Сказание о распрях 2

И оставив остров Мирух, поплыл норд к Бухте жестокости, в которую впадает река Байх-Руд. И река эта делит горы на два массива – Аль-Джор и Садуми. И в устье реки той – шатёр Ас-Сайлям, центр султаната Садум.

И пошёл сначала Бренн направо, Пещерами летучих крыс, пока не дошёл до Абдуррахмана, который главный шатёр хюсревства Гемлюр. И после пошёл назад и далеко налево, пока не набрёл на шатёр Абдель, который является столицею шахства Ерхон. И пошёл на север, пока не налетел самум. И лежал норд, покрытый песками, и гадал: это провидение его спасает? Иначе как объяснить, что до сих пор он жив? Никто его не замечает, не обращает внимания – будто в гордом одиночестве он бродит по всем землям Фантазии. Словно вымерло всё кругом…

Оставив позади шатёр Эс-Суад, что у Бухты павших, и который – центр Лунда, викинг постепенно приближался к южной границе Северных кронств – скоро он будет в родных краях… Интересно, что ему соврать по поводу эликсира бессмертия? Что вообще его ждёт? Ведь Бренн отсутствовал шесть лет!

VI

. Затворник

Много подарков привёз Бренн; много гостинцев.

Сестре своей любимой, Синеглазке брат привёз гномьи сувениры из янтаря, тантрила и обсидиана; камни-блестуны, волшебный клубок эльванской работы, малахитовую шкатулку, лунный камень, солнечный камень и перо жар-птицы.

Дренну, брату-близнецу своему привёз викинг кольчугу мифриловую, мыло дегтярное, булатный меч, меч-кладенец и булаву.

Криспину, коту своему ненаглядному привёз норд из земель заморских новые очки в серебряной оправе, носовой платок и массажную расчёску для шёрстки.

Тарье, будь она жива, подарил бы воин также что-нибудь; рука же его и сердце давно уж отданы деве прекрасной, деве премудрой – нет другой такой в Фантазии.

При подходе же к замку своему странствующий риттер почуял неладное: никто его не встречает, никто не привечает. Псы не лают радостно в ответ; стража не стоит на воротах.

И огорошен был страшной вестью путник от проходящих мимо по дороге крестьян, узнавших его: опустел и вымер замок Зэйден, фамильное гнездо его! Ибо удавили Дренна, брата его, при странных обстоятельствах; Василёк, не дождавшись брата, сникла и сильно заболела, пока не умерла от тоски. Кота же, Криспина с тех пор не видел никто.

И обуял Бренна праведный гнев. И поспешил он в стольный град, и потребовал немедленной аудиенции. И приняла Айлин Добрая своего верноподданного во дворце своём.

– Вот, странствовал я долгие шесть лет. – Начал викинг, и не было на нём лица. – Согласно приказу твоему, я, госпожа, искал эликсир бессмертия. Думал я, что оправдываться придётся мне, но нет: наоборот, выходит! Как случилось так, что погублена моя семья? Как же допустила ты, о кронинхен, подобное во владениях своих? Разве не служил я верой и правдой отцу твоему, а потом – и тебе? Разве не выполнял я всех возложенных на меня задач, всех поручений? Почему не защитила ты мой дом? За что?

И потекли тогда слёзы по лицу сидевшей на троне женщины. И молвила она в печали:

– Как унять всю боль твою, не знаю; но будь покоен: тот, кто без ведома моего, от имени моего заслал тебя настолько далеко – повержен. Уличён во лжи, раскрыт, казнён. Нет ему прощения, но Бренн: прошу, не мсти; довольно крови. Наказала я виновника сама, сполна. Нет смысла бередить всё это вновь.

Тогда поднял на кронинхен викинг свои очи, и сказал так:

– Маленькая девочка, совсем малютка; без матери, отца осталась на моих руках. В рабстве был я долгие восемь лет, покуда не сбежал. Но, как мог, я навещал, воспитывал и помогал; я виделся с сестрой всегда. Не позволил я себе забыть и бросить. Сие есть долг, любовь и сверх того ещё. Не покладая рук трудился я, чтоб не нуждалась Василёк ни в чём. Мечту матери моей, и матери её исполнил я, и отучилась дева юная в волшебном замке. Научила меня сестра моя родная, и читать, и писать, и добрее бывать. Пуще жизни любила, ждала, глядя всякий раз из окна – не я ли, не я? Я возлюбил её сверх меры, ведь копия, напоминание о матери моей, и просто добрый человек. Ни в чём её я не обидел, равно как она – меня. Единым целым были мы; меж нами – кот Криспин. Утратил я обоих, ведь семьёй моей они считались; семьёй, роднёй моей. Приветил я и брата, что по сторону другую от меня. Простил его я, возлюбил. Я подарил ему свой дом, я дал ему свой кров. Я подставлял плечо – как, впрочем, и он. Я поверил в то, что изменился он, и брат мой – не подвёл. Теперь же ты твердишь, что надобно забыть? Простить и отпустить от сердца? Ты, которая сидишь в удобном кресле, распоряженья отдавая? Ты сама утратила отца; тебе не стыдно? Говорить такое мне, кого не раз все норды в помощь призывали. Теперь вот я взалкал, а мне велят молчать! Не будет по сему; уволь. Я отомщу, и будет по сему! Ни слова ты мне поперёк. – Сказал тут Бренн, изрёк.

Тогда владычица, вздыхая тяжело, спустилась по ступеням с трона, и вложила в руки норду его чудо – пушистую подушку, что жизни признаков не подаёт.

– Возьми же, мститель. – Молвила Айлин. – Криспин твой весьма плох. Брала его на сохраненье; пора хозяину вернуть. Скучал он много дней; не пил, не ел, и даже с моих рук. Калачиком свернётся; не мяукает и не мурчит. Ни с кем не заговаривает – но чувствую, что плачет. Привязан был он к Васильку; се видно сразу. Иди же, и твори всё то, что в ярости своей задумал. Промолчу о сём, хотя сие есть преступленье. Понимая твоё горе, умываю руки: будь, что будет. Вот только их ты не вернёшь…

И распростёр карающую длань свою князь Бренн на всё семейство ярла, что советником был при дворе. И бил, и мучил, обезглавил до единого всех-всех. И выставил на кольях головы обидчиков, и написал на стенах: «Так будет с каждым, кто посмеет поднять руку на меня, или на близких моих, или на имущество моё протянет руку, глаз».

И убоялись, устрашились норды; за много лиг они теперь все обходили Бренна, потому что ожесточил он сердце своё немерено, изрядно.

За злодеянье же своё лишился викинг титула и замка – вот, оставленный в живых, но всеми изгнанный, покинутый, превратился он в затворника, который не выходит целыми днями из какой-то убогой лачуги, на которую хватило денег.

И прожил так Бренн, вместе с котом своим, целый год.

И сгустилась тьма над Северными кронствами; тьма и мрак довлеют не в небе, но в сердцах. Ибо Бренн всем подавал пример хороший; ныне же – отшельник, никому не нужный. Как и все, он пал на дно, ведь месть есть грех. Теплилась надежда у сильных мира сего, что если устоит тот викинг – то и люди, глядя на него, будут такими же добрыми.

Бренн же перестал читать Книгу всех книг; перестал он верить в Бога. Потому что, рассуждал он, если бы тот был, то справедливость в мире бы была, но её нет. Всего и всех лишился Бренн; Иов теперь он, и изгой.

– Отчего я теряю всех, кем дорожу? – Спрашивал у кота норд. – Может, лучше вообще никого не любить?

Но Криспин блуждал среди собственных дум, покрасив свой ум в чёрный цвет – он также стал нелюдимым и хмурым.

Тьма, расползшаяся по душам людским, повлияла и на весь город: он стал каким-то донельзя готическим, ночным. Люди старались бодрствовать в тёмное время суток, когда пробуждались самые низменные из их желаний, тогда как днём полёживали до обеда – и никакой петушиный кик, никакой собачий лай не могли их добудиться. Бренн не понимал этот странный, ночной образ жизни, всё так же продолжая вставать с первыми же лучами Солнца, на рассвете.

В это время в другой части кронства жила-была одна дева, которая любила творить что-нибудь на пергаменте – писать, рисовать, чертить. Вот и сейчас она занималась этим же.

Пером она начертила на листе идеальный прямоугольник; ровный, без единой кривой линии. Похоже, эта рамка, этот эскиз был заготовкой для нечто большего – возможно, она намеревалась по памяти изобразить примерный план города, о котором писал ей Бренн. До Вечного Архитектора ей, безусловно, было далеко: ни один смертный пока что не превзошёл его творений; однако, талант у неё, несомненно, всё же имелся.

Познакомились же эти двое случайно – Бренн заметил эту особу, эту творческую натуру, ещё когда ездил заказывать надгробия для сестры и брата. И решил он написать той незнакомке, ибо из подслушанного им разговора выявил, уяснил, что жаждет та девица в родном городе его побывать. Дева ему ответила.

Письмами они обменивались посредством белых почтовых голубей, и Бренн всячески отговаривал свою новую знакомую – он не хотел, чтобы та лицезрела упадок; не желал, чтобы она стала частью той странной, непонятной мглы, что обволокла эти края, эти места. Однако упрямицу отговорки Бренна только ещё больше раззадорили.

О своей первой встрече, о долгожданном свидании они договорились заранее. В письмах Бренн представил себя ей как человек, достаточно сведущий, и уважаемый в городе (впрочем, так оно и было когда-то). Он пообещал ей, что расскажет и покажет все достопримечательности, а также поведает многое из того, что она поставила себе за цель вызнать.

Настал день, и любопытная девица явилась; да не одна – она заблаговременно оповестила о сём человека, который дал слово её здесь встретить, ибо в этом месте она впервые. Сопровождающий же её человек – тот, с кем она приехала – был ей вроде пажа, лакея, слуги, но рангом повыше: она иногда брала его с собой в свои путешествия, потому что доверяла.

Бренн же, расписав в своё время гостье басни о том, что у него имеется собственное поместье, нынче не торопился на встречу, хотя договаривались они на пять часов вечера, и время это подошло. На самом деле он обитал куда ближе, и наблюдал из свой землянки за хрупкой и юной особой, нервно прохаживающейся средь развалин старой башни. Её спутник стоял на одном месте, как вкопанный. Та же точно искала кого-то взглядом; видно было, что она зла и крайне раздосадована. Она была легко одета; на её лице, шее и руках проступал бронзовый загар – что свидетельствовало о том, что эта вылазка – не первое её приключение, хотя её манеры, её замашки говорили о том, что девушка эта – высокого, благородного происхождения. Своевольная, своенравная, когда-то она покинула отчий дом и была проклята домашними за это, но ничего с собой поделать не могла – её тянуло во всякие авантюры и расследования. Не могла она усидеть на месте, поскольку всё ей было интересно, любопытно; она вздохнула с облегчением, когда однажды всё-таки покинула свой замок. Вечная скиталица с упрямым характером, она всегда добивалась своих целей, и по прошествии некоторого времени о ней заговорили. Её боялись как огня, потому что её оружием были правда и справедливость. Современный человек охарактеризовал бы её деятельность как нечто среднее между ревизором, корреспондентом и оперативником. Сейчас она по-прежнему прохаживалась взад и вперёд, не находя себе места и покоя.

Бренн не вышел к ней. Он должен был либо подъехать в карете, либо прискакать на жеребце, но на данный момент у него не было рядом даже старого, хромого осла. Он струсил, и к тому же, солгал: он уверял, что живёт за несколько кварталов от этих мест, а на самом деле его жильё располагалось совсем рядом – через дорогу от того места, где находилась ныне бойкая исследовательница. И вот, он стоит и смотрит через амбразуру за действиями своей собеседницы по переписке.

Не дождавшись никого, в полном отчаянии, но с гордо поднятой головой, она на свой страх и риск отправилась в центр города – сама, отправив мальчика-пажа с каким-то поручением неизвестно куда.

Днём город, после бурных ночных бдений, закономерно спал, и девушка, имени которой Бренн не знал, ходила-бродила по безмолвным, безлюдным улицам. Её юность была её слабым местом – кому не страшно лазать в чужом, незнакомом месте? Но её опыт в подобных делах, а также черты характера подталкивали на новые открытия и свершения; ноги сами несли её вперёд, в эту неизвестность. Её острый глаз подмечал растения, которых доселе она не видела; она ловила на себе взгляд мрачных, полуразвалившихся зданий и сооружений – они точно следили за ней, за каждым её шагом. Она остановилась и прислушалась. Нет, похоже, ей только показалось. Почудилось, послышалось, примерещилось.

Бренн же, выйдя из своей обители, из своей цитадели, осторожно крался за девицей – так хищник выслеживает свою добычу. Но Бренн был не враг ей: он просто хотел узнать, что предпримет эта отважная, на что она способна.

Та же свернула в сторону рынка – там, на площади один-два раза в неделю проводились ярмарки; приезжали заморские странствующие купцы, и привозили всякие диковинки. Во всяком случае, так было когда-то: где те времена? Куда они пропали? В каком измерении затерялись? Это место стало пристанищем для разбойников с большой дороги, которые промышляют каждую ночь. И люди, что живут здесь – те немногие, что не уехали – их души канули во мглу, они обратились к тьме, погрязнув во лжи и прочих пороках.

На душе авантюристки стало неспокойно и тревожно. Внезапно она вскрикнула, но быстро овладела собой: Бренн стоял перед ней, как ни в чём не бывало.

– Вы? – Подавляя своё удивление, произнесла она.

– Я. – Поклонился тот в ответ.

– Почему-то именно таким я вас и представляла. Отчего крадётесь? Отчего напрасно прождала у башни?

– Простите, но я не мог… Меня задержали важные дела, не терпящие отлагательств.

– Почему-то я вам не верю. В письмах вы показались мне более смелым…

Бренн замялся. Он не нашёлся, что ответить. Неожиданно для себя и для неё он выхватил невесть откуда взявшуюся ящерицу и начал с ней разговаривать – точнее, это был монолог одного странного человека, в ладонях которого покоилась вполне безобидная, но изрядно напуганная рептилия.

Бренн был хорошим актёром и замечательно сыграл сцену огорошенного дурными известиями человека. Он побледнел; ему стало не по себе. Молодая особа изучающе оглядела его. Первая её мысль – что случилось действительно что-то из ряда вон выходящее; к тому же Бренн в своих письмах упоминал про волшебных существ, которые могут понимать мысли людей – более того, они могут даже разговаривать. Что же до этой ящерицы, то говорить она могла вряд ли – но понимать? Вдруг…

– К сожалению, я вынужден распрощаться с вами; откланиваюсь.