Добавить В библиотеку
Раннее позднее
Автор:
Жанр:
Год написания книги: 2020
Тэги:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Раннее позднее
Лазарь Соколовский
Редактор Алла Соколовская
Дизайнер обложки Алла Соколовская
© Лазарь Соколовский, 2020
© Алла Соколовская, дизайн обложки, 2020
ISBN 978-5-0051-6582-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Раннее
Апрель
Вчера, о смерти размышляя…
Н. ЗаболоцкийЯ думал о смерти… Играя в сраженье,апрель подготавливал переворот,и поле, и лес погружались в скольженье —то оттепель душ, то сердец гололед.Зима умерла, но застывшее телоснегами чернело еще кое-где,сквозь листья, что осенью смерть одолела,трава прорывалась по пояс в воде.Среди похорон через все атрибутытоски, увязающей в небытии,в лесу оживали иные маршруты,где с боем разведку вели муравьи.И с той, уходящею напрочь, навечно,уже неживою, чужою молвойпрощались весенним своим бессердечьемдеревья, спешащие на водопой.Я думал о смерти… Апрель, как глашатай,с двойными вестями спешил в города,зима уходила за память куда-товсе дальше и дальше, почти навсегда.Лишь разом, как требует всякий покойник,вдруг стихло галдевшее хором птичье —апрель, опершись на сырой подоконник,минутой молчанья почтил и ее.Ноябрьские просьбы
Не выходите из лесов,не возвращайтесь от окраин,здесь бескорыстней птичьи стаии ветры мелодичней слов.Здесь хватит золота для всех,здесь щедро льет осенний пламень —березы уплывают вверхшероховатыми стволами.Здесь, погружаясь в листопад,в стволов размерное круженье,мы тоже – вечное движенье,где гам и тишь, где взмыв и спад.Не выходите из лесов,не возвращайтесь от окраин —здесь мы поем и здесь сгораем,здесь эхо наших голосов.У Чехова
В Лопасне налево, дубовым леском,и через овраги по рыжим застрехам —к грачиным баракам, к собравшейся в комдеревне, где скажут, что помнится Чехов.Молчановский вальс погружается в сад,им вишня полна и крыжовенный кустик,и дышится как-то, как здесь говорят,лукавинкой чеховской, чеховской грустью.А дом небольшой окружили полятяжелою, кислою, русскою глиной,где сыплют свое серебро тополяпо вязким дорогам, где к воплям грачинымпривыкли давно, где нелегкой судьбойкого удивишь. Так молчи, коль не спросят…Где небо, как чайка, плывет за тобойдо самой Оки да и замертво в осеньбросается…И, опустевшая, вдругзастынет природа, как перед разладом,и в высь безысходную двинется стуктого топора по вишневому саду!И в ночь выплывает в пустой небосклонвсе тот же по-жуковски месяц двугорбый,и кажется, будто бы мир повторени в чеховской вере, и в чеховской скорби…О мой человек, о скупой адресатпалаты, не знаю которой по счету,давай мы насадим такой же вот сади будем работать! И будем работать!Ямбы
(по пушкинским вехам)
1. Аллея Керн
(1825 года июля 19 дня)
Я помню чудное мгновенье…
А.С.ПушкинБич жандармов, бог студентов,
Желчь мужей, услада жен…
М. ЦветаеваАллея Керн…А в Петербурге в зимуедва знаком, средь светской голытьбыощупал взглядом и промчался мимо —курчавый дьявол, баловень судьбы.Прошло шесть лет…– Вы все такой же пылкий.– Вы так же и красива, и строга.– Вам надо быть серьезней.– Чтобы в ссылкемужьям придворным не дарить рога?Аллея Керн…– Пойдемте, Аня, к дому, —и локоть сжал, рвя слов гнилую нить.– А что так, Саша?– Принесет знакомых – уж вечер.Не дадут договорить.И думают…Она: «Мне здесь опасноостаться долго… Пусть, скажу – больна.»Он: «Боже, боже! как она прекрасна!Да жаль, что генеральская жена.»Вслух:– Тетушка все сердится немного?– Да, кружится в хозяйственном чаду.– Две дочери, еще бы…– Мне в дорогу…– Не раньше, чем…– Ах, Саша! я ж иду…Конец аллеи – вот уж дом, ступени…Что болтовня о тайнах звезд и лун:– Мой бог! какие у тебя колени!– Ах, встань! Какой же, право, ты шалун!Едва взошли, как шаркает навстречуАрина: – Ужинать? Прикажешь дать вина?– Потом, поди… Мой бог! какие плечи!– Но, Саша, не спеши, ведь не война…– Мой ангел, очередность не в манере.– А в чем?– В избытке наших чувств и сил.– Что ж прежде?– Прежде нам служить Венере! —шепнул и разом свечи загасил…Аллея Керн…Возвышенные звукипришли потом, когда он был один —здесь губы жадные, блуждающие руки…– Мой бог!..Как мог дожить он до седин,когда кругом так беспросветно скучно,и что другим полет его, размах…«Там, в 50, и тело непослушно,а здесь такое тело – прямо ах!Случится, что женюсь, заматереюи, верно, успокоюсь как-нибудь:дом, дети…»– Саша, назовут аллеюкогда-нибудь… – Мой бог! какая грудь!«Хотя бы 37, никак не боле,и славы не скопить на пьедестал…»Аллея Керн…«Тогда и с этой рольюсмирюсь…» И шепот медленно стихал.Одежды – прочь! И в пропасть, и в паденье,всегда, как будто в самый первый раз!..Уже потом:– Грешим ведь…– Про запас —сначала опыт, от него – творенье.– А пишется?– Когда я с музой дружен,как вот сейчас, с лихвою.– Не спугни.Затем какой-то стол, какой-то ужин…– Не будет нагоняя от родни?– Нет, но пора.– Я провожу.– Приличнейодной.– Ах, деревенский этикет…– Молва не врет – ты вправду фантастичен!– И о тебе узнает мир – не свет.Коляска у крыльца.– Прощай!– Прекрасновсе было…– Да. Но больше не балуй!– Ты знаешь, Аня, обещать опасно…– Ах, ты наглец…Последний поцелуй.И вот ушла. Но в лунном обрамленьееще он долго контур различал.Уже шепталось «Чудное мгновенье»,где умолчал…Ах, разве умолчал!Вглядитесь – он опять живой и пылкий,и блеск в глазах в ответ на милый смех,вчитайтесь – снова встречи на развилкахи взгляд не сверху вниз, а снизу вверх.Ах, разве умолчал! Опять свиданья,речей нескромных тайный шепоток,и руки! руки! (нет вам оправданья!),и сердца бешеного спущенный поток!И вновь взыграет страстью каждый мускул,покуда не прошла еще пора,и чувственность опять приняв за чувство,пробьется плоть на кончике пера.Аллея Керн…один… в тоске… в неволе…тебя за сладкий миг благодаря,еще он будет корчиться от боли,деля судьбу героев декабря.2. Премьера «Ревизора»
(1836 года января 18 дня)
Барон Розен гордился тем, что, когда Гоголь на вечере у Жуковского в первый раз прочел своего «Ревизора», он один из всех присутствовавших не показал автору ни малейшего одобрения и даже ни разу не улыбнулся и сожалел о Пушкине, который увлекся этим оскорбительным для искусства фарсом и во все время чтения катался от смеха.
И.И.Панаев.Литературные воспоминанияЯнварь. Пурга. Опять какой-то щеголь,забыв порядок стройный – на урапо Невскому (поспеть бы!) мчится Гогольс комедией, законченной вчера.У моста:– Тпру-у! Не в очередь, шальные! —из будки вдруг жандармские уста. —Кого везешь? —– Да вот, везу Россию…– Ну что ж, вези…(до первого поста).Подъехали. Уже стоят повозки.(Ах, опоздал! Неловко, но… молчок!)Уже спешит лысеющий Жуковский:– Ну, где тебя… Собрался весь кружок.– Да не достанет этакой минуты.Что, Пушкин здесь?– Здесь, здесь!– Тогда одно б…– Потом, мой друг, когда забьют салюты.– Василь Андреич, вытру только лоб!Все, как в театре: долго не садятся,шуршанье, взгляды, тайный шепоток.– Идем же, ну!– Как тут не волноваться…Ах, черт возьми, куда девал платок!Вот наконец расселись, слава богу,в передней пусто, кресла не скрипят,и бледный Гоголь начал понемногу,с тревогою косясь на первый ряд.Все, как в театре: свет полупритушен,зеркал-пророчиц яростный провал —а он стоял, прыщавый, золотушный,и с каждой фразой словно оживал.И понеслось!..О, сколько надо пыла:бесчинства, взятки, тупость, фальшь, разор —чтоб разом ухватить свиные рылаи прямиком на сцену, на позор!Как смех гремел восторженно и гордов обычный день такого января!Смотрел, не понимая, Держиморда,похожий почему-то на царя:– Что за толпа? Зачем они хохочут?Не велено! Извольте разойтись! —а смех до слез, до одури – нет мочи!Плешивая Россия, подавись!Какой театр одного актеравмещал сегодня скромный этот зал —о, как читал им Гоголь «Ревизора»!Как Пушкин, свесясь с кресла, хохотал!Все видел он: восторг, хулу и славу,и ревность (сам сраженный ею мавр),и долгий путь, и истинное правона тернии, сокрытые под лавр.Ему ль не знать, когда орлиным взоромзадолго предугадывал вперед…Захваченный с поличным «Ревизором»,он твердо шел на свой последний год.Нет, тяга в нем к свободе не остыла,хоть знал: бунт – только кровь, а не прогресскакой-то хоть, так… передержка пыла.Он видел: вся Россия – город эС…,но хохотал!Уже закончил Гоголь,сиял Жуковский, отирая пот.На осторожный возглас:– Ах, не много ль?.. —очнулся Пушкин:– В яблочко, вот-вот!Я искренне завидую, приятель,хоть, право, сам же одолжил сюжет,боюсь лишь, как бы цензор наш не спятил:здесь не урежешь – все сплошной секрет!Но т-сс, смотри: как раскраснелся Розен,клянусь, уже готов строчить донос.Таких не прошибешь стихом ли, прозой —что ж, мы в России… Но не вешай носи привыкай рассматривать иначеуспех, коли и дальше суждено:они хохочут, если мы заплачем,но как они молчат, коль нам смешно!..Здесь прямо в точку, некуда сильнее.– Роман бы, где Россию всю донесть…– Да не спеши, куда… еще успеешь,какие твои годы… – Двадцать шесть!Уж за полночь. Они все говорили,устроившись в углу на канапе.Все съехали. Жуковский спал. В бессильемороз писал на окнах «Г» да «П».3. Решение
(1837 года января 25 дня)
Опять письмо без подписи… О, боже! —сама судьба, видать, гналась за ним.Как ненавидел он все эти рожи,за коими трусливый аноним!Оскалился – в открытый бой когда бы!Куда… и ближний круг подозревал,что Пушкин жизнь поставил из-за бабына кон судьбы. Какой смешной финал…Однако – время… Разобрал бумаги:журнал, черновики, блокнот, дневник,взял чистый лист и пистолеты, шпагина нем марал – а план уже возник!Нет, он не ревновал – какая ревность,уж целый год он не был ей любим,ушла из глаз мечта, из строк напевность —все больше проза властвовала им.Нет, он уже не тот настырный, пылкийвлюбленный юноша и опытный сатир,вождь вакханалий, корифей бутылки,лихой уездных барышень кумир.Примчится, нашумит, накуролесит,стихов напосвящает, эпиграмм:– Среди просторов русских мир так тесен,особенно в кругу прекрасных дам!..Как мог он скромно подойти под ручку,молчать, надувшись, изредка вздыхать,взорваться вдруг, себе ж устроив взбучку,неистово ночами обладать,затем уйти, не вызвав неприязни,оставшись другом, а в иной приездсебя (в который раз!) подвергнуть казни:– Откуда барышня?!– Да из соседних мест…Все это отошло. Иные болиморщинами на сердце залегли:как убежать от цепкой царской воли?как уберечь от сплетен Натали?И вспомнилось:– Он вами недоволени просит миром погасить раздорсегодня же.– Неужто я не воленза честь свою вступиться, Бенкендорф!– Ну, нет! – судил, кусая в злобе перья, —я сам себе ответчик и истец!Все рушилось: безденежье, безверьеи тот, в мундир обряженный, наглец…– Нет, государь! – подумалось. – Репризойне разрешиться шуточке, покабьет кровь в груди!И вот уж колкий вызовстрочит послушно нервная рука.4. Post Factum
(1837 года февраля …дня)
И я, поверенный случайный
Надежд и дум его живых,
Я буду дорожить, как тайной,
Печальным выраженьем их.
М.Ю.ЛермонтовК утру прослышав о кончине,весь день по городу бродил —и вымер город, стал пустыней,когда в нем Он уже не жил.Толкались щеголи на Невском,собрался свет на «Фигаро»…Все то же – слова молвить не с кем,не то, чтоб вывернуть нутро.И не успел, все ждал чего-то,три раза уходил назад,вот, думал, сладится работа,который Пушкин будет рад.Разминулись, не познакомясь,сошлись, друг друга не видав, —зачем?Чтобы продолжить повестьзаконности свобод и правбыть подцензурным, подсудимым…И то – все лучше ль под замком,чем, будучи любимцем мнимым,от царской пули пасть ничком.Да, царской! Он предпринял меры,он обласкал, он оградил,умело подтолкнул к барьеру,когда терпеть не стало сил,и кончено!..С жандармом тайноповозка двинется во тьму,чтоб даже «подлый люд» кандальныйпоклон не отдал бы ему,чтоб развенчать в потомках память —вот разве книги не в огонь…И Лермонтов скрипел зубами,и ногти в кровь впились в ладонь!Так было безотрадно больноот скрытных этих похорон,что он судьею стал крамольным,сам в черный список занесен.Домой! скорей домой!..Той ночьюстал полем битвы кабинет,отмщением без проволочки,да что таиться – пал Поэт!Так бить в тугие толпы сброда,как нож, отточенным стихом!Пройдет всего четыре года…– И мне вот так…– И Русь молчком…Восточней сотого меридиана
Такая тишь над этой раной,что вопль немой не оборвать —восточней сотого меридианани памятников, ни курганов —бессильно вытянулась гладь.Вот здесь 37-й погиб,38-й, 39-й,тут сосланный 50-й,когда кончался «перегиб».И никого…Лишь редкий гостьзастынет, память оживляя.Все пусто, лишь трава седаяслезой пропитана насквозь.Нигде цветка не уронить —ни стен, ни нар, ни погребенья…Какое русское терпенье —сперва смолчать, потом забыть!Дитя медвежьего углатак и заснуло под охраной…Здесь тоже родина была,восточней сотого меридиана,здесь та же боль и тот же хлеб,и те же вехи верстовые,и тот же перехлест судебв одной судьбе – в судьбе России.Ответ-вопрос
Когда-нибудь далекий отпрыск мойнас обвинит в молчанье и терпенье,за трусость взяв скорее неуменьепеременить строй муки нажитой.Да, наше детство шло после войны,и было нам несытно и непросто,в коротеньких штанишках не по ростумы подрастали, времени сыны.И грянул март… И плач едва угас,как в клубе заводском, в сыром простенке,мы подвергали жизнь переоценке,как и она переоценит нас.Прибившейся толпой по-над крыльцомнаш век как будто свой сдавал экзамен,глазел – кто вождь: тот с хитрыми глазами,иль тот с суровым, каменным лицом?И падал снег. И снова шли дожди.А мы росли… старели… умирали…Очередной лежал в Колонном Зале —подумать бы: при чем же тут вожди,ведь главное, не кто на пьедестале:им наши судьбы росчерком сухим.Сейчас-то, вроде, зная, что ж молчим —тогда, хотя б не ведая, молчали.Венгерская осень
1. Из-за кулис
Тамашу Майору, актеру
Растерян, я не знаю, как мнеизобразить подобье черт:лицо, упрятанное в камне,в котором Гамлет и Лаэртодновременно в дружбе, в ссоре —мудрец и воин, мысль и меч…Лицо, уставшее, как море,застывшее на скатах плеч,когда мерило зла и болиодно – издевка над судьбой…Актер привык, вживаясь в роли,быть все-таки самим собой.Хоть зрителю какое дело,что он, как мы, и пьет, и ест —пусть душу вытрясет из тела,чтоб мир обрушился окрест!Чтоб взвился факел над Дунаемв пяти шагах от Сэнтэндре!…Мы все играем и играеми в августе, и в январе,не важно, снегу ль по колена,в листве ль опавшей нет тропы —вперед! А как узка аренаи шпаги ржавы и тупы…Перевозиться в краске бурой,затем спиною на паркет —все завершится диктатурой,век генералов и газет!Но завтра вновь тузить друг друга —как будто Клавдий виноват,что в городе – гроза ли, вьюга…Десятый час… Когда ж назади как домой с такой хворобой…Вот, наконец, и Фортинбрас.Коли, Лаэрт, и едем оба.Какой Шекспир – десятый час!С трудом добраться до гримерной.Какое свинство – так устать!Сорвать парик, рубаху сдернуть…Как сердце падает опятьи в голове нудит, как зуммер:ты, Гамлет – выскочка? гигант?…Я путаюсь, отравлен? умер? —нет, пилит старенький «трабант»,еще чуть-чуть налево в горупо узким улочкам кривым…А смог ли Гамлет быть шофером,сыграть себя немолодым?Возможно, смог, ведь он упрямый,да нет – взять просто, что лежит.С чего ввязался в эту драму —корона ль портит аппетит.Пускай не так, не сяк, не этак —все, как ни тщись, крепка стена…Не завещали разве дедыфарс, где интрига не сложна:любви с полушку, воз терпенья,с поллитра верности друзей…Кто больше стоит сожаленья —чем дальше в жизнь, тем все трудней.…Вот и последняя канава,подъем и крашеный забор…Ты прав, актер, какое правоимеем мы на перебор:играют нами – мы играемна ярмарке ли, при дворе,как те же тени над Дунаемв пяти шагах от Сэнтэндре.2. Вид сверху
Петеру Фракнои, врачу-травматологу
Здесь дорога бежит серпантином,слева Геллерт, направо Дворец,едем в гору – не хлебом единым,сколько можно кутить наконец.Жми! Пусть рвется в погоне за счастьемразговора негромкого нить —по конечностям больше ты мастер,я ж сподобился души лечить.Легким пухом багровым и краснымкроет осень изъяны земли.Утешаемся – вдруг не напраснынаши будни. Уже «жигули»наверху. Ну, и вид с Яникула!Город замер, огни разбросав.Вспомни время иного разгула,костобог – костолом, костоправ,как в деревне скрывались ребятас обнаженными лунами глаз…Горизонт полыхал в 45-м —и кому было думать о вас,когда все начиналось сначала,когда все узнавалось впервой,когда люди ползли из подвалов,изумляясь на мир голубой…Этот город пожаров, развалин,город несостоявшихся детств —как о смерти отцов узнавали!как сгибались под тяжестью жертв!Так в 12 седели мальчишки,века вывихов столь перебрав…Что бы дали вам нового книжки,костобог – костолом, костоправ?И хоть скажешь, что в прошлом осталсятот диагноз, за временем, за…как бы ты ни шутил, ни смеялся,я-то вижу – печальны глаза…Мир, увы, так же падок на травмы —дух ли сломлен, коленный сустав,чтоб на помощь примчался как равныйкостобог – костолом, костоправуспокоить – мол, что тут такого:век гигантский – гигантский размах…А предчувствие горя людскогогде-то прячется в добрых глазах,в уголках молчаливой улыбки,в незаметных движениях рук…Вниз дорога. Осенние скрипки,словно дружба, приходят не вдруг.3. У обрыва
Памяти венгерского поэта Миклоша Радноти, расстрелянного фашистами в 1944-м году
Их в деревню к ночи привели,выстроили, рявкнула команда.Здесь, под Дьером, у местечка Абда…Шел осенний запах от земли…Как проститься в несколько минут,пока яму тесную копали,с тем, что жизнью раньше называли,а теперь иначе назовут…Как согреть в душе в последний миг,стаскивая медленно одежду,хрупкую, усталую надежду,что не расстрелять любви родник…Как вобрать в себя и этот луг,и кусты по краю, и ракиты…Как врагу, когда падут убиты,доказать презренье – не испуг!Как подруг любимых уберечь,отвести от этой смерти ранней…Как забьется! Как застонет Фанни —больше ни стихов, ни губ, ни встреч…Их в деревню к ночи привели,до кровинки выжатых войною…Звон стихал над павшею травою.Шел осенний запах от земли.4. Письмо, написанное в подмосковном лесу
Фанни Радноти
Лес апрельский по-детски прозрачен,прост и ясен, весь виден насквозь.Если б жили мы тоже иначе,как деревья: все вместе – не врозь,если б пели свободно, как птицы,не давясь от вохры за спиной…Как же ты далеко – за границей,путь к тебе не такой уж простой.Лес апрельский по-детски доверчив,всеми тайнами дарит сполна.Неужели круг жизни очерченжестко так… Отгремела война,у вас тоже весна, над Дунаемвоздух прян от цветущих ракит.Сколько весен ушло с Николаем…Как смириться – все рана болит,вечерами – разверстая пропасть,сердце еле трепещет в горсти…Как привыкнуть нести одинокостьмолча, мужнюю ношу неститридцать лет уже… Книги да письмаот друзей, педагога успех,запоздалая слава… Немыслимэтот дом без него – и для всех!..Но такой уж у нас распорядок,что заставит застыть у черты,как «Рыбачкам» у Маргит: сеть складокруки гладят сквозь сжатые рты,снова мука граничит с любовью,вновь улыбка скользит по слезам…Все проходит… хоть крест этот вдовийне дано разделить пополам.Дорогая, прости, не хотелосьо проклятой военной поре,только что наша поздняя зрелость —мне теперь, как ему в ноябре,разве выпало выжить и, вроде,перемирия хрупкую гатьнаводя, уповать: перебродитсрок и наш, но под дулом стоять,может быть, не придется поэтам,глядя за небо, пряча блокнот.Что уроки – под Прагою где-тоснова танки стоят у ворот…Не отчаяться б… Весточки редкии так долго по почте идут.Но в апрель откликаются ветки,паучки будто связи плетутнаши кровные, неподалекудятел ритм заповеданный бьет —лес оживший наполнится соком,брага жизни нахлынет вот-вот,как всегда, головою кудрявойлишь кивнет – и забыться бы рад…До свиданья. Прости за корявостьи за путаницу невпопаднесусветную. Руки целуютвой, наверное, тысячный сын.Вдруг учительство наше не всуе…Адрес прежний – Пожони 1.5. Языковый барьер
Шари Карич, переводчику с русского
В старом городе зелени мало —как ей выжить в гранитном нутре,и покажется чудом, пожалуй,стройный тополь в углу во дворе.Лестниц путаные переходы,ширмы, древний фонарь над столомэхом, как от шагов пешеходовс тех времен – все разит волшебством.И хоть знал я, наверно, не феявдруг возникнет из смутной дали —переводчик… Нет слова глупее:переводят долги и рубли,переводят войска и расчеты,переводят часы и пути —сердца раненого заботыкто попробует перевести?Переводят бандитов и прочихс пересыльных бараков в Сибирь —переводчик как тот перевозчикнеумелых, слепых поводырь.…Вот сидим, говорим о России,о тридцатых, сороковых.Не от белых рубцов хирургиикак прогалины в прядях седых?Не с того ли – какие бы летани случились – не плакаться зря?О родные университеты —воркутинские лагеря!До сих пор голоса не остыли,встанешь, как на поверке с утра —там, на зоне, свободе училине охранники – профессора.Где, казалось, смысл жизни обрушен,человеческий облик размыт,не сгибались великие души,не скудели большие умы.Переводчик… Покажется просто:запастись словарем на дожди.Своего ли не выпало вдосталь,чтоб чужое брать – переводи!Может, резкий твой выговор ближе,а иронии горше смешокоттого, что все стены – из книжек,горы рукописей – под потолок.На прощание несколько строчеклишь добавишь в копилку чужих.Переводчик… как первопроходчик —всю себя отдавать за других.Стихи из сказки
1. Нищий
И в желтых окнах засмеются,
Что этих нищих провели.
А. БлокК деревне нищий подошел…беленый дом стоял у края.Пора уборки урожая,здесь, видимо, ломился столпод тяжестью даров и благ,что дарит смертному природа.Он знал: в семье не без урода,кто сыт, одет – кто бос и наг.Небедный обозрев уклад,решился. Тут как тут хозяин:– С чего ты взял, что я богат?Ответил: – Выбор мой случаен,я просто голоден, устали дальше двигаться не в силах.– Да у меня весь хлеб пропали, веришь, яблоки червивы.– Хотя бы переночевать,а утром я уйду. – Да рад бы,вчера сосед – все, знаешь, свадьбы —забрал ненужную кровать.Тут странник сжался и затихот низости такой в испуге…Охранный пес, гроза округи,послушно лег у ног босых.– Ну, что ж… Пошел, в который разв своей же вере разуверясь.Нимб вмиг зажегся и погас,как боль, сворачивая в ересь,такую падкую к нужде…– О господи! Как быть послушным,когда сомнительно и душно,и так всегда, и так везде…Ну, а богач торжествовал —с пустой сумой убрался нищий.Он не знавал духовной пищи,хоть бога, кажется, знавал,с того смутился и застыл,раскрыв глаза от изумленья —его кобель, гроза селенья,с бродягой вместе уходил!Что изменилось? Что стряслось?С чего коровы замычалии детям в люльках не спалось?Ах, взрослые… о, если б знали! —пекли хлеба, сушили смоквы.Шел нищий, рядом – смирный пес.Слепые! Кто подумать смог бы,что изгнан вновь…2. Странный человек
Он шел по выжженной пустыне…Кончался день сороковой,мирское с падшею гордынейтаилось где-то за спиной.Он шел, презрев позывы плоти,голодный, тощий, молодой,еще не приняли лохмотьяпсевдоклассический покрой.Еще, гася елейный привкус,он просто говорил с людьми,перемогая власти искус,учил не «дай!», учил «возьми!.И шли за ним, скуля, хромая,калек 7 – 8, пара псов,не понимая, понимая,к чему он звал, им – был бы кров.А кто-то шел на всякий случай…Как веры короток разбег!Он все твердил «любите», мучась…Какой-то странный человек:плывущий взгляд, надлом манерный,порою свет над головой —пророк? из сумасшедших, верно?больной?.. А что, когда святой…3. Царь
И привели его (осленка) к Иисусу…
И когда он ехал, постилали одежды свои по дороге… Говоря: благословен Царь!… И когда приблизились к городу, то, смотря на него, заплакал о нем.
Евг. от Луки 19, 35—41И нарекли его царем…А он был в общем-то бродяга,хотя решимость и отвагав нем зрели.Этим январем,едва сбежав от алчной сворыначетчиков, вдруг понял он:– Они придумают какони без меня.Круша заборы,в предпраздничный Ерусалимстекались толпы отовсюду —все шли к Нему, все ждали чуда…Двенадцать пришлых было с ним,и, как всегда, они взроптали,добра не отличив от зла:– Зачем сказал – привесть осла…Он был задумчив и печален.– Им надо, чтоб я слыл царем,одним из отпрысков Давида,что им учитель… —и обидарешимость расплавляла в нем.Но, потакая детям селв окружном гаме смеха, танцев,неся простого оборванца,так гордо шествовал осел.Калеки вечные ползли,клялись, дрались, тянули руки —он молча шел на эти муки,глаз не подъемля от земли.Да что увидишь через лесчужих – разверзтых, страшных ликов…Он вынес в этом море крика —им надо крови и чудес.А он? Что он сказать им мог?Как слову обратится в чудо?Все ближе к смерти вел рассудок —он нищий был, он не был Бог.Тогда (сегодняшнего ль радиот прошлых, будущих стихий?)сказалось просто:НЕ УБИЙНЕ СОВРАЩАЙНЕ ЛГИНЕ КРАДИ…
