Добавить В библиотеку
Крохи бытия
Автор:
Жанр:
Год написания книги: 2020
Тэги:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Крохи бытия
Лазарь Соколовский
Редактор Алла Соколовская
Дизайнер обложки Алла Соколовская
© Лазарь Соколовский, 2020
© Алла Соколовская, дизайн обложки, 2020
ISBN 978-5-4498-1173-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Поэзия
Самый конец года
Не хлебом единым,но хлебом едимымжизнь теплится в теле еще,хоть полночь все ближе,да засветло выжил,задвинув последний расчетна годы ль, на зиму,где сумерки снимутуставшую, хрупкую явьи вязкая вещностьскользнет в бесконечность,как двинуться по небу вплавь.Ночные границысмутны, а приснитсяземная какая-то херь…Но все же земная:лопух за сараем,от ветра подпертая дверь,приметой упадкараскисшая грядкаот поздних декабрьских дождей.Снег выпал и стаял,случайная стаяскворцов остающихся, с нейкак будто полегчев усилиях певчих,хотя размывается сон.А, может быть, вовсе не сон, а началоиных вдохновений, чтоб суетность спаладо следующих похоронстихов, нисходящихв какие-то чащиза память, покуда нуждавсплывет по тревоге —от мыслей о Богене деться и нам никуда.От мыслей о смертив дневной круговертипустые звонки от судеб,лишь ночью бессоннойкак крохи от шмона —раздаренный, съеденный хлебсумы ли, тюрьмы ли,в которой прожилипустячную жизнь сгоряча,в казенной опалесебя раздавали.Да теплится как-то свеча…К ностальгии
1Седьмая зима от того перепада,где думал, до берега не дотяну.В моей ностальгии не грусть, а досада,что, вроде, и корни пустил здесь – в пленуу той же с рождения данной поклажи,где выбор естествен: тяни, знай, свое.И груз не избыть языка, пейзажа,хоть вяло пытаемся как-то вдвоем.Телесная ж тяга свои предъявляетправа, поминая простате, костям:твоя ностальгия скорее по маювоздушному и по октябрьским путям,заваленным листьями. Что ж, половиназимы отошла, за средину январьуже заступил, ностальгия чужбинупочти приютила… Но снова, как встарь,весна не спасает: хоть небо яснее —вновь родина фальши полна и вранья,былой нечитатель со мною стареетв плену ностальгии такой, как моя,когда задыхаешься в невыразимомжеланье каких-то несбыточных благлюбви, вдохновенья… Все мимо и мимонадежды, да и от себя ни на шаг,от зависти к музыке, той же стихии,как космос, что вширь без времен и краев.По жизни сходящей скорей ностальгия,по детству, отплывшему в небытие.2Время лести прошло, резать – не говоритьправду-матку пора: обнищала порода.Мы увозим детей в невозможности бытьв пейзаже бескрайнем со странным народом.Это страшно сказать, не пеняв самомуза такую же трусость все десятилетья,как с подачи бандитов кремлевских тюрьмуи бараки сбивали, где канули в «нетях».Где ВОХРА тоже наша, а третья власть,голосистая, с ромбиками институтов —тоже наши студенты, червонная масть,не с «любви» ли к отчизне сползла в проституток,что-то зная. Но выжить, да так, чтоб деньжатприкарманить иудиных – выдался случайповседневный, увы… Мы увозим ребят,чтоб забыли, как нам за оградой колючейпоживалось, и, вроде, любилось, и вро…Черт! Как тянет скатиться в угар ностальгиии опять по инерции (вот уж народ!)петь в пришедшие годы, как в 40-ые,позабыв, что фашизм на фашизм не к лицувыдавать за победу, вернувшись на нары.Растереть треть людей, чтоб опять к подлецувозвратиться… И в будущем тоже по старойпарадигме: опять маслом вниз бутерброди опять виноватить во всем инородцевза опричнину, за… Разве это НАРОД?Мы увозим детей, что еще остается…3Что от Бунинской ностальгии:юность, чувсвенность, пейзаж,бесконечная грусть России,та, которой не передашьмногословием – лишь намекомчуть коснешься ее слегка,как любовь, что сошла с потокомснега вешнего, облака,уплывающие куда-тов шепот леса, в степную тишь,где за вся и за все расплата.Ту Россию не возродишь…Но склониться пред этим чудомдо того, как вечный покойподойдет… Есть язык покуда,искареженный, но живой.4Старая, старая сказка: избушка ль, сарай,передом к нам повернись, приюти постояльцев…С первым дыханьем не мы выбираем свой край —он принимает заблудших, гадая на пальцах,что за сюжет их мотает. Как перекати-поле, роимся вокзалами, в аэропортахдремлем, кося на вещички. Какие путижаждущих нового тянут то к богу, то к черту?Как оказались мы здесь, полубеженцы, по-луэмигранты, спасая ребенка заранеот обезумевшей родины, торной тропойтоже решив раствориться в другом океане —в одноэтажной Америке? Та же зима,разве чуть мягче, короче, зато остальноепочеловечней устроено, даже сумане отощала настолько, чтоб числить в изгоях.Маленький город, где колледж – единственный свет.Несколько тысяч студентов. Река. Профессура.Озеро – целое море, отличие – нетсоли, а галечник, волны – такая ж текстура.Госпиталь есть для окрестностей. Сестры. Врачи.Интеллигенция в общем, хотя работягивряд ли уступят в житейском. Но как ни кричив темень – на улицах пусто, лишь в барах ватагисмутных. Семейный народ по домам по своим.В провинциальной Америке скучно немножко:в окнах темно к 10 – на работу с ранья. Но сидимзаполночь, те же друзья и Луна над окошком.Поздний приют полюбил я при скромности всейвстречных в пути, но такой красоты пейзажа…Город заштатный, где местные власти музеймой не откроют, наверно. Что ж, как-нибудь слажу.Февраль
1Что-то не пишется. Грустно. Да и не живется.Так лишь, в полжизни, и то по утрам. А когдак полночи ближе, как будто в глубоком колодце —темень да тишь, словно насмерть уснула вода.Все? Отработал? Ни лавра, ни лиры – пустаядней тягомотина, выданная благодатьв форме безделья. Собака соседская лаемчуть отвлечет, и опять за английским дремать.Творческий кризис нагрянул нежданно? Зима липыл остудила? Недавно: рассвет лишь – блокнотв руки, к окну, где светило вставало, деталине умещались в привычные рамки длиннот.И на дорогу, схватить ускользающий промелькмысли, росою сверкнувшей под первым лучом.Как все казалось неважным, нестоящим, кромеэтой минуты, когда и конец нипочем…Месяц всего-то назад, ну, пусть два промелькнули,и как отрезало. Все потускнело вокруг.Сердце поэта заблудшего жаждало пулитак же ль, как два (до и после) глядели на крюк?Что здесь первично? вторично? Заложники ритма,где словоблудье с живым еще пульсом роднит,время отрыва подходит… А если молитвойстих не случится – путь к высшему напрочь закрыт?Как дисгармония мира, февраль нескончаем,реки мелеют: уже Ахерон переходится вброд,сгинул охранник. Терпенье дотянет до мая?Смутно. И тело уже от души отстает.2Не выношу я поэмы киклической, скучно дорогой
Той мне идти, где снует в разные стороны люд,
Ласк, расточаемых всем, избегаю я, брезгаю воду
Пить из колодца: претит общедоступное мне.
Каллимах, составитель «Каталога Александрийской библитотеки»Шестого февраля пришла зима.Шел год 16-й начала третьей эры.Узнать, кому был близок Каллимах,отец библиографии, манерыне позволяли – слишком был далекучености налет александрийской.С поэзии ж его лишь сотня строкосталась и скорее для припискик тем профессионалам, что пришличрез толстые буклеты антологий.Не выпало иначе – исполинначитанности брел не той дорогой.Поэзия легка, ее накалне только в содержании на деле:Арес был туп, как всякий генерал,еще Гомер певал, зато в постели…Как двух слиянье душ – всего пролог:любовь любовью, только жаждет телоеще чего-то, что Гефест не смог.Слегка лишь Афродита покраснела…Возможно, не об этом он читал,край созерцая нефтяного шельфа.Прикинуть, сколько желтый тут металлнагрел бы рук… Он верил в Филадельфакак в справедливость, не склоняясь ници сохраняя право неучастья,где книги еще как горят! «Таблиц»остался свод, ну, и стихи, к несчастью…Шестого февраля сменился видсо снега ль? Третьей эре ль не до песен?Рожок судьбы: он просто был забыт.Я не забыт – я просто неизвестен.К общности
Я был, наверно, неплохим отцом,перемигнувшись, сыновья сказали б.Переросли телами, но лицомпохожи все-таки, и спутаешь едва ли.Страна сменилась, обжитье квартир,а в общем не утрачен дух читальни.Мне с ними шире становился мир,как с женщинами глубже и печальней.Я знал, не узы кровные роднят,хотя и в этом привкус есть особый.По жизни я ль их вел, они меня —карабкались и падали бок-о-бок.Да, их возил в колясках по лесаммосковским или загородным – всяко,но по тропинкам строки плел и самглазами их глядел на пир двоякий.А впереди бежал наш верный пессвидетелем семейной благодати.Взамен молитв им с измальства привнеск природе склонность, к меньшим нашим братьям.Как рано были книги: волшебство,бездонность сказок – корни подсознанья,на рост Толстой и Гоголь… Но всегоскорей мы им пример порою ранней,а там, что перетянет, от краевродных или чужих придут к сравненьям.Мы сами в детях любим их? свое?намек на сходство? тягу к продолженью?На то и диалектика: Гольфстримподобья размывается в дороге.Вот выросли. Надеюсь, неплохимотцом был. Может, главное в итоге.29 февраля
Последний день зимы. Ветра, ветрас природой календарной вне согласья:подумаешь, мол, оттепель вчера…Весне не развернуться в одночасье,зимы не сдвинуть снежную кроватьодной за пару дней. А я-то, мы-то —привычно в окна пялиться да ждатьв осколках притаившегося быта,не вне застоя внешнего – внутри,где волю сами туго спеленалина всякий… День протянется, два, три —гудит пурга, опять зима скандалит.В норе теплей, повременим чуток,пока напор весны не перевесит,а там и в полный голос… Что ж, востокзажжется, не дождавшись чьих-то песен,призывом чудаков, что к полыньямвлекомы, к лебединым хороводам,к подснежникам – к заначкам там и сямкак будто оживающей природы.Под кровлями уже капель в ручьисвилась. Громит прибрежные торосыприбой. И гуси тянутся в ничьипока угодья и кричат без спросана паводок, нахлынувший под лед,которому теперь уж не до лени.В последний день зимы зима не в счет —вступает жизнь в иное измеренье.Весна как вызов: жив или не живв природном, в государственном засилье.Мотив борьбы – единственный мотивв том хаосе, где еще держат крылья.У дуба над Онтарио
Начало марта. Вынужденный взлетнад будущностью в общем-то невнятной.И снова выбор: ринуться впередили неспешно в память – в путь обратный,в тот хаос вне сознанья, что несетв себе самом потуги к расслабленью.Начало марта. Трескается лед.Исходный паводок толкает к обобщеньям.Как водная стихия, так землядеревьями, песками, камнем дышит.В текучем ощущает слух и взгляд,в застывшем – только слух и много тише.А больше осязанье. Как сквозь мракневедомого, чувствуют скитальцытропинку, уводящую от благкуда-то вглубь, так стоит верить пальцам.В отзывчивости нашей дело, ейпорой терпенья просто не хватает.Обнять могучий дуб – и от корнейчерез кору, как пульс, струя такаязатянет в танго жизни от времен,когда и ствол не стан, а так… былинка.Еще я не был в мыслях даже – онуже тянулся к свету из суглинка.Какая сила изнутри, извнедает начало, а затем Светилуна полотне равнинном, на стенегранитной мазать пятна хлорофилла?И нас не эволюция ль велапутем преображенья в дикой чаще,вниманья больше душам, чем телам,при этом уделив в надежде вящей,что мы с тем током вырастем стократ,деля дыхание общее с природой?Успеет ли наш разум взвиться надне первым испытанием исходом?Мне будто подан знак через коруи синь, что льется сквозь густую крону:бесследно не исчезнем, не сотрутс доски заветов высшего канона,где круг не замкнут – движут раменагалактик звездных мыслящие силы.Пусть это будет Бог, чьим письменамвсе отразить, что есть, что будет, было…Без оглядки
Дети далекой войны, мы уходим, и что после нас:памяти поле, разбитое танками, рвы в иван-чае,полуголодное детство, враждебный до времени классв 20 изрезанных парт да упрямо надежда слепая:все будет лучше, когда восстановим, светлей и сытей,полная воля, совсем не останется липкого страха,даже когда ты не то чтобы весь – вполовину еврей,и на веревке болтаются те же кальсоны с рубахой.Все будет лучше, конечно, остался последний бросок —и понастроим домов из стекла и бетона, а шмоток…что там в шкафу – в голове не уместится! Встанет Востоки развернется плечами: груз-200, 9-я ротаи позабытая, вроде, с годами кликуха «Даешь!» —мы, полунищие, жирной Европе, Америке вставим!Лучшая тихо потянется за рубежи молодежь…Что же, народ выбирать свою терпкую долюшку вправе,вправе закусывать горькую жидкость скупым огурцом,тупо пугая соседей ракетами с жуткой начинкойс гордой оглядкой пришибленных: бросьте, Он был намОтцом,был настоящим Хозяином, мало ли что половинкупорастерял по дороге народу, зато как сильныбыли и как еще будем, когда не помрем с голодухи…Вот мы уходим, детишки той самой далекой войны,что ж после нас – безымянная память, тревожные слухи,знак препинанья привычный в что делать и кто виноват,рост, приглядеться, все больше и больше назад почему-то.Не разделяя проверенных временем координат,путь наш особый: проснуться – да заново в смуту.Можно, конечно, погано стебаться, кто со стороныили же кто от кремлевских дельцов принимает медалив очередной юбилей до сих пор непонятной войны:вроде, Победа была… А не сами ли души распяли?Принято как-то считать, что народ невиновен, что ондаже святее святых и наивная, детская жертва —странно, все тот же над Волгой бурлацкий некрасовский стон,хоть за воротами звездными пушек ощеренных жерла…Семь частей одной симфонии
…это музыкальная исповедь души,
на которой многое накипело…
П.И.ЧайковскийСнова попытка сближения с музыкой, крествсякой поэзии – двинуться внутрь снаружи,где бессловесный, но схожий по стилю оркестресли не рифмами – скрипками втянет, закружит.Ритм и созвучья подобны: весною капельс крыши, как клавиши, чем-то заполнить стремитсяту немоту, где стиху соскользнуть в параллельпраязыка, на котором общаются птицы.Так ли уж важно, что время нас всех развело —с Моцартом он не сошелся, как я с Пастернаком —общность иная заполнит саднящий разлом,пусть никогда не делиться со-мненьем. Однакомы со-причастны друг другу, единый посыл —выразить душу живую словами ли, нотой,творческий был бы настрой да хватило бы сил…ну, а потомки простят и грехи, и длинноты.Только б решиться – а дальше прыжок в пустоту,где пониманье смешается с непониманьем,сорванный голос опять обретет высоту,слава тогда подойдет, как всегда, с опозданьем…1Бег начинался веселой, пушистой порой,«Первая», зимняя, лихо катила на тройке,грезы любви выдавал за реальность герой,не обращая вниманья на климат нестойкий.Тремоло скрипок, снежинки, кларнет и фагот —опередить духовых и к оттаявшим струнныммягко приникнуть бы… Как умудрился народвыжить при этих метелях, при власти чугунной?Но что художник-романтик берет за штормав гулких басах и ударных – такая же негав цельной как будто картине: зима как зима,грязь не видна по дороге, укрытая снегом.Первая, «Зимняя», трепетный взгляд из окнапоезда или с прищуром сухой из кибитки.Серые избы в бескрайних равнинах – странатолько вздыхает, как туба, огромной улиткой.Вроде, знакома, да больше по песне лихойили протяжной, что с раннего детства запала,вьется как лента по ветру, ведя за собойнезамутненную опытом душу финала.2А в Малороссии как-то «Вторая» не такшла поначалу, как будто он легкость утратилпрежнюю или сбивал с панталыку гапак,или запретные страсти душили в кровати.Главная мысль ускользала, сбиваясь на плясдевок с парнями в июньское щедрое ведро.Как ни цепляла инерция лени, в запассилу копил, чтобы к венцу незаемным аккордомброситься в скерцо, как бы из стоячей водывдруг окунуться в холодную, бурную реку:ожили скрипки, альты и рассеялся дым,с плеч будто спала тяжелая чья-то опека.Как еще был он далек от любви, от земли,отрок вчерашний, хотя уже 30 с довеском,но уж известность маячила, и журавлибудто на крыльях несли ее над перелеском.Танки еще не утюжили этих дорог,и за левадами мир громоздился просторный,где-то вдали заливался пастуший рожок,не доверяя искусственной теме валторны.3«Третья» тоже давалась ему нелегко,правда, июня на черную запись хватило —больше наброски, однако. Так бродишь пешком,что-то натащишь в блокнот, и как будто бы мило.Но поутру протрезвеешь: откуда взяласьэта не то чтобы мысль – на полмысли не тянет.И с говоруньей-певицей расторгнута связь,разве что голос волшебный по сердцу когтями…Эта раздвоенность чувств нескончаема, не-остановима и давит на хрупкую форму.Значит, работать на технике… В этой странеличность раздавлена, если не втиснута в нормуопределенную, где предсказуем дуэтдвух однополых. Дана тебе только отсрочка.Сплетней слушок, анонимки… Мой тучный поэт,вспомни – кружились студенческим грешным вальсочком.Где те святые… Что было, быльем поросло,3-я, глубинная часть, замещается скерцо,белая птица любви не помашет крылом —сдвинулось что-то в природе, и некуда деться.4Время «Четвертой». Закончены игры. Зима,снежная, легкая, в прошлом осталась, не дале.Все предыдущее как бы разминка. С умачуть не свели 9 суток женитьбы. Едва лисмог уберечься, когда бы не музыка, тасила, что необъяснимо владеет тобою,даже не пробуй сбежать – партитура пуста,просто стонать в переполненном зале гобоем,коль твоей мысли отставшей в обычный потокстрасти не влиться. Так что же, уйти, коль не познанили отторгнут с ухмылкой… Не видно дорог…Но оглянись на стоящую в поле березуи роковой приговор отложи – не пришловремя вот так оборвать недопетую строчку.Как одинокому дереву ни тяжело,только упрямо в апреле разгладит листочки,чтоб возрожденьем откликнуться в троицын деньзеленью плачущих, тонких, струящихся веток,где растворится в финале угрюмая тень,струнные взмоют, весенним дыханьем согреты.5«Манфред». Трагизм нарастает. Но это ещене настоящая драма, скорее либретто,где соблазнили альпийские кручи, расчет —музыкой отгородиться за схожесть с поэтом.Рок караулил обоих, но как далекиих корабли друг от друга, не сблизиться в главном:гордость британская в первом – российской тоскиморе в другом, тот упорный бунтарь – и бесправныйэтот, в себе не уверенный гений, навзрыдчто лишь пытался шатнуть неподъемную стену.Первая часть от себя, оттого и болитсердце, что дальше случилась стихами подмена,дальше чужое: фонтаны, страстей лебеда,духи на флейтах верхом, черт, ударникам сродный…Вместо расплаты за избранность – так, ерундавышла, скорее пародия глуби природной.Все уничтожить? смолчать, сохраняя лицо?брать на концертах цветы, притворяясь, что квиты?может, начальной закончить, и дело с концом,тайную рану потомкам оставив открытой.6Что-то внутри надломилось, в призые «держись!»вдруг усомнился, в миноре борьбу отлагая.«Пятая» шла от «Четвертой», такая же высь,глубь погружения в бездну, но мука такая,что не озвучить словами, а тут еще хмарь,притормозила весна и любовь запропала.«Первая» солнцем полна, но тогда был январь,в молодость вера с надеждой вели поначалу.Траурный марш теперь спутником – отклик войны,как на холстах Верещагина – мертвым просторно.В светлом, казалось, анданте рыданья слышныжен, матерей под прощальные плачи валторны.Что-то меняться должно: уже вальс – не вальсок,тот, что тревожил студентиков в тесном манеже.Годы работы, однако, уходят в песок,сколько башкою ни бейся, а люди все те же.Взмоешь над схваткой – один, как всегда, окаемпуст, лишь застывшего зала упрек? ожиданье?Просто решится загадка, маэстро: живемлет еще 5 или 6, ну, а дальше – молчанье.7Вот он, последний порыв, на который скопилстолько любви и отчаянья – еле вмещаетсердце больное, душа поседевшая, пыл,что поубавился, в сваре житейской мельчая.Песню дороги в «Шестой» начинает фагот,дальше на детство и юность откликнуться скрипкам,молодость вальс отыграет, признанье, почет —все промелькнет, самосуд не смущается пыткой.Будто заказанный марш преступил апогей —строй одноликих двуногих гремит сапогами,смолкли дневные свирели – сквозь мрак у дверейпризрак, не призрак… Дареный заступник не с нами.Но тут не реквием вовсе – скорее уходв долгую русскую зиму, в скамьи и качелипрямо у клинского дома. Природа вздохнети отзовется весной эхом виолончелей.После премьеры дней 10 – и полная тьма,и расслабуха как будто… Но дальше – ни звука!Если б поэзия вовсе не шла от ума,это была бы совсем невозможная штука.* * *Что ж, и тебе, подмастерье, пора за итог,но, как предшественник, тему закончи, не прежде.В нынешней хмаре духовной Чайковский – глотоквоздуха, света и невоплотимой надежды.Снова страна на распутье, однако винодивных симфоний уснувшую волю вскружило —хоть попытаюсь, подумал, а там заоднокровь подостывшая вдруг понесется по жилам.И понеслась, свой сюжет сопрягая слегкас тем, где его вдохновенье терзает до дрожи.Что-то в натужном рассвете кропает рука —ясно, что слово не музыка. Ясно. Но все жесколько молчание хуже… Оркестр, играй! —жизнь не пустячна с явлением прежних великих.Пусть не сложился апрель – приближается май,чтобы не дать вдохновенью застынуть на пике.Та же глухая пора, но и тот же просторудостовериться – мир ведь не только жестокий:как и всегда, где природа играет мажор,там и слова сопрягаются в нотные строки.Конец пасхального апреля
Раздался б клич: дорога дальняя! —кто сомневался, двинул сразу бы?..Неделя светлая, пасхальная,копилка чувства, кладезь разума.Какая ж тяга: годы, зимы ли —клубок отмеренный смотаетсяи пусто в доме, словно вымылис полами дух живой… Забавницашепнет лукавая: мол, нет концаутрам прозрачным – кроет инеем.Чего же ждал, когда растеплится,с землей чтоб слиться как святынею,чтоб лето подгребло поближе бык двору зеленою порошею,береза звездочками рыжимиприсыпала тропу заросшуюв сад преданный, где б в цвете вишенье,где спит любовь – пора начальнаяпреображенья, в свет над крышамислова вплетались бы случайныеили под чьим-то высшим помыслом…Увы, не с нами – где-то бродит вне…От рождества апрель несло на слом,в природе глухо, как на родине,и некому следить-выслеживать,что парки понавяжут древние.Была мечта – как будто не жили:Фавор расплылся над деревнею.Картишки ль так легли игральные,фальшиво ль прозвенела здравица —уходят ввысь круги пасхальные,а нам никак не воскресается.Непроизнесенный спич не приглашенного на юбилей
Марине
Девочка, играющая в…да не все ль равно, во что играем —в классы от черкизовских сараев,в книжки до лонгайлендской ботвы.Женщина, кружащаяся повремя подводить черту куда-то, —поверх мифов вновь с таким же братом,только не смешаться бы с толпой.Выдумщица на бес-плотном шаре,как у Пикассо, с изломом рук,что ее изменит, что состарит —тот же детский из-под век испуг.Как играть на колченогой флейтетраурный торжественный хорал —та ж мольба: вы только не разбейтехрупкий театральный идеал.Юбилей… года заемной тарой:дети, неудалая семья…Да и кто решится ей под пару —на песке одна лишь колея.Большую сознанья половину,синей птицы звездную кадриль,так и пронесли Ефим-Марина,как у Меттерлинка Тиль-Митиль.Оттого скорей и одинока,что не в доме билась, не в стране.Я случился как-то ненароком,да сбежал – уж слишком не по мнедевочка, играющая в сказкув мире, где не детская мораль.Не понять себя и под завязку —есть, возможно, выход… Только жаль.Факел
Человек, помогай себе сам.
БетховенИскусство – шанс уйти хотя б на мигот дикости, что прет в своем же мраке.Не выразит намек, не схватит блик,тут чад свечи не в счет – пылал бы факел!Какая же наивная черта:боль оправдать одним злосчастным фактом…Когда б грозила только глухота,слепцов одна б вязала катаракта,он это перенес бы, как-никакв борьбе с судьбой натуре лишь закалка —тут вся Европа наперекосяк…Надежда ведь была… Ее-то жалко.Где даже тот, что, вроде, шел на бойс коронами за волю, равноправье,что связан «Героической» с тобой,как с братом, – на поверку раб тщеславья.Где смирный обыватель, как утес,привычно наблюдает из окошка:очередной правитель… что привнес?как это отразится на кормежке?Приноровиться к веку – не с руки!Годину бед пересидеть бы тихо… —искусство шло извечно вопреки,когда оно искусство, а не прихотьпридворная, притворная. Ранимнеискренним прохожих сожаленьем,в минуты силы – состраданье к ним,в минуты слабости – ответное презренье.Когда взамен не внешний зов, а тот,которому до фенечки непрухас любовью, с мимолетностью щедротвременщиков – гул внутреннего слухажитейскую покроет кутерьмуна второпях сколоченной арене.Высоты духа гения… Комусудить его – кружиться в вальсе Вене.На торжище, где та же толкотня,незваному такому ж, нелюдимомунести б хоть искру с прежнего огня!Нам, не слепым и не глухим, – все мимо…Но факел ведь горел! Ужель закатсмиренный утянул его за море,где изредка ему взметнуться надизысканным мирком консерваторий?Одна надежда и на этот раз:хоть не оставил ни детей, ни брата,вдруг снова зазвучит в рассветный часиз-под развалин духа хор 9-ой…Крохи бытия
1Приплыли, бездумно на веру принявзаветы пророков непьющих:терпя и трудясь, свой притащишь составв какие-то кущи, не кущи —к театру, где если и праздник – не твой,да сам по привычке не ропщешь.Комедию драмы ломает герой,где ты родовой гардеробщик.На вскидку ж терпенье – такой примитив,что как ни накладывай ретушь —ты старый, ты нищий, ты списан в архив,где копится всякая ветошь.В заначке, как память порой ни шустра,известности нет и в помине,баланс подведен: ни кола, ни дворачто завтра, что присно, что ныне.Блокноты, блокноты… словесный стриптиз,приют мимолетным страстишкам —и брошен, забыт, словно чеховский Фирс…Казалось, был сад и домишко,как давний мозоль: не хорош, коль не трет,всегдашний объект для ворчанья.Отход незаметный оркестра, в отсчетиграющий – в фарс расставанья,с которым и ты поплывешь в унисон,как вырубят вишни-черешни.Кончается явью чуть скрашенный сон,проснуться в пейзаже нездешнем,где публика сгинет, где свой номероккуда, недотепа, навесил?Уехали. Дом заколочен. Итогобычный: ни плясок, ни песен.Как ни суетился, простыла кутьяза пару линялых довесковв ладошку сметаемых крох бытия,что так и не стали гротескомжитухи какой-то иной, что смогла бвся в лаврах катиться с успехом…И, вроде, не в пьянке – в стихах был не слаб —к пустому театру приехал.2Хоть и сменил декорации, жизнь подошлак возрасту, что знатоки называют тоскливым —август, и в реках спадает вода, и теплане удержать поржавевшим, склонившимся ивам.Как пронеслась она, юркая! Только что тутвсе под рукою, казалось, и не было часа,чтобы его не заполнить до верха, маршрутбыл нескончаем и даже, казалось, с запасом,не на одну… Сыновья вырастали, и домукоренялся в подпочву чужую прочнее,чем в роковую родную, что тянет с трудомнищенский, кровью повязанный комплекс идеи.Но это только казалось, туман или смогсгинет, подует лишь ветер да солнышко встанет —слыть объективным за 70 проще, чем в срок,только что спущенный промыслом зрелости ранней.Если же трезво – кончается лето, а тамосень свои подобьет ключевые итоги,хрупкая сущность расколется напополам —в до или после заветной прощальной эклоги.Жизнь, спотыкаясь, еще по инерции шла,но и когда вдруг повеет наитием свежим —разве объедки какие с чужого стола,а вдохновенье все реже, и реже, и реже.Память, что старый дуршлаг, только дыры крупней,как с корабля обреченного валятся мыши —голый костяк облысевший, край леса из пней,а голоса с ниоткуда все тише, и тише.Вот и сейчас на закате сижу на краюкромки морской, где прибой ненавязчиво движетстрелки незримые, что-то пишу ли, таю,а расставанье все ближе, и ближе, и ближе.Стерлись рубцы поражений, улыбки побед —крохи остались, дареные жалкие крохи,кто-то вот-вот подберется и выключит свет,что озарил снисхождением горечь эпохи.
