Испанская новелла в Средние века

Говоря о проблеме жанра, нельзя оставить без внимания теоретические работы М. Бахтина, которые в литературоведении XX века стали основой для большинства теоретических исследований. Рассматривая жанр как «типическую форму целого произведения, целого высказывания», М. Бахтин в книге «Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику» особо отметил, что жанр – это «целое завершенное и разрешенное». «Проблема завершения – одна из существеннейших проблем теории жанра <…> распадение отдельных искусств на жанры в значительной степени определяется именно типами завершения целого произведения. Каждый жанр – особый тип строить и завершать целое, притом <…> существенно, тематически завершать, а не условно, тематически кончать».[14 - Медведев П.Н (М.М.Бахтин). Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику. Л., 1928.]

Проблема завершенности новеллы в литературоведении XX века неоднократно становилась проблемой изучения. Прежде всего, конечно, этой проблемой заинтересовались представители формальной школы. «Замкнутость» новеллистического сюжета была для них признаком первостепенной важности. Однако ограниченность методологии привела к тому, что в поле зрения формалистов попал лишь один из аспектов завершения – композиционный и его типы, поскольку, по словам, Б. Томашевского «основным признаком новеллы как жанра является его твердая концовка».[15 - Томашевский Б. Теория литературы. М., 1974. С.193.]

Главным приемом окончания новеллы считался резко очерченный момент завершения сюжета, разновидностью которых считался так называемый «ложный конец», о чем писал В. Шкловский, приводя в качестве примера «ложного конца» описание природы.

Б. Эйхенбаум определяет своеобразие концовки новеллы, сопоставляя ее с романом и утверждая в этой связи, что если в романе финал является пунктом ослабления сюжетной напряженности, то в новелле он, напротив, становится пунктом усиления. «По самому своему существу новелла, как и анекдот, накопляет весь свой вес к концу. Как метательный снаряд, брошенный с аэроплана, она должна стремительно лететь книзу, чтобы со всей силой ударить своим острием в нужную точку».[16 - Эйхенбаум Б. М. Литература. М., С.171.] Эта теория трансформировалась в теорию «неожиданных концов», согласно которой новелла «тяготеет к максимальной неожиданности финала, концентрирующей вокруг себя все остальное».[17 - Там же.] Сам Б. Эйхенбаум понимал неожиданный финал как благополучное окончание развития событий. Поскольку принцип неожиданной развязки, по мнению Б. Эйхенбаума, « сам по себе ведет к тому, что развязка эта должна быть благополучной или даже комической <…>. Трагическая развязка требует специальной мотивировки (вина, рок или «характер», как обычно в трагедии), – вот почему она естественнее в психологическом романе, чем в сюжетной новелле. Читатель должен заранее примириться с нею, понимать ее логическую неизбежность, а для этого она должна быть тщательно подготовлена, так, чтобы ударение падало не на результат (т.е. иначе говоря – не на самый конец), а на движение к нему. Благополучные концы у О'Генри, как и в «Повестях Белкина», – вовсе не вынужденный ответ на «заказ» американской публики, как об этом принято говорить, а естественное следствие принципа неожиданной развязки, несовместимой в сюжетной новелле с детальной мотивировкой».[18 - Эйхенбаум Б. М. О'Генри и теория новеллы//3везда, 1925, №6 (12). – С. 291.]

Теория pointe[19 - «В современном литературоведении «пуант» рассматривается как «перемена точки зрения субъекта изображения и речи (рассказчика, героя) на исходную сюжетную ситуацию; она, как правило, связана с событием, которое выглядит новым и неожиданным, поскольку явно противоречит логике всего предшествующего сюжетного развертывания. Пуант – элемент субъектной и сюжетной структур в первую очередь эпических и фольклорных жанров, которым свойственна установка на комизм (анекдот, новелла), она может сочетаться скорее с серьезностью, даже с трагичностью, чем с дидактичностью. Он тесно связан с кумулятивной сюжетной схемой, поскольку она создает инерцию приближения нарастающих однородных событий к своему пределу – катастрофе. Пуант заменяет последнюю резкой сменой точки зрения субъекта, то есть размыкает его кругозор, демонстрируя возможность увидеть любую ситуацию в новом и неожиданном свете. Происходит свойственное природе смеха как такового преодоление границ обычных (серьезных) способов восприятия и оценки действительности: в данном случае ожидаемый серьезный финал оборачивается «веселой катастрофой» (В. Пропп). Пуант – непременный поворотный пункт в анекдотах. В литературе к анекдоту с его пуантом восходит, по мнению многих теоретиков, новелла. Такого рода финал позволяет рассказчику и слушателю возвыситься над странностями и путаницей жизни – предметом изображения в этих жанрах <…>». (Н.Д.Тамарченко. Пуант. Поэтика. Словарь актуальных терминов и понятий. М., 2008).] как неожиданного финала, который должен завершать собой новеллу, была очень популярна в кругах формалистов. Это утверждение можно увидеть в работах В. Шкловского, Б. Эйхенбаума, М. Петровского. По-другому взглянул на эту проблему М. Кенигсберг, предложивший в своей статье «Об искусстве новеллы» выделять два типа повествования. Первый тип представляет собой череду эпизодов из жизни, который вполне может быть продолжен при желании автора новым событием. Второй же тип повествования – это, по мнению исследователя, событие, где «в сюжете будет пункт, в котором сойдутся все нити, образующие этот сюжет, и тогда этот эпизод будет обладать особой законченностью, что всякое дальнейшее его продолжение окажется невозможным, ибо наш эпизод тогда существенно изменится в своем сюжетном развитии».[20 - Кенигсберг М. Об искусстве новеллы. Калуга, 1923, №1—2, С.28—29.] Повествование второго типа и предлагается считать новеллистическим, поскольку оно обладает «пуэнтировкой». Термином pointe М. Кенигсберг предлагает считать «такой момент в композиции, который специфически объединяет все тематические и сюжетные элементы и придает эпизоду характер законченности».[21 - Там же.]

Эта точка зрения представляется более широкой, хотя М. Кенигсберг, подобно другим формалистам, понимает жанр как совокупность формальных приемов и не рассматривает новеллу в контексте ее исторического развития. Тем не менее, проблема завершенности жанра не упирается здесь в проблему финала, которую абсолютизировали формалисты так, что это вызвало отрицательную реакцию многих писателей против справедливого требования завершенности жанра. И хотя позже эта позиция уже не вызывала сомнений у большинства литераторов, было ясно, что без рассмотрения вопроса о герое и авторе эта проблема не может быть разрешена до конца. Эта проблема и не могла быть поднята в кругах формалистов, поскольку последние отрицали значимость роли героя в новелле, утверждая в качестве канона одну из разновидностей этого жанра – новеллы положений. Характер, по мнению Б. Эйхенбаума, служит лишь поводом для создания каламбуров и стилистических парадоксов. Хотя эта теория была подвергнута критике уже современниками формалистов, в частности, В. Гоффеншефером, утверждавшим, что в центре новеллы всегда и всюду должен стоять характер и что без характеров этот жанр существовать не может,[22 - Гоффеншефер В. Судьбы новеллы// Литературный критик, №5, М., 1935.] она привела к тому, что в литературоведении 20-х гг. вопрос о герое не разрабатывался сколько-нибудь серьезно, что означало в свою очередь, что все рассмотренные нами выше подходы к изучению жанра и жанра новеллы в частности, имеют в своей основе двоякий подход к жанру. Вопрос о жанре как форме целого, который должен учитывать, по мнению М. Бахтина, предмет, цель и ситуацию высказывания, при таком подходе остается открытым и ответ на него был получен только во второй половине XX века в теории коммуникативных стратегий нарративов.

Коммуникативные стратегии в изучении жанра новеллы

В рамках литературоведческих исследований последних десятилетий в после зрения новеллистической теории жанра попадает вопрос о системе коммуникативных стратегий и компетенций, уходящий своими корнями в работы М. Бахтина.

Согласно работам М. Бахтина, художественное произведение – итог встречи автора, читателя и героя[23 - Бахтин М. М. К методологии гуманитарных наук // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С.388].

В художественном высказывании, согласно исследованиям М. Бахтина, автор, читатель и герой наделены равными правами. Герой обладает собственной волей, часто не совпадающей с волей автора. Широко известна шутка А.С.Пушкина о том, что его Татьяна (героиня романа «Евгений Онегин») самовольно взяла и вышла замуж. Эту особенность художественного целого и подчеркивал М. Бахтин, когда говорил, что героя произведения нельзя рассматривать как некий неодушевленный предмет. Напротив, он играет ведущую роль, будучи «третьим» в разговоре автора и читателя.

Тип героя, «форма авторства» и «концепт читателя/слушателя», как убедительно доказывает в своих исследованиях В.И.Тюпа, определяют коммуникативную стратегию реализации жанра как исторически сложившегося типа высказывания, поскольку «жанром можно назвать некоторую взаимную условленность общения, объединяющего субъекта и адресата высказывания»[24 - Тюпа В. И. Коммуникативные стратегии. Нарратология как аналитика повествовательного дискурса. Тверь, 2001. С. 4.].

Согласно теории коммуникативных стратегий, разработанной В. И. Тюпой, любой художественный текст восходит к трем стратегиям, которые присущи долитературным устным речевым жанрам сказания, притчи и анекдота и отражают специфику речевого и ментального поведения.

Различие между указанными стратегиями определяется спецификой проявления в них референтной, креативной и рецептивной компетенций, что эквивалентно бахтинской жанровой триаде – предмету, цели и ситуации высказывания.

Референтная компетенция определяется картиной мира каждого из трех высказываний: картина мира сказания – то, что предначертано судьбой, персонажи здесь не властны над собой, предназначение героя здесь заранее задано; картина мира притчи иллюстрирует данную герою свободу выбора и существование нравственных законов, подтверждаемых действиями персонажей; картина мира анекдота – казусная, которая ставит под сомнение любую предопределенность мира и отношений и во главу угла ставит столкновение индивидуальностей. Как указывает В.И.Тюпа, бытийной компетенцией героя анекдота становится выявление его индивидуальности, его характера. Поведение персонажа анекдота всегда носит авантюрный характер, и мир в котором он живет, подчиняется только игре случая, а не фатума. Именно эта стратегия ложится в основу новеллы, которая, по М. Бахтину, «предполагает, <….> «нарушение «табу», дозволенное посрамление, словесное кощунство и непристойность. «Необыкновенное» в новелле есть нарушение запрета, есть профанация священного)»[25 - Бахтин М. М. Соб. соч., Т.7., С.41.]. То есть, герой новеллистического жанра, как и герой анекдота, становится генератором нарушения норм, либо их восстановления/бытования в крайне парадоксальном виде.

Креативная компетенция – это субъект дискурса, который также может выступать в трех ипостасях в зависимости от типа сообщаемого: знание, убеждение или мнение, соответственно знание является неотъемлемой частью сказания, убеждение – притчи, а мнение – анекдота (здесь только мастерство рассказчика поддерживает интерес слушателя к сообщению).

Рецептивная компетенция – адресат дискурса. Адресат сказания воспринимает передаваемую ему истину и по закону жанра должен передать эту истину другим героям. Адресат притчи должен аллегорически прочесть послание, понять его смысл и принять урок. Адресат анекдота творчески сопричастен к созданию дискурса, передаваемое сообщение не имеет какой-либо ценности, потому здесь не только не возбраняется, но напротив всячески приветствуется инициатива с обеих сторон – субъекта и реципиента. Диалогичность и вовлеченность обеих сторон в единую культурную среду (анекдот может быть понят только теми, кто знает реалии социо-культурного контекста, ведь именно на нарушении правил последнего может быть построен анекдот; незнание условий бытия общества делает рассказываемый анекдот совершенно бесполезным, ведь слушатель просто не понимает, в чем соль рассказанного случая, в чем будет состоять нарушение нормы и что есть норма для данного общества) становятся характеристиками анекдота как жанра и вырастающей из него новеллы.

Теория коммуникативных стратегий апеллирует к исследованиям М. Бахтина о «первичных» и «вторичных» речевых жанрах: «Вторичные (сложные) речевые жанры <…> в процессе своего формирования вбирают в себя и перерабатывают различные первичные (простые) речевые жанры, сложившиеся в условиях непосредственного речевого общения»[26 - Бахтин М. М. Проблема речевых жанров // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С.252.]. Изучение этих теорий заставляет сделать вывод, что вопрос о жанровой природе вторичных (литературных) жанров можно решить только через традицию переработанных первичных (устных) жанров, то есть другими словами через коммуникативные стратегии первожанров. Иначе говоря, коммуникативная стратегия анекдота становится основной при определении жанровой природы новеллы, а вовсе не набор формальных признаков, как-то позиционировали литературоведы предшествующих эпох.

В этом случае жанр становится тем, что Б. М. Гаспаров назвал «коммуникативным контуром высказывания», понимая под этим совокупность композиционной структуры, жанровой природы, определенный стиль произведения и коммуникативную направленность.

Исходя из вышесказанного, основными критериями принадлежности нарратива к новеллистическому жанру будут являться следующие:

– Константные признаки:

– коммуникативная стратегия анекдота с его вниманием к курьезному проявлению индивидуального начала человеческого характера;

– новеллистический пуант, представляющий собой высшую точку динамически развивающихся микрособытий, совпадающий с финалом произведения и полностью меняющий точку зрения читателя на все рассказанное выше.

– Доминантные признаки, встречающиеся в большинстве произведений новеллистического жанра:

– широкий ассоциативный фон и подтекст вкупе с концентрированной подачей материала;

– готовность со стороны адресата отказаться от заданного восприятия мира и умения познания действительности в ее бесконечности, так что необычное событие будет интерпретировано как часть настоящего мира;

– характерные особенности построения событийного ряда новеллы, а именно: асимметричный характер новеллистического сюжетостроения с характерным для нее акцентированием центрального события, которое совпадает с финалом произведения;

– единство действия, иными словами, в одном кругу – один конфликт;

– наличие ситуации рассказывания, которая связывает воедино уровни объектной и субъектной организации произведения;

– тождество мира персонажей с миром коммуникантов;

– смеховое начало новеллистического жанра. М. Бахтин[27 - Бахтин М. Эпос и роман (О методологии исследования романа) / М. Бахтин //Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М., 1975.] определяет новеллу как жанр смеховой, травестирующий, предвосхищающий роман в его современном облике.

– Факультативные признаки:

– благополучный финал;

– краткость изложения.

Формирование новеллистического жанрового комплекса в периоды Средних Веков и Возрождения и понятие канона применительно к жанру новеллы

Даже поверхностное прочтение новеллистических сборников Средних веков и Возрождения убеждает нас в том, что анекдот и вырастающая из него новелла не существуют в чистом виде в указанные периоды. Как показывают исследования ряда ученых, даже классический сборник новелл Дж. Боккаччо был неоднородным по своему составу.

Так, Г.-Й. Нойшеффер[28 - Neuschafer H.-J. Boccaccio und der Beginn der Novelle. Munchen, 1969.] считал, что в «Декамероне» Дж. Боккаччо можно выделить девять основных разновидностей жанра:

– новелла характеров

– новелла – трагическая романическая повесть

– новелла – комическая романическая повесть

– новеллы розыгрыша

– новелла – анекдот

– новелла – житие

– новелла – легенда

– новелла – пример

– новелла – сказка.

Марио Баратто[29 - Baratto M. Realta e stile nel Decamerone. Roma, 1982], анализируя новеллы «Декамерона» говорит о существовании десяти типов новелл, получивших название: рассказ, новелла-роман, собственно новелла, новелла-контраст, мим, рассказ-комедия, воссоздание прошлого, новелла народного содержания (modo popolaresco), новелла – карикатура. Правда, во главу угла подобных определений М. Баратто ставит такие признаки, как размер истории, соотношение действия и диалога, общая «тональность» новеллы, разная степень значимости для развития сюжета поступков персонажей и внешних событий.

Для обозначения жанровых образований новеллистических сборников Средних веков (а в Испании и в эпоху Возрождения) использовался другой термин – «пример» или «exemplum» (исп. «ejemplo»), включавший в себя не только анекдот и новеллу, но и целый ряд смежных жанров, характеризующихся качественно иным набором структурообразующих элементов, иной коммуникативной стратегией. Что же такое «пример» как жанр? А.Я.Гуревич в статье «Exemplum» в «Словаре средневековой культуры» пишет: «Средневековые „примеры“ слишком гетерогенны и по происхождению, и по содержанию для того, чтобы охватить их формальным определением жанра»[30 - Гуревич А. Я. Словарь средневековой культуры. M., 2003. C. 597.]. Потому и мы будем трактовать «пример» как явление общего порядка, объединяющего в себе целый ряд смежных жанровых форм. Поль Зюмтор в книге «Опыт построения средневековой поэтики» пишет, что пример (exemplum) объединил повествовательные формы, сложившиеся в рамках различных традиций, но содержащие известное количество сходных эффектов. «По некоторым своим особенностям они сближаются с простыми формами, в свое время описанными Йолессом: 1) житие святого, 2) героическая легенда, 3) миф, 4) загадка, 5) пословица, 6) случай (юридический), 7) происшествие, 8) волшебная сказка, 9) смешная история».[31 - Зюмтор П. Опыт средневековой поэтики. Спб, 2003. С. 405.] В этот же список сам П. Зюмтор включает притчу, басню, анекдот.

«Историческое значение „примера“ было, видимо, очень велико и скорее, всего именно он послужил основной матрицей новеллы».[32 - Там же. С. 407.] Средневековый теоретик литературы Франческо де Барберино (1264 – 1348) вообще ставил знак равенства между терминами «exemplum» и термином «nova» или «novum» (который, как мы выяснили выше, стал прообразом современной новеллы) в комментариях к своему труду «Documenti d’Amore». В Испании же XIV века сам термин «пример» (ejemplo) стал синонимом новеллы: испанские переводчики, переводя итальянские новеллы М. Банделло, также включавшие в себя целую россыпь смежных жанров, обозначали их как «примеры».

Все перечисленные повествовательные формы в средневековой традиции были перемешаны. Ни одна из них не встречается в чистом виде, но, тем не менее, мы можем говорить, что в той или иной мере каждая из них входила в «пример». «Примеры» были широко распространены в целом ряде европейских стран. В Испании наибольшее распространение книги «примеров» получают в период XII—XIV веков. Интерес к ним связан и с тем, что сборники «примеров», по сути, покрывая собой все понятие беллетристической прозы той эпохи, являлись собранием не только поучительных, но и увлекательных и забавных историй. Писались «примеры» сначала преимущественно на латыни и были неизменной частью церковной проповеди (в составе которой произносились уже на народном языке), где в силу своей назидательности имели, прежде всего, дидактическую функцию. Даже те сюжеты, которые изначальной назидательностью не обладали, получили в «примере» обязательное религиозное толкование. Характерной особенностью «примеров», как и средневековой литературы в целом, была их анонимность, поскольку важно было не то, кто их написал, а какую полезную нагрузку они несут. Авторами церковных «примеров» часто были монахи. Существовали целые сборники, написанные специально в помощь проповедникам. К числу наиболее известных и влиятельных (по степени воздействия на средневековую прозу) относят сборники «Наставления обучающемуся» испанского автора Петра Альфонса (Disciplina clericalis, XII), «Народные проповеди» Жака де Витри (Sermones vulgares, XIII), «Римские деяния» (Gesta Romanorum, XIV). Главная функция «примера» – служить иллюстрацией к тому или иному положению проповеди, а потому важнейшим признаком exemplum обычно становится нравоучение, рассказываемое в конце повествования. Свой материал сборники «примеров» черпали из самых разных жанровых образований, как дидактических – притчи, басни, агиографические легенды, так и лежащих вне дидактического поля – сказки, хроники, анекдоты, восточные повести[33 - См. об этом подробнее: Мелетинский Е. М. Историческая поэтика новеллы. М. 1990, С. 50—52.]. Тем самым наименование «пример», по сути, может восприниматься как обозначение жанрового комплекса, включающего в себя целый спектр жанров, и прежде всего, анекдота. Не случайно, П. Зюмтор относит к образцам французских exempla и анекдоты, и повести с функцией апологов, и чудесные истории, фаблио и т.д.[34 - Зюмтор П. Опыт построения средневековой поэтики. Гл. «От романа к новелле». СПб, 2003, С. 407—408] Существующие определения «примера» подчеркивают особенности его природы и бытования. Вот одно из них, данное известными исследователями средневекового «примера» Кл. Бремондом, Ле Гоффом и Дж-К. Шмиттом: «Exemplum – короткий рассказ, принимаемый за истинный и предназначенный для включения в речь, как правило, в проповедь, с целью преподнести слушателям спасительный урок».[35 - Bremond Cl., Le Goff J., Schmitt J-C. L» exemplum (Typologie des sources du Moyen Age occidental). Bruxelles, 1982 – Цит по работе: Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М., 1989. С.19.]

Сальваторе Баталья так определял «пример»: «пример» – <…> это урок прошлого, происшествие, выделяемое из общего ряда опытом и доверенное памяти поколений, происшествие, которое имеет значение в первую очередь и главным образом как парадигма действительности; его всегда можно спроецировать в будущее, это пример из жизни, обладающий непреходящей ценностью». И далее: ««пример» – это, прежде всего, свидетельство. Не имеет значения, произошло ли на самом деле то, о чем в нем идет речь. Важно то, что он был рассказан в качестве доказательства. Именно поэтому «пример» правдоподобен, но эта правда выступает как образец: правда, которую ставят в пример».[36 - Харитонов Л. Р. Эволюция и жанровая специфика итальянской новеллы эпохи Возрождения. М., 1991. С.15]