Скрижали бессмертных богов

– Ты не злой человек, просто ты ошибаешься, Джошуа. Ты не должен этого делать, остановись, пока не поздно, – мягко и грустно произнес силуэт. – Ты не имеешь права!

– Я – свободный человек.

– А теперь ты станешь еще свободнее, – без всякой угрозы, все так же мягко и грустно ответил голос.

Силуэт легко приблизился к Джошуа, тот попытался отшатнуться, но было уже поздно. Через доли секунды тело Джошуа Пинскера тяжело рухнуло на пол. Силуэт торопливо обыскал карманы, открыл окно, но выпрыгивать из него не стал, только бросил на землю массивную серебряную пепельницу. Потом собрал со стола и камина несколько безделушек, открыл дверь и исчез в одном из коридоров.

Через пару минут в дверь постучали. Мажордом, не дождавшись ответа, открыл дверь:

– Господин Пинскер, вас ждут…

Прошел внутрь и увидел лежащего в луже крови Джошуа. Не теряя самообладания, мажордом позвал горничную и приказал найти полковника. Вызвали полицию. Та обыскала весь дом, гости были опрошены и с извинениями отпущены. Потом пришел черед слуг, но никто ничего не видел и не знал. Для комиссара округа дело было абсолютно ясным и понятным. Джошуа оказался в плохом месте в неудачный момент. Свет в библиотеке был приглушенным. Мажордом прекрасно помнил, что господин Пинскер желал оставаться в полутьме. Следовательно, вор никоим образом не рассчитывал встретить кого-либо в библиотеке. Комиссар даже в лицах изобразил происшедшее. Вор проникает в библиотеку, неожиданно натыкается на Пинскера, паникует, убивает, собирает все, что имеет в его глазах какую-либо ценность, и исчезает через окно.

Только полковник Вестфорд упрямствовал и никак не желал согласиться с выводом полиции, говоря, что Пинскера убили не случайно. Но когда комиссар задавал ему вопросы о возможных причинах, ответы были более чем обтекаемые. Полковник говорил о каком-то открытии, касающемся – подумать только – древнеегипетской тайны. Полковник, конечно, был человеком уважаемым. Но признать, что Джошуа Пинскера могли убить из-за какого-то там археологического или какого-то другого открытия, ни один человек в здравом уме не мог. Вестфорд настоял на обыске в доме Пинскера, но ничего особенного никто не нашел. Морис доказывал, что кража – всего лишь маскировка, но никто его не слушал. Кончилось тем, что раздраженный комиссар вежливо намекнул полковнику: мол, если бы дело касалось убийства какого-либо важного представителя английского общества, самого полковника, например, то, возможно, он бы и покопал дальше. Но Джошуа был человеком незначительным. А у незначительного человека особо коварных врагов не бывает. Это доподлинно известно любому нормальному, даже не работающему в полиции человеку.

В общем, несмотря на протесты Вестфорда, дело об убийстве господина Джошуа Пинскера было закрыто. Только одному человеку было известно больше, чем он говорил. Это был четырнадцатилетний сын угольщика, к которому обычно обращался мажордом, когда запасы угля истощались, а обычные поставщики не могли снабдить необходимым в максимально короткие сроки. Он не стал признаваться, что этим вечером уголь принес не он, а маленький мужчина со странным акцентом. За молчание ему было хорошо заплачено, безделушки, лежавшие на дне большой корзины, он выкинул в реку, а на сто фунтов его родители наконец смогли купить небольшой, но чистенький домик на западной окраине Лондона. А тайна гибели Джошуа Пинскера маленького сына угольщика совершенно не касалась. Господа жили в мире, в который доступа таким, как он, не было. А возможностью вырваться из черной клоаки лондонских трущоб пренебречь он не мог. У каждого была своя судьба, и раз так было написано, что Джошуа Пинскеру суждено умереть, значит, так тому и быть. Это мальчик твердо усвоил во время воскресных проповедей приходского священника отца Реджинальда. Значит, и никаких сожалений и угрызений совести быть не могло. Он просто стал орудием в руках Господа, в этом мальчик, ставший всего через несколько лет мужчиной, никогда не усомнился.

* * *

Наши дни, египетский курорт Шарм-эль-Шейх

Внимание расположившегося в холле четырехзвездочного отеля Вадима Головина привлекла странная парочка. Мужчина средних лет и среднего телосложения был явно растерян. Его выпуклые глаза слегка косили, и капельки пота проступили на лбу. Невооруженным глазом было видно, что он чувствует себя не в своей тарелке. Зато женщина вышагивала как на параде: высокая, пышногрудная, в обтягивающей крупные бедра и стройные ноги юбке. Только лицо было немного невыразительным. Впрочем, выражать что-либо этому лицу было незачем, мужчины вряд ли уделяли ему много внимания, предпочитая заглядываться на более аппетитные части тела. «Явно чужую бабу к себе приволок», – промелькнуло в голове Вадима. Но, бросив внимательный взгляд на спутницу семенящего с потерянным видом представителя сильной половины человечества, догадался: «Мужик проститутку снял, а что делать, не знает!» – усмехнулся Вадим. И тут же гордо распрямился. Он уж какую хочешь себе бабу найдет, а этот только за плату, и то за высокую!

Вадим зашел в свой номер и слегка сморщился. Ирина расположилась на постели в соблазнительной позе. Он не мог не признать, что белое кружевное белье на загоревшем теле выглядело эффектно. Но именно это его и начало раздражать в Ирине. Как ни странно, но в простой футболке она смотрелась бы в его глазах гораздо сексуальнее, чем в этой надуманной глянцево-журнальной обстановке. Ирина брала уроки сценического искусства и представляла свое будущее в двух вариантах: кинозвезды-телезвезды или жены богатого бизнесмена. Именно к таковым она и относила Вадима. Тому вначале все это польстило, но чем дальше, тем больше стало раздражать. Тем более к очень богатым отнести он себя не мог, и нравящийся Ирине образ жизни ему явно был не по карману.

В соседнем номере Мордэхай Фиркович уже отчаянно жалел о только что принятом решении. Снятая проститутка стояла посреди номера и, призывно улыбаясь, начала раздеваться. Он неловко засуетился.

– Не переживай, голубчик, – ласково произнесла женщина по-английски, заметив смущение мужчины, и подошла к нему поближе: – Какой секс предпочитаешь?

– Какой? – еще больше смутился Мордэхай.

– Все, что ты хочешь: классика, садо-мазо, можем поиграть, а можем сразу к делу приступить?

Но Мордэхай думал о чем угодно, но только не о видах возможного купленного наслаждения. Он уже проклинал себя за совершенную глупость. Какой черт его попутал? Но курортная атмосфера, горячий влажный воздух, незнакомые ароматы разбудили хорошо упрятанные за годы жизни инстинкты, о существовании которых он совершенно забыл. Сара ушла от него больше двух лет назад. Разочарование, горечь утраты так и остались надежно скрытыми где-то в глубине сердца. «Какой идиот! – промелькнуло в мозгу. – Решил заглушить эту боль шутовским кувырканием за приличную плату!» Ему стало противно. Он вновь взглянул на полураздетую женщину.

– Я ошибся, возьмите деньги и уходите, я передумал, – как можно тверже сказал Мордэхай и почувствовал невероятное облегчение.

– Ошибся, – растягивая слова, произнесла женщина. – Зато я не ошиблась.

Она подошла к нему совсем близко. Резкий и совсем не летний аромат ее духов буквально оглушил его. Он знал его, но никак не мог вспомнить название. Он сделал движение, чтобы отодвинуться, но женщина задержала его:

– Подожди секунду, я думаю, что неправильно будет брать с тебя за весь сеанс, возьму только половину, – нараспев произнесла она.

С этими словами она наклонилась к нему. Мордэхай отвернулся. Внезапно в его голове мелькнула смутная идея, что что-то тут было не так. И в этот момент он вспомнил название не дававшего ему покоя аромата: «Шалимар». Почему его насторожил этот аромат? Он попытался было понять. Дороговато для проститутки с египетского курорта, все-таки не Лазурный Берег? Он хотел было отшатнуться и получше рассмотреть женщину, но было уже поздно. Его оглушил резкий удар. Мордэхай пришел в себя связанным по рукам и ногам. Он попытался было шевельнуться. Но руки были странно тяжелыми, и никакого движения не получилось. Неужели ему что-то впрыснули в вену? И это средство явно обладало парализующим эффектом, потому что он с ужасом понял, что больше не чувствует собственного тела. Он попытался было пошевелить пальцем, но все было зря. Паника поднялась откуда-то изнутри и захватила все его существо. Он обратил беспомощный взгляд на проститутку. Она же стояла и изучающе его рассматривала. Еле ворочая языком, он спросил:

– Чего вы от меня хотите?

– Я думаю, ты догадался, – лениво растягивая слова, произнесла она.

Он отчаянно замотал головой.

– Не обманывай, не люблю лгунов, будешь врать, будет еще больнее, а станешь паинькой, отправишься на встречу с твоим господином быстро и легко.

Мордэхай собрал всю оставшуюся волю. Он должен был сопротивляться и умереть до того, как расскажет что-нибудь. Он молился об одном: «Хоть бы она допустила ошибку и убила меня раньше!» Лихорадочные мысли проносились в голове, но ни одной светлой идеи. Тогда, сосредоточив всю свою силу воли, он начал неожиданно умело сопротивляться отчаянному желанию рассказать все ему известное. Нес всякую нелепицу, но на прямые вопросы не отвечал. Но и его противница была не лыком шита. Она терпеливо выслушала его рассказ о детстве и голубях, потом покачала головой, сморщила лоб и, слегка надув губы, нараспев произнесла:

– Что ж, не хочешь по-хорошему. Придется по-плохому… – на этот раз по-английски она говорила без всякого акцента.

Вадим Головин в соседнем номере возмущался. Глухие стоны и вскрики, жужжание каких-то аппаратов, стук, словно переставляли мебель. «Вот козлы, трахаться даже по-нормальному не могут, развели катавасию!» Почему-то происходившее в соседнем номере его изрядно раздражало. Ирину же это нисколечко не смущало, она закончила листать глянцевый журнал и опять завела старую песню о главном на тему «давай поженимся». Этих разговоров Вадим терпеть не мог. Какой смысл двум нормальным, современным, самостоятельным людям обременять себя этими узами? Он попытался было сменить тему, но перевести на запасной путь Ирину не смог бы самый опытный и бывалый демагог. Она упрямо гнула свое, и ее доводы были убедительными. Раздраженный, мужчина выскочил из номера. Ирина, накинув легкий сарафанчик, последовала за ним. Она была полна решимости довести начатый разговор до конца. Уже на улице он, не зная почему, оглянулся на окна соседнего номера и в потрясении застыл. Все последующее происходило словно в замедленной съемке: резкий хлопок взрыва, звон разбивающегося стекла, крики, выбегающие из отеля люди с окровавленными лицами и руками, вой сирен, полиция, оцепляющая квартал. Ирина закричала, потянула изо всех сил его куда-то в сторону, а он послушно, как маленький ребенок, двигался за ней. Молодая женщина и подвела его к подоспевшей машине «Скорой помощи». Потом она что-то говорила, обнимала, плакала, обтирая тампоном с какой-то едкой жидкостью его лицо, израненные осколками руки, совершенно забыв про собственные царапины. Он послушно кивал головой, и одна-единственная мысль крутилась в голове заезженной пластинкой: если бы он опоздал на несколько минут, задержался, то этот день стал бы его последним днем. Вадим только сейчас понял, что только что заглянул в глаза собственной смерти…

* * *

Мужчина сидел за огромных размеров бюро и любовался открывавшейся из окна великолепной панорамой Парижа. Он любил этот кабинет. С самого начала, когда он искал для собственной организации центральный офис в Париже, влюбился в это помещение и заплатил за него на двадцать процентов дороже обновленной цены. Хотя вначале присмотрел что-то более классическое на сороковом этаже одного из небоскребов делового квартала Ла-Дефанс. Некоторые подчиненные даже слегка расстроились, в основном те, кто жил на северо-западе французской столицы, но никто оспаривать не осмелился. Зато ровно через два месяца после покупки цены выросли больше чем на тридцать процентов, а потом и вовсе в два раза. То есть его приобретение оказалось выгодным вложением. Впрочем, это его не удивляло. Он уже привык, что все, к чему прикасался, превращалось в золото. Хотя нельзя сказать, что никакой его заслуги в этом не было. Все было ровным счетом наоборот: все эти превращения происходили исключительно благодаря его дьявольской работоспособности, ловкости, предусмотрительности, предприимчивости, дальновидности, способности находить в любом, даже незначительном, деле никем не видимый потенциал и нюхом чувствовать возможную выгоду. Он был создан для того, чтобы побеждать.

Ничего удивительного в этом не было. Еще в отрочестве он понял, что такое настоящая эволюционная теория. Человеческое общество отличалось от животного только сложностью поведения и внешним лоском цивилизации, но естественный отбор не окончился с развитием и усложнением мира Homo sapiens. Конечно, в начале существования человеческого общества все было проще. Сильные выживали, а слабые исчезали. Постепенно религия и культура оставили место для существования и для слабых, негодных, хилых. Но они должны были быть благодарны сильным за саму возможность выживания и ни в коем случае не иметь доступ к власти. Повелевать должны были те, кто был предназначен для этого самой судьбой.

Мужчина гордился, что был избран для этой роли. И сейчас кругом самых сильных, могущественной и мало кому известной Лигой ему было доверено найти месторасположение святыни, за которой Лига охотилась в течение многих столетий. Он знал, что такое поручение – знак высшего доверия. Оно могло открыть ему двери в святую святых Лиги, в ее высшее руководство: Совет Десяти. Он мог стать одним из десяти самых сильных и влиятельных людей планеты. Такая возможность предоставляется только раз в жизни, и он умело ею воспользовался. Игра ему предстояла сложная, и противников в ней хватало. Но он любил игру и умел побеждать. Все остальное было всего лишь незначительными деталями, и первый раунд начался.

Глава 2

Наказание, равное преступлению

Шломо бен Натан проклинал самого себя. Как он мог быть настолько наивным? Только что он был уважаемым ученым, благополучным обитателем Тель-Авива, счастливым мужем и отцом. Но все это было реальным всего лишь несколько минут назад. Теперь же он был распластан на полу собственной гостиной, и страшная, мученическая смерть ожидала его. Но даже не это было самым главным. Он поносил собственную доверчивость. Шломо бен Натан, как только узнал о гибели Мордэхая, предпринял все возможные меры предосторожности. Он остерегался всего. Часто менял свои привычные маршруты. Договорился с руководством, что будет приходить в различное время. Сразу заводил машину в гараж. Держал запертыми окна и двери. Уговорил жену с детьми уехать к ее матери. Даже за покупками перестал ездить, заказывая все на дом. Это его и погубило. Один, загнанный в угол, не знающий, к кому обратиться за помощью, он начал пить. Если бы он был трезвым, он не подпустил бы к себе никого, но алкоголь ослабляет бдительность. И сегодня, когда на пороге появилась милая молодая женщина в джинсах и футболке с символом футбольного тель-авивского клуба, он предложил ей зайти. Она наклонилась, чтобы занести коробку с заказанными продуктами. Как истинный джентльмен, он отодвинул девушку и взялся было за коробку, но тут же получил резкий удар по затылку. Когда пришел в себя, было уже поздно. Он попытался было распутать веревки, надежно связывающие его по рукам и ногам.

– Не дергайся, – по-английски произнесла девушка, – только повредишь себе запястья. В этом нет никакого смысла, средство скоро начнет действовать. Даже если сможешь развязаться, далеко не уйдешь. Поэтому, будь добр, не осложняй мне жизнь.

Обращалась она к нему совершенно спокойно, как терпеливая медсестра уговаривает капризного пациента. Он чувствовал, как постепенно немеют ноги. «Что она мне вколола?» – подумал он в отчаянии. Конечности больше его не слушались, но голова работала на удивление ясно.

– Думаю, что ты догадался, почему я здесь?

Он отчаянно помотал головой.

– Обманывать нехорошо, – как маленькому объяснила ему молодая женщина, и острая боль разорвала его мозг. Средство парализовывало, но абсолютно не снимало болевой синдром. Даже наоборот, ему было очень, очень больно.

Она нисколько не торопилась. С любовью разворачивала какие-то блестящие инструменты. Он догадывался, для кого они предназначены.

– Я не знаю, чего вы от меня хотите, – пробормотал он, старательно отводя глаза от сияющего в проникающих сквозь занавески солнечных лучах металла.

– Повторяю: обманывать не рекомендуется. Впрочем, мне все равно. Рано или поздно ты заговоришь, хочешь ты этого или не хочешь, – усмехнулась она.

– Я не обманываю, – продолжал упорствовать пленник.

Она подошла к нему и стала рассматривать, слегка наклонив голову:

– Никогда не думала, что тайну могут доверить таким слизнякам, как вы! Какая глупость и недальновидность! Вы же все совершенно недостойны ее! Глупые, трусливые, ничтожные животные!

Он не знал, что текло по его лицу, капли пота, слезы или кровь. Он чувствовал, как медленно, но верно теряет волю, рассудок, все, что делало его человеком. Он желал одного, чтобы она заткнулась! Заткнулась и прикончила его наконец. Но с безнадежной ясностью он понимал, что его конец будет очень, нестерпимо, чудовищно медленным…

Таня окинула быстрым взглядом комнату, час назад бывшую симпатичной и изящно обставленной гостиной зажиточного обитателя тель-авивского пригорода. Сейчас это помещение больше напоминало скотобойню. Она потянулась до хруста в суставах. Работа иногда была физической, а иногда и просто грязной. Но ничего не поделаешь. Молодая женщина поморщилась. «Еще пара таких контрактов, и можно выходить на пенсию», – мелькнуло в ее голове. Но клиентов в следующий раз надо будет выбирать попроще. Кого-нибудь вроде разочаровавшихся в браке супругов или злопамятных конкурентов. Если бы не астрономическая сумма вознаграждения, она ни за что бы не взялась за столь малоприятное занятие. Рассчитывала, что сыворотка правды подействует. Но уже с первой жертвой вышел прокол. Поэтому на этот раз рисковать не стала. Старые, испытанные методы были надежнее. С легким отвращением посмотрела на забрызганную кровью одежду. Прокрутила еще раз в памяти только что полученную информацию. Записывать она права не имела. Контрактом это было четко оговорено. Информация должна была оставаться исключительно в устной форме. И именно в устном виде она должна была передать только что услышанное заказчику. Кем он был, она не знала. Вспомнила первую встречу: погруженное в кромешную темноту помещение и измененный голос. Она даже не могла с уверенностью сказать, был ли ее заказчик мужчиной или женщиной. Но, впрочем, все это было ей неважно. Она прокрутила в памяти две фразы. «Я, Хранитель печати, нашедший успокоение за северным небом, прохожу по дорогам небесных судей, и обрету я имя в Великом Доме, и да не забуду имени своего в Доме Огня в ночь подсчета лет и месяцев»; «Приветствую тебя, властелин Весов, пусть скажет за меня сердце мое, да не восстанет против меня никто, и прибуду я в обитель Великого Бога, Правителя Бесконечности».