Я никогда не отдаю своего

Я оставила машину на стоянке у кладбищенских ворот и к месту захоронения уже шла пешком. По пути ко мне присоединилась Оксана.

– Алекс, я хотела бы знать, кому достанется дом.

Мне очень не хотелось обсуждать эти наследственные вопросы, к тому же не имеющие ко мне отношения. Но не посылать же ее куда подальше.

– Это вопрос не ко мне, а к нотариусу.

– Ну, ты же как-то завладела домом Валиева.

– В отличие от тебя, у меня был брак зарегистрирован, и я являлась законной наследницей.

– Ага, наследницей. Под Гришку легла, вот он тебе дом с барского плеча и оставил, а все остальное заграбастал себе. А меня он просто ненавидит, поэтому оставит с голой задницей, – и, не придумав, как бы меня больнее задеть, добавила: – Ты думаешь, ты мужикам нужна? Деньги твои им нужны, а не ты. Ты себя в зеркало-то видела – ни кожи, ни рожи. Вон и твой Арчи что-то из тюрьмы не к тебе побежал, а помоложе да покрасивше нашел.

Я вошла в ступор от всей этой злобы, вроде бы ничего плохого я ей не делала, всегда хорошо относилась. Правильно говорится, куда солдата ни целуй, всюду жопа. Мы даже не заметили, когда рядом с нами оказался Гриша. Он что-то шепнул на ухо Оксане, и та опрометью устремилась прочь.

– Не обращай внимания. Дура, чего с нее взять, – сказал Гриша мне.

Я посмотрела ему в лицо, такое грозное и хмурое. И только глаза, если пристально всмотреться в их черноту, выдавали его. Недаром говорят, глаза – зеркало души. Все просто боятся ему в них заглянуть, а возможно, это только мое воображение. Но то, с какой заботой он ухаживал за мной в доме дяди, когда я подхватила воспаление легких, убеждает меня в моей правоте.

– Мне надо с тобой поговорить, – сказала я.

– Не здесь. Давай на заброшенной лодочной станции часов в одиннадцать вечера, – быстро протараторил он и удалился.

Я постояла еще несколько минут, нацепила на лицо маску спокойствия, словно не было никакого инцидента, который вывел меня из равновесия, и подошла к могиле. Стоя возле нее, я то и дело посматривала на небо, как бы спрашивая у него, пойдет дождь или нет.

– Здравствуй, дочка, – раздалось у меня за спиной.

Я повернулась, чтобы посмотреть, ко мне ли обращаются. Потому что всего два человека называли меня так. Первым стал звать Всеволод Константинович, а дядя Марат подхватил, и оба теперь покойники. И каково же было мое удивление, когда за спиной я увидела Лаврушина-старшего.

– Здравствуйте, Алексей Васильевич.

– Как поживаешь? Как дочь?

– Спасибо, все нормально.

Я чувствовала, что не просто так он ко мне подошел. Что-то ему от меня понадобилось, но он не решается спросить. Помогать я ему в этом не спешила, чужие проблемы меня мало интересовали, а уж его тем более.

– Ну и ладненько. Слушай, я бы очень хотел с тобой поговорить с глазу на глаз.

– Можем и поговорить, если надо.

– Ну вот и ладненько, – обрадовался Лаврушин. – Ты смогла бы ко мне в ближайшее время заскочить в ресторан?

– Хорошо. А в какое время?

– Да когда тебе будет угодно.

Разговор с Лаврушиным-старшим меня заинтриговал. Общих дел у меня с ним нет, но ему явно что-то от меня надо.

Кинув горсть земли в могилу, я посчитала свою миссию на этом оконченной. Но покидать кладбище не спешила, решив навестить могилу дяди Марата. Он был похоронен тут же, но в другой аллее. Мне пришлось вернуться к центральным воротам, где я купила у пожилой женщины шесть красных гвоздик, после чего отправилась к могиле дяди Марата. Его памятник – глыба черного мрамора – выделялась среди всех остальных. Я подошла и провела рукой по мраморной плите – от нее отдавало холодом. Я поежилась, словно этот холод проник ко мне внутрь. Я не любила сюда приходить, но и не приходить не могла. И в который раз я задала вопрос, обращаясь к портрету на памятнике: «Зачем?», но, как всегда, ответа на него не получила. В его смерти была моя вина, но у меня не было другого выхода. Он считал, что я не имею права любить и принадлежать кому-то кроме него самого. Не сумев уговорами и запугиванием затащить меня в постель, он применил силу. На мое счастье Гриша оказался в доме, иначе бы сейчас лежала в этой могиле я, а не он.

– Прости, – сказала я напоследок и, поставив цветы в вазу, пошла к выходу.

После посещения могилы дяди у меня всегда возникало чувство, словно на меня взвалили неподъемный камень, и сегодняшний день был не исключением. На работу я решила не ехать и отправилась домой.

До дома я добралась быстро, несмотря на то что кладбище находится за городом. В час пик я трачу в три раза больше времени, добираясь с работы домой, хотя живу и работаю я в центре города, только на разных берегах реки, которая его разделяет. Мост через речку был старым, в две полосы, и с потоком машин, идущих в час пик, он не справлялся. Вот и получалось, что порой из центра до дома мне быстрее было добраться пешком, чем на машине. Жила я на низком берегу. До революции он назывался Нижней Слободой, и населяли его в основном купцы. Даже сейчас здесь можно встретить деревянный пятистенок дореволюционной постройки. Застройка в этом районе многоэтажными домами невозможна из-за грунта. А из-за близости к центру земельные участки здесь в девяностые облюбовали «новые русские», да и сейчас они пользуются огромным спросом.

Приехав домой, я выпила таблетку и, укрывшись пледом, прилегла на диван. Мне показалось, что я только прикрыла глаза, а когда открыла, часы на стене показывали шесть часов. Дождь, который собирался целый день, все же пошел. Капли стучали по стеклу и вгоняли в тоску. Ненавижу дождь.

Я подошла к камину и подожгла лежащие в нем дрова, они медленно стали разгораться. Закрыв камин защитным экраном, я отправилась на кухню. Достав из холодильника сыр и прихватив из бара бутылку вина с бокалом, я вернулась в гостиную. Устроившись в кресле, я пила вино и слушала, как потрескивают горящие дрова в камине.

Но мое наслаждение было прервано телефонным звонком. Мне очень не хотелось вставать и с кем-то сейчас разговаривать, но звонивший был настойчив и не сдавался. Пришлось ответить.

– Слушаю, – сказала я.

На том конце молчали.

– Хорошо. Давайте вместе помолчим, – сказала снова я и поудобнее устроилась в кресле с трубкой. Если мой собеседник своим безмолвием планировал вывести меня из себя, то зря старался – психика у меня была железобетонная. Не выдержав, он отключился первым.

В половине одиннадцатого я вышла из дома. Дождь прекратился. За что я люблю лето, так это за то, что вот только шел дождь, а через несколько минут снова чистое небо и светит солнце. Правда, сейчас светит луна вместо солнца, а вот небо ясное и полное звезд. Я вышла из калитки и направилась в сторону лодочной станции. Она находилась недалеко и когда-то пользовалась спросом. Но как только построили в центре города новую, сюда никто больше не захотел приезжать. До ближайшей остановки от нее минут двадцать пять ходьбы, а для личного транспорта нет стоянки. Сначала лодочная станция закрылась, а теперь ветшает. И никто не может найти ей другое применение.

Я медленно шла и наслаждалась теплым летним вечером. На улице наряду с домами-дворцами за высокими заборами попадались маленькие деревянные домики с палисадником, в котором непременно росла сирень или черемуха. Дойдя до конца улицы, я спустилась по дорожке к реке. Из-за близости воды здесь было гораздо прохладнее и темно. Свет от уличных фонарей сюда не доходил. Я накинула куртку, которую до этого несла в руке, и пошла дальше вдоль реки. Ориентиром мне служил одиноко стоящий фонарь, который освещал пристань лодочной станции.

На пристань я взошла без пяти одиннадцать. Гриша был уже на месте, но стоял в стороне, куда свет от фонаря не доходил, поэтому я увидела его не сразу, а только после того как он свистнул.

– Ты пешком?

– Да. Решила прогуляться перед сном.

– Чего хотела?

– Хотела бы знать, какое отношение ты имеешь убийству Князева.

После моих слов лицо Гриши претерпело несколько метаморфоз, глаза округлились, челюсть отпала, не хватало только покрутить пальцем у виска. Но он быстро справился со своими эмоциями.

– Ты с чего вообще это взяла? – уже в своей манере произнес Гриша.

– Вот, – и жестом фокусника я вынула из кармана фантик от конфеты «Взлетная». – Я его нашла в доме Князева. Только не говори, что мог бросить его накануне убийства. В понедельник убиралась Нелли Михайловна, а как она убирается, объяснять тебе не надо, иначе бы она не проработала столько лет у Всеволода Константиновича.

– Ну, так и отдала бы эту бумажку ментам.

– Во-первых, они сейчас не менты, как ты выразился, а господа полицейские. Во-вторых, я не собираюсь за них выполнять их работу, пусть отрабатывают свою зарплату сами. И если для них это бумажка неважна, что ж, это их дело. И в-третьих, я просто не верю, что это сделал ты, поэтому и изъяла ее с места преступления. Ну, так как с моим вопросом?

Гриша задумался. Я не торопила его, прекрасно зная, что это бесполезная трата времени. За десять лет нашего знакомства мы слишком хорошо изучили друг друга.

– Хорошо, скажу. Ты ведь не отстанешь?

Я кивнула и приготовилась внимать.

– Мы с Князевым решили продать тот крайний участок земли, что под застройку, – Гриша поднял руку, останавливая мои возражения. – Понимаю, ты была против, но за него предложили большие деньги, и он никак не влиял на наш генплан. К тому же твой голос остался в меньшинстве, хотя, безусловно, это твой проект. Короче. Во вторник мне надо было забрать документы у Князя, но я не мог до него дозвониться, послал Вовку. Он приехал и сказал, что ему никто не открыл. Меня это взбесило, и вечером я поехал к нему сам. Ты знаешь, меня закрытой дверью не остановить. Когда я проник в дом, меня сразу насторожило то, что сигнализация была отключена, а потом и его нашел. Сейф пустой, а бумаги по полу разбросаны. Я аккуратненько их собрал, зачем их милиции, тьфу ты, полиции видеть, и ушел. А вот с фантиком промашка случилась, видно, мимо кармана сунул.

Все то время, пока я переваривала информацию, Гришка переминался с ноги на ногу. Меня это даже развеселило. Здоровый мужик, а стоит как нашкодивший ребенок перед сопливой девчонкой.

– Участок продал? – спросила я.

– Да какое там! Не до этого было.

– А что про убийство скажешь?

– Тебе ничего, и сама не вздумай в это дело лезть.

– Так моя шкатулка пропала.

– Я сказал: лезть не смей, сам разберусь. И твою шкатулку найду. Ты меня поняла?

Это было сказано таким тоном, что сразу захотелось вжать голову и стать незаметной, чтобы буря прошла стороной.

Мне ничего больше не оставалось сказать, кроме как «Понятно».

Только делать этого я не собиралась, но зачем же Грише перечить. Грише перечить нельзя, это знают все.

На этом мы распрощались. Гриша предложил подвезти меня до дома, но я отказалась. Хотелось пройтись пешком – на ходу думается лучше, а мне требуется как следует все обдумать. Домой я вернулась ближе к полуночи. Приняв душ, я отправилась спать с мыслью, что завтра могу отоспаться, раз у нас суббота и не надо идти на работу.

Выбралась я из постели только к обеду. Приняв душ, я спустилась на кухню, где приготовила себе кофе, и отправилась с ним на веранду. На улице вовсю светило солнце, день обещал быть жарким. Допив кофе, я вернулась в дом. Делать было совершенно нечего, и я слонялась из одной комнаты в другую. Если бы Лиза была сейчас дома, она обязательно куда-нибудь меня потащила бы или просто устроила пикник во дворе на лужайке. Но без нее мне ничего не хотелось. Я зашла в ее комнату. На кровати сидел ее любимый длинноухий заяц. Прижав его к своей груди, я унеслась в те времена, когда она появилась на свет.

Это было так жестоко с его стороны! Узнав, что я беременна и не собираюсь делать аборт, дядя Марат поместил меня в психушку. Даже повод придумывать не пришлось, тот инцидент с моим отравлением прекрасно подошел. Определив меня в общую палату вместе с сумасшедшими, он решил таким образом наказать меня за непослушание, но не учел моего упрямства и настойчивости. А вот ему это принесло неудобства: посещать меня без свидетелей не было возможности. И – о, чудо! – через неделю я лежала в отдельной палате. Поначалу я пыталась достучаться до его сердца, но он был непоколебим и стоял на своем: я могу отсюда выйти только без ребенка. Поняв тщетность своих попыток, я замкнулась и перестала с ним говорить. За восемь месяцев, которые я провела в психушке, мне не дала сойти с ума Надя. Она была художницей, а оказалась там тоже из-за своего неудавшегося самоубийства. Девушкой она была яркой: с рыжими волосами и огромными карими глазами. Пройти мимо такой личности было просто невозможно. Неудивительно, что в нее влюбился наш доктор, а она этим ловко воспользовалась, и мы смогли свободно общаться, раз уж мы оказались двумя нормальными во всем отделении. За все время, что пришлось нам там находиться, мы очень подружились. Без нее мне пришлось бы очень трудно. Она и с Лизой решила проблему, забрав ее после родов к себе. Ведь из больницы я могла выйти только одна, а в психушке у меня бы тоже забрали ребенка.

Все, больше никаких воспоминаний. У меня все прекрасно.

Я встала с постели, разгладила ладонью покрывало и посадила зайца на подушку. Выйдя из комнаты, я тихо прикрыла за собой дверь, словно в комнате спала Лизок, и спустилась на первый этаж. На первом этаже меня и застал звонок в домофон. У ворот стояла машина, рядом с которой прохаживался Артур. Я понимала, что поговорить нам когда-никогда придется, и нажала на кнопку. Ворота стали открываться, а сама я вышла на крыльцо. Артур въехал во двор на новеньком «мерседесе», похоже, у него все прекрасно. Выглядел он шикарно. На нем был светлый льняной костюм и темно-синее поло. Он лихо вбежал по ступенькам и остановился рядом.

– Извини за мой внешний вид, но гостей я не ждала, – сказала я, посмотрев ему в глаза. Правда, из-за разницы в росте для этого мне пришлось запрокинуть голову.

– Может, все же войдем в дом? – предложил он.

Я прошла в дом, оставив дверь открытой. В коридоре протянула ему тапочки, которые обычно надевал Валька. Артур переобулся, и мы направились на кухню. Он шел за мной следом, рассматривая интерьер.

– А я смотрю, ты тут все переделала. Ни тебе колонн, ни тебе позолоты, не жалко было с этим шиком расставаться?

Отвечать мне показалось излишним.

– Кофе, чай? – спросила я, как только мы зашли на кухню.

– Кофе.

Артур устроился за обеденным столом и стал осматриваться, а я – готовить кофе. Готовить – это громко сказано, просто нажала кнопку на кофемашине.

– Богато живешь.

– Да и ты, я смотрю, не бедствуешь. Машина новая. Твоя? – спросила я, ставя перед ним чашку с кофе.

– Моя. На днях купил.

– Очень за тебя рада. А от меня тебе что понадобилось?

Артур отодвинул чашку в сторону и достал из внутреннего кармана пиджака фотографии, одну из которых положил на стол. Фотография была старая, черно-белая – с малышом, в котором угадывался Артур.

– Это я. Мне здесь, судя по записи на обороте год и один месяц.

Второй оказалась фотография Лизы, сделанная мной, когда ей исполнился годик.

– Правда, одно лицо. Только разница между ними в двадцать пять лет, – добавил он.

Я протянула руку к фотографии Лизы, но Артур, быстро собрав, снова убрал их во внутренний карман.

– Где ты ее взял? Я забрала все ее фотографии после смерти Галины Владимировны.

– В моем детском альбоме. Они лежали рядом. Мне просто интересно, чего же такого ты сказала матери, что она даже не обмолвилась мне о дочери.

– Просто привела веские аргументы этого не делать. Посчитала, что узнать ты должен от меня.

– Почему же не сказала при встрече?

– Передумала. К тому же, видишь, ты сам все узнал. Даже не усомнился, что она твоя.

– И где же моя дочь?

– Отдыхает на море перед школой, прилетит в конце лета. Тогда можешь с ней и познакомиться. Что-то еще хочешь узнать?

– Конечно. Все-таки столько лет не виделись. Замужем вот побывала. Как удачно?

И все-таки как я ни старалась держать себя в руках, эмоции вырвались наружу.

– А кроме замужества, тебя ничто больше не интересует? Ну, например, что со мной сделал Башка, когда я спутала ему с дядей все планы и сдала тебя милиции? Неинтересно? Но я все же расскажу, да нет, лучше покажу.

Я расстегнула кофту и оголила часть груди, на которой красовались три ожога от сигареты и продолжила с такой злостью, словно в меня вселился бес:

– Значит, тебя интересует мое замужество. Хорошо, так слушай. У меня был выбор: психушка и никогда не увидеть дочь или замужество и возможность иногда ее видеть. Извини, но я выбрала второе. И за тебя я сделала выбор, потому что моей дочери нужен живой отец.

Вот я и высказалась, словно вскрыла давно болевшую гнойную рану.

Артур подошел ко мне и, взяв мое лицо в свои руки, произнес, глядя мне в глаза:

– Все будет хорошо, малыш.

Я кивнула, соглашаясь с ним, а у самой текли слезы.

Артур стал покрывать мое лицо поцелуями. Но мне хотелось настоящего поцелуя. Словно прочитав мои мысли, он приник к моим губам. Перед моими глазами все поплыло, и я обхватила его за шею, правда, для этого пришлось встать на цыпочки. Только этого мне было мало, хотелось почувствовать тепло его тела, что он живой, а не плод моего воображения. Я просунула руки ему под поло и, чуть касаясь, стала передвигать их от спины к груди.

Артур резко отстранился и глубоко вздохнул.

– Не так быстро, малыш, – и подхватив на руки спросил: – Где твоя спальня?

– Там же, где и была, – прошептала я ему в ухо.

Он поднялся со мной в спальню и повалился на кровать, не выпуская меня и рук. Быстро раздевшись, мы отдались охватившей нас страсти.

Восемь долгих лет я об этом грезила, и вот теперь он лежит рядом со мной. Я устроилась у него на груди, а он рукой перебирал мои волосы. Мы молчали, боясь нарушить эту идиллию.

– Саша, а какая наша дочь? Расскажи мне о ней, – нарушил молчание Артур.

Его просьба меня взволновала, многие считали Лизу не совсем нормальной. Да, она была не такая как все дети, но как это объяснить это Артуру?

– Артур, не верь всему, что о ней говоря. Просто она другая. У нее свой мир, и не всякого она в него впускает, точнее даже сказать, только избранных. В остальном она такая же, как все дети. Бегает, играет, но больше всего любит рисовать. Вот видишь тот портрет? – я указала рукой на рисунок в рамке, который стоял на туалетном столике у окна. – Это она меня нарисовала.

Артур встал с кровати. Взяв рисунок в руки, долго его рассматривал.

– Ты знаешь, несомненно, сходство есть, – вынес он свой вердикт.

– А хочешь, я тебе ее работы покажу?

– Хочу.

Я выбралась из кровати и, накинув пеньюар из шкафа, направилась к двери. Артур последовал за мной, продолжая держать рисунок.

– Ты что, голым собрался идти? Штаны хотя бы натяни.

– А что, я могу кого-то смутить? – улыбаясь, спросил он.

Я вспыхнула от смущения, словно девственница. Артур, смеясь над моей реакцией, вернулся в спальню и вышел оттуда уже в брюках. Мы поднялись с ним на третий этаж. Когда-то здесь был обычный чердак, но после реконструкции и ремонта в доме он превратился в одну комнату с двумя огромными окнами на фронтонах и еще двумя небольшими в скате крыши дома. Из мебели здесь находились маленький диванчик, который стоял у глухой стены, огромный стол, заваленный бумагой и карандашами, и небольшой стеллаж с красками и растворителями. В середине помещения стоял мольберт и маленький табурет. Все остальное свободное пространство было заставлено картинами.

Артур направился к картинам, а я присела на диванчик. Он переходил от одной стопки картин к другой, некоторые работы брал в руки и рассматривал более тщательно.

– Это что, все картины Лизы, или ты тоже рисуешь?

– Нет. Это работы Нади. Надя моя подруга. Она художница и живет с нами. А это их совместная мастерская.

– И сейчас наша дочь с ней?

– Ты просто ясновидящий.

Подхватив Артура под руку, мы вышли из мастерской. Оттуда он направился в душ. А я, сменив пеньюар на домашний костюм, отправилась готовить обед, хотя время приближалось, скорее, к ужину. Достав из морозильника котлеты, приготовленные Надей, выложила их на сковородку. Поставила на плиту кастрюлю с водой для спагетти и принялась за овощи. Когда Артур вернулся из душа, ужин был готов.

– У тебя есть что выпить? – спросил он.

– Там в баре, выбери что хочешь.

Артур тщательно пересмотрел содержимое и вынул коньяк, что накануне мы пили с Валькой. Прихватив бокалы, он разлил коньяк

– За встречу! – произнес он тост.

Я его поддержала.

После обеда мы перебрались в гостиную, где удобно устроились на диване.

– Слушай, я все хочу тебя спросить. Что тебя связывает с Гришкой-Молчуном?

– Ничего. Просто у него счет открыт в нашем банке.

Артур рассмеялся.

– Ты меня за лоха держишь. С клиентом банка по ночам на заброшенной лодочной станции не встречаются, – отсмеявшись, сказал он.

– Ты что, за мной следил?

– Скажем так – приглядывал. Так ты не ответила. Что тебя с ним связывает?

– А тебе так важно это знать?

– Ну, если спрашиваю, значит, важно.

– Бизнес. Такой ответ тебя удовлетворит?

– То есть из бизнеса Хана ты не вышла, я правильно понимаю?

Артур пристально посмотрел мне в глаза своим гипнотическим взглядом. Если кого-то это и могло напугать, то меня его глаза только завораживали.

– А с какой стати мне отказываться от всего? К тому же без меня они не смогли бы отмыть и легализовать свои деньги. Теперь бизнес наш почти чистый.

– А ты не думала, что Молчун избавился от Князя, посчитав его в бизнесе лишним? И теперь очередь за тобой?

– Всеволод Константинович в последнее время ничего не решал. Он, можно сказать, отошел от дел. Рак у него был, врачи давали ему еще года два от силы. Так что смысла убивать у Гришки точно не было. А меня убивать ему вообще не резон, я у него на крючке, в принципе как и он у меня. Так что здесь ты попал в молоко.

Я потянулась за пультом от телевизора, но Артур опередил меня. Однако включать телевизор не торопился.

– Ты так и не сказала, что за компромат у тебя на Молчуна.

Я рассмеялась и помотала головой из стороны в сторону.

– Ты же прекрасно знаешь, что я не раскрываю чужих секретов. Хочешь, я тебе расскажу о компромате на меня?

– Ну, расскажи, – скорее, от безысходности произнес Артур.

– Помнишь тот случай, когда Красавчика застрелили?

– Конечно. Раз уж меня подозревали. Хорошо, у меня алиби на время его убийства было. Я в тот день в ресторане завис, и «заводские» пацаны там тоже околачивались. Так у Молчуна вроде бы тоже алиби. Он на каком-то банкете с Ханом был.

– Так его не Гриша, а я застрелила.

– Чего ты болтаешь, сколько тебе тогда было?

– Пятнадцать.

Артур с недоверием посмотрел мне в глаза, ища в них насмешку.

– Я нечаянно подслушала разговор Гриши с дядей Маратом. Он сказал, что Красавчик закрутил роман с тетей Наташей, и они тайно встречаются на даче. Представь, я только прижилась, у нас какая-никакая семья. И из-за этой глупой курицы вся моя жизнь могла полететь в тартарары. С теткой разговаривать было бесполезно, у нее этот роман последние мозги вышиб, поэтому решила поговорить с Красавчиком. В тот день у них было свидание, и я подкараулила его на дороге к даче. Я не хотела его убивать, только хотела поговорить, чтобы он оставил тетю Наташу. Только говорить со мной он отказался, еще рассмеялся. От безысходности я начала грозить ему пистолетом, который стащила у Гришки. Он пошел на меня, чтобы его отнять, ну я с испугу и выстрелила. Потом все как в тумане, его в машину, машину в реку. Как домой добралась, вообще не помню. А на следующий день я свалилась с воспалением легких.

Артур долго смотрел на меня, переваривая информацию.

– Кто еще, кроме Гришки, об этом знает? – спросил Артур.

– Теперь еще ты.

– Так вот, запомни: ничего этого не было. Ты меня поняла?

– Ты говоришь, как Гришка. Только он сказал, что это был мой больной бред.

Мы оба замолчали, погрузившись каждый в свои мысли. О чем думал Артур, догадаться было невозможно. Он был непредсказуем, как и его глаза, которые постоянно меняли свой оттенок от темно-серого почти черного до серого с голубым оттенком. Мои же мысли были заняты Артуром и его близостью. Как же все-таки прекрасно сидеть рядом с любимым мужчиной, прижавшись к его груди и чувствовать себя защищенной от всех невзгод, не в этом ли заключается женское счастье?

– А не пригласить ли нам Вальку в гости? – спросил Артур, выводя меня из мира грез.

– Если только вместе с Ленок.

Он уставился на меня с немым вопросом. И мне пришлось пояснить.

– Он женился уже почти как год. Ленок – это его жена.