Вкус жизни

– …Вечная и верная любовь, конечно, есть. Наши старики жили бедно, но не сомневались в существовании любви, наверное, поэтому не помышляли о разводах и жили дружно, вместе преодолевая все трудности. У них было проблем куда больше, чем у нас. А если заранее настраиваться на то, что возможен развод, так он и будет. Сейчас молодежь все быстро делает: женятся – разбегаются, детей делят. Отчего разводы? Все очень просто: у мужчин страсть быстро кончается, а культуры строить взаимоотношения в семье у них нет. Вон на Западе старички вместе и в кафе, и на танцы ходят, обнимаются, милуются. А я своего мужа как-то обняла, и мы поплыли в вальсе – нежность напала, уж больно хорошая музыка лилась из приемника, – так он на меня как на «чокнутую» посмотрел, мол, с чего это вдруг тебе, старушенция, танцевать в голову взбрело. А мне и сорока не было. Так обидно стало… Вот так и трансформируется институт семьи в невесть что. А потом удивляемся возникновению взаимоотношений другого типа: гражданские браки и прочее. Отцы должны учить сыновей выстраивать взаимоотношения в семье на своем примере, а чему такой научит? – вздохнула Лиля. – Много лет я пыталась смягчить его характер, но если что родителями не заложено, больших успехов не жди.

– Мы хорошо прожили с мужем сорок лет, но что до тонкостей… не всем дано летать, – усмехнулась Мила. – Современная неумолимая статистика утверждает, что настоящей любовью осчастливлены, в лучшем случае, только три пары из десяти. Пять пар многократно влюбляются и любят, а две оставшиеся вообще понятия не имеют о любви, только влюбляются или им просто немного нравится их объект.

– В твоих словах звучит скепсис, мол, при ближайшем глубоком рассмотрении жизнь груба и жестока. А ведь это не так! Не может быть, чтобы между нами было так мало счастливых пар, ведь все по любви женились, – горячо воскликнула Жанна.

– Наверное, наши некоторые городские избалованные, инфантильные, внешне интеллигентные мальчики не умели переживать за других, только себя, любимых, лелеяли. А девочкам ничего не оставалось, как вешать груз всех семейных забот на свои нежные плечики. Сельских ребят, не испорченных цивилизацией, у нас на курсе «имелось в наличии» всего двое. Было бы больше, может, и подправили бы они картину разводов в лучшую сторону. Они как-то больше понимали, что любить – значит, утверждать неповторимость существования другого человека, что человек с адекватной собственной оценкой не ищет виноватых в других. Считали, что не нужно переделывать ни мужа, ни жену, и, раз выбрав, любят друг друга такими, какие есть. Сельские ребята как-то проще относились к жизненным перипетиям, мужественнее, что ли, – философски серьезно рассуждала Лиля, пожалуй, больше для себя, чем для подруг. – Мужчины, покидая нас, оправдывают себя тем, что мы, женщины, сильные и сами сможем справиться со всем, что встретится нам на жизненном пути, что мы можем без них воспитать наших общих детей. Они сбрасывают на нас свою главную задачу мужчины – защиту своей семьи от жизненных невзгод и тем предают своих детей.

Нам надо кричать от ярости, а мы плачем от обиды и жалости к себе, к детям и упорно несем нашу непосильную ношу. Материнской болью сердца кровоточат, но мы терпим и не тычем этим мужчинам в нос, не требуем изменить отношение в обществе к семье. Сами-то они не захотят лишаться привилегированного положения, свободы. Поражает их негосударственный подход к государственным проблемам.

– Не все хорошо в нашем королевстве с мужчинами. Сначала они оказываются неспособными защитить своего ребенка, жену, потом Родину. Женщина может воспитать в мальчике нежность, трудолюбие, но вырастить защитника, воспитать в нем мужчину – функция отца. – Это Галя поддержала Лилю.

– А гражданские браки? Это же позор мужчинам, их бессилию. Ищут тех, кто их будет лучше нянчить, – вклинилась в разговор Аня. – И потом, с каким здоровьем родятся дети, если их мамы будут находиться в нервном напряжении: женится-не женится? Жанна, вот ты говоришь «не может быть», чтобы восемьдесят процентов. Все может быть. Я как-то вникла в жизнь своих соседей по лестничной площадке и что же обнаружила? В первой квартире жена мужа выгнала и одна дочь вырастила. Тот считал, что если он мужчина, то этого уже достаточно, чтобы все в семье считали его хозяином и беспрекословно подчинялись ему. Стариков ее не уважал, из собственной квартиры их гнал. Маты-перематы каждый день.

Во второй квартире хозяин летчиком был. Погиб при исполнении. Великодушный, сильный был человек. Другого такого хоть сто верст в округе обойди – не отыщешь. Двоих детей жена сама воспитывала. Не захотела отчима сыновьям. В третьей квартире муж все больным притворялся. Жена на себе все заботы тащила, а он гулял напропалую и жизни радовался. Когда супруга об этом узнала, с ней произошел нервный срыв. Сильно болела. Муж, правда, в старости одумался, детям стал помогать.

В четвертой вроде бы все было нормально. Он бесплоден, но они воспитывали приемного сына. И вдруг смотрю – с молодой идет. Что не поделили? В пятой – здоровенный мужичина смертным боем жену бьет, выпивает, конечно. В шестой мужчина один живет, семью оставил и вольничает. В следующей квартире – женщина одна дочь растит. Продолжать?

– Аня, не распаляйся, ты можешь удушить своей болтовней. Хватит, я устала от негативной информации, – взмолилась Жанна, – хотела от тебя услышать что-то высокое, значительное, умное, доброе, достойное, чтобы в душе был простор и радость, а ты опять за свое.

– Ну, давай, сама рассказывай, флаг тебе в руки! – надулась Аня.

В наступившей тишине явственно проступил разговор Аллы и Гали.

– … И почему же не сложилось? Ведь одной из лучших была в группе.

– Приехала я сдавать кандидатский экзамен в аспирантуру по иностранному языку. Слышу, на консультации шушукаются девушки, мол, кто председателю понравится, тот сдаст. Поняла, что они имели в виду. Платьице простенькое надела, туфли без каблуков, волосы пригладила, косметики ни грамма. Вижу, все равно понравилась. Глазки его так и заблестели, как петушок вокруг меня топтаться, увиваться стал. Ну, я и уехала. Не смогла через себя переступить. Семья для меня – святое. И с непосредственным начальником постоянно проблемы возникали. Отказала я одному из наших директоров, так сразу давление началось. Сделаю доклад, а потом мои идеи у него в отчете обнаруживаю. Ссориться? Не подладишь – вылетишь в два счета с работы, и профком не защитит. Там тоже все схвачено. Человек в коллективе зависит от мнения коллег и уже тем уязвим. Сплетни изводили. Ни один мужчина не касался меня, кроме мужа, но не верили люди, что я отказала большому начальнику… Даже женщины.

– Мужчины часто сплетничают о верных женщинах, недоступных их плотоядным желаниям, – усмехнулась Лера. – Из зависти.

– Чем старательнее человек карабкается наверх, тем больше встречает на пути препятствий морального плана. Руки опускались от бессилия. Плюнула я на науку и решила детей воспитывать, работу, конечно, не бросила. А наиболее наглым сплетникам отвечала: «Если бы я изменяла мужу, то не сидела бы в простых инженерах». Откровенности они мне не прощали. Только терять мне уже было нечего. Фантазии их не были разнообразными… Я даже третьего хотела родить и с работы уйти.

– За чем дело стало?

– Третью кроватку негде было бы разместить в нашей маленькой квартире. И все же до сих пор жалею, а вдруг дочурка в меня пошла бы? Так вот на мне и закончилась моя порода. Обидно, – грустно улыбнулась Галина.

Мила Лене говорит:

– Я раньше, бывало, приеду к старикам, а у них и там, и сям – кругом беспорядок. В ящиках все в кучу набросано. Думала: на пенсии оба, чего бы им не разобрать, не рассортировать этот хлам. А у них, оказывается, сил не было. Им хотя бы кое-что самое необходимое сделать и ложку до рта донести. И Вадик мой удивлялся, мол, сидят на лавочке, лясы точат, лучше бы лед на крыльце скололи. А я как-то прислушалась к их беседам и поняла, что до пенсии они хорошо работали, были уважаемы, а теперь никто не помнит их заслуг. Вот и сидят они, положив бессильные, бесполезные руки на колени, и рассказывают друг другу про свою прежнюю жизнь, делятся былыми радостями, нынешними заботами. Общаются.

Инна перехватила инициативу в разговоре Жанны с Аней:

– …Вернулся из армии? Слава Богу.

– Сказал, мол, я спортсмен, но военного из меня не вышло. Не мое это: не стал я там сильнее ни телом, ни духом. А оба племянника нашли себя в армии, хотя и не спортсмены.

– …Я бы половину своих сотрудников уволила, но где взять уверенности в том, что те, кто придут на эту мизерную зарплату, будут лучше прежних.

– …В этом году у меня на одно место в аспирантуру три претендента. По способностям – не по знаниям – все трое потенциально приблизительно одинаковые, но один – «от Ивана Ивановича», другой – сын очень состоятельных родителей, а третий – лучший студент моего последнего выпуска. Раньше, при Союзе, я обязана была взять первого кандидата, а теперь могу выбирать между первым и вторым. Конкуренция! Кого посоветуешь взять? – едко усмехнулась Алла. – За каждого из этих двоих мне в основном самой пахать придется, вот и соображай тут…

Лена через силу расправила ватные ноги, осторожно разогнула онемевшую спину и устало прикрыла веки.

Пишу

– …Недавно по телефону беседовала с редактором московского журнала по поводу моих стихов. Он восхитился одной моей строчкой: «Она выше всяких похвал. Вы сами-то понимаете ее великолепие? Она как нота, с которой начинается песня. Ведь читателю после ее прочтения уже не надо объяснять, что этот дедушка любит внучку, что он не умеет разговаривать с маленькими детьми, но искренне хочет объяснить ребенку, что такое дружба народов и какие в нашей стране были прекрасные традиции. Возможно, судя по языку, дедушка много лет был руководящим или партийным работником. Не правда ли? И все это вытекает из одной только фразы! И никаких слов больше не надо. Вы специально ее придумали и вставили?»

«Нет, – ответила я честно, – у меня зеркальная память, дед на самом деле так мне сказал давным-давно, когда мне было восемь лет. Помню, мне тогда очень понравилось, что он разговаривает со мной, как со взрослой. «Значит, считает меня умной, способной понять его», – порадовалась я. Ведь у меня, как у большинства детдомовских детей, был комплекс неполноценности, боязнь оказаться глупее домашних».

«Если вы интуитивно занесли эту фразу в свое произведение, то это еще лучше. В этом-то и состоит наше писательство – не разъясняя подробно, одной фразой уметь подать образ. Например, совсем не обязательно писать, что ваш герой химик. Достаточно того, чтобы в его бытовом отвлеченном разговоре – хотя бы о разводе – прозвучали непроизвольно употребленные чисто химические термины, что-то типа диссоциации, абсорбции или, допустим, он сравнил бы семейную жизнь с процессом дистилляции. Не теряйте эту способность, развивайте ее в себе», – сказал мне на прощание столичный редактор.

Люди все эмоционально разные, все думают и говорят по-разному, а не по заранее заготовленному клише. Они живые, а не механические куклы, – делилась Рита с Аллой. – Я как-то прочитала знакомой – она критик – стихотворение о воспитательнице детского дома, которая каждое лето брала детдомовского ребенка в свою семью, и он там приобщался к реальной жизни, так она заявила мне, что человек ни наедине с собой, ни вслух не станет говорить высокопарно.

Я на нее уставилась и возразила: «Так это я так думаю, говорю и пишу. Я – тот реальный человек, который мысленно благодарил эту прекрасную женщину за доброту к чужому ребенку. Я не выдумывала эти высокие чувства и слова, это говорила благодарная душа бывшего детдомовца, которому на жизненном пути встретились добрые люди. Я хочу, чтобы о них узнали многие. Ты же благодарна матери за то, что она нянчилась с тобой, допустим, до двадцати лет, мужу за то, что он, наверное, уж лет тридцать неусыпно опекает тебя. Вот и моя душа всегда поет, когда я встречаю истинно доброго человека. Конечно, теперь уже не так звонко, как в детстве, и все же она до сих пор восторгается. Конечно, мои чувства со временем ослабли, притупились. Я никогда не смогу писать, как в юности. Былое не оживает во мне с такой же силой, как прежде, не рождает мгновенных, восхитительных всеобъемлющих, ярких вспышек, но поэт в любом возрасте не может быть нечувствительным ни к чужому горю, ни к проявлению добра.

Моя душа от радости звенит колокольчикам, колоколом, набатом звучит от чужой беды. Почему я должна душить в себе благодарное чувство к человеку, который не просто формально исполняет свои обязанности по отношению к ребенку, но и делает много больше, чем было предписано инструкцией? Мне хочется говорить об этой женщине высокие слова, петь гимн ее доброте. Я не стесняюсь своих чувств, потому что они искренни. Разве только на похоронах надо говорить о человеке прекрасные слова?

Ты меня не понимаешь, потому что не чувствуешь того же? Тебя шокируют слишком восторженные слова? Я воспитана на героических песнях о войне, о Родине, о бедах людских, и я на самом деле так думаю, так чувствую, так отношусь к людям. Я сама с самого раннего детства испытала слишком много такого, что на всю жизнь сделало меня небезразличной к проявлению несправедливости или, напротив, радости. Ты моложе меня, и ты не воспитывалась в детдоме…»

Наверное, знакомая обиделась на меня. Получается, я ее упрекнула в недостаточном внимании к эмоциональному воспитанию. Я была нетактична. Во мне говорила обида. Вот всегда я так… глупо… на эмоциях. Тормоза не срабатывают, – вздохнула Рита. – И все равно я оставляю за собой право не во всем соглашаться с друзьями и знакомыми.

– Алла, говорят, человек не может дать того, чего нет в нем. Но человек также не может и взять того, что не соответствует его душе. Вот в чем беда, вот в чем проблема. Как надо было мне преподнести материал, чтобы пробудить в ней понимание?.. Я думала, рассказав о своих чувствах. Не получилось… Искать к ее сердцу другие пути?

Если бы мужчина не принял моего стихотворения, я бы поняла. Говорят, что у большинства женщин эмоциональная планка, уровень чувствительности выше, чем у мужчин, и поэтому они не дотягивают до нас, не воспринимают наши чувства, не могут понять, поверить в их искренность. Я, правда, в этом очень даже сомневаюсь… Хотя всем известно, что порог слышимости у мужчин и женщин разный. У нас в ушах колики и в голове вибрация от слишком громкой музыки, а мужчинам она в удовольствие.

…Существует эмоциональная глухота. Но утверждать, что у мужчин она встречается чаще, я не могу. Высокий порог душевной нечувствительности – когда человек не слышит чужую боль – теперь явление нередкое и среди женщин. Почему она, допустим, верит Достоевскому, что есть такие тонкие люди, как Алеша Карамазов, но не желает поверить, что есть на свете бывшие детдомовцы, которые до конца своей жизни остались болезненно чувствительными, излишне эмоциональными. Мне хотелось ей крикнуть, мол, познакомься, я и есть один из представителей этой достаточно большой когорты людей, чувствующих и ведущих себя несколько иначе, чем ты и тебе подобные хорошие люди. Просто мы немного другие. А она сказала: не тот формат… А потом жалуемся, что дети вырастают жестокие.

– …Мне нравится искренность и ясность твоих строк. Просто пишешь, а сердце прожигает. На душу легко ложатся. Самое трудное – это просто писать о сложном. Поэтический мир тебе достался из детства, и тебе удалось его в себе сохранить. У тебя удивительное погружение в наше детство! Очень личная книга, сердечная. Она полна человеческого содержания. В ней тоска ребенка по любви и ласке. Давно читала, но многие твои строфы до сих пор не идут из моей головы. Чувствуется, что писал внутренне свободный человек, – выразила свое мнение о Ритиной книге Лиля.

– Но смотреть на мир детскими глазами не стоит. Это слишком дорого обходится, – пошутила Лера.

«Лилина похвала прозвучала мягко, дружелюбно и настолько безукоризненно смодулировано, что даже кажется искренней», – удовлетворенно хмыкнула Инна.

– Самое важное – значимость выбранной тобой темы, собственная авторская позиция и интонация. Правду пишешь… И грандиозные идеи могут быть выражены в форме утонченной простоты, – задумчиво произнесла Лена. – Эта книга – образ нашего детства. Миллионы соотечественников могут сказать: «Это мое детство». Каждый человек может найти в ней осколки своей жизни.

– Не вскружили успехи голову? От восторга еще не потеряла рассудок? – зловредно хихикнула Инна, сама даже не успев понять почему.

– Ты это по поводу моей скромной персоны? – спокойно удивилась Рита.

– Не лишне упомянуть, что и в наши времена, и во времена оные неприкрытая правда не встречала сочувствия, если она не изящная, – вставила умную фразу Инна.

Аня смущенно поведала:

– Я очень любила фильм «А зори здесь тихие». И вдруг узнала, что автор выдумал эту историю. С тех пор не могу смотреть этот фильм. И другие фильмы про войну. Такая вот я странная… Я искренне считала, что в основу любого сценария обязательно должен ложиться реальный факт, который писатель доносит до нас согласно своему писательскому дару. А в детстве я Луи Буссенара читала. Так его «Капитан Сорвиголова» меня не воодушевлял. «Ври, но не завирайся! – сердилась я. – Десять пуль получил – и живой. Моему папе одной хватило…»

– Значит, мои книги для тебя. Читай, может, они помогут тебе пересилить твой «пунктик» и повернут к пониманию твоей ошибки, – улыбается Рита. – Что из того, что сюжет придуманный? Все равно в нем правда войны. Борис Васильев был фронтовиком, на себе прочувствовал все тяготы тех страшных лет. Его проза – барометр чести и совести. Я люблю все его произведения.

– У него такое умное красивое одухотворенное лицо. Ему нельзя не верить, – призналась Галя.

– Наверное, приятно, когда слова послушны велению твоих мыслей. Ощущаешь необыкновенную легкость, полет, – сказала Лера.