январь.«Отец отечества…» – и этоединственный толковый царь!В России так или иначе,а все сведется к одному:как ни был Петр неоднозначен —не жить, однако, по уму…Народ привык, ему едино:беснуйся, режь, моли, проси —царя «Великого» кончина —старт новой сказки, гой-еси!Какой ни явится наследникили наследница (гадай!)орет, не выстояв обедни:– Свободна шея, запрягай!Спустя века решит историк,за что хвалить, на что пенять,ну, а народ… так то же море:шумит, о чем – не разобрать.В очередное пепелище,казалось бы, подняться над…Хотя и наши толковищапо кухням разве что решат?Два лермонтовских отрывка
1
Опять, как в лермонтовском цикле,и деться некуда, и мастьне валит… Как-то мы привыкли,и толк один, что жить, что пасть.Когда поставлена на картув чужой игре судьба твоя,хотя бы дотянуть до марта,хотя бы избежать враньяи, стиснув зубы улыбаться,не разжимая кулаков…Вся привилегия богатства —хотя б не продавать стихов,все преимущество дворянства —на шашки горские лететьи, слава богу, не от пьянствав хмельной России умереть.Не тешить ни крестом, ни чиномсебя, друзей: годов в обрез —всегда найдется свой Мартынов,чужой, но тоже свой Дантес!Укрыться ль в лес, в благую памятьдеревьев, трав, кого-нибудь…Отыщется, кому направитьслепую пулю точно в грудь,а там…А там какое дело,как бабушке передадут,как закричит осиротело,как оболгут, как вознесут…Опять, как в лермонтовском цикле,и не принять, и не проклясть —мы тоже ко всему привыкли,и, как ему, не валит масть.Спешим, как будто опоздатьбоимся, хоть все то же право:дуэль – картежная забава,на пулю пульку променять.2
Как много надо для души —как мало надо на похмелье.Желчь обесцветила веселье…Поручик Лермонтов, скажи,что нам осталось – суетанадуманного и земного?Тщета людская бестолкова,а созерцанье – скука та ж?Вся жизнь – меж стрельбищ и стихов,на небесах и полигоне…Успех – не глупая ль погоня,потуги дедов и отцов?Смиряйся или прекословь,но средь законного бедлама —что наша маленькая драма?что наша терпкая любовь?Опять в поход… пора… пора…заложены перекладные.Так открывается Россия:от постоялого двораза перегоном перегон —все та же скука да рутина.Родным березам и осинамчто наш пустой полупоклон?Круг завершается вот-вот,уже отлита кем-то пуля,всего два шага до июля,а мелких дел невпроворот…Увы, потонут в них опять,казалось, дерзкие начала,вошло в привычку – жить на малость,как рубль на мелочь разменять.Ужели выдержки предел,или тоски предел ужели —тебе знаком секрет дуэли,давно задуманный расстрел.Что ж мелочиться – год ли? пять? —в конце концов, не все ль едино?– Мартышка, выскочка Мартынов,ты, говорят, умел стрелять…
