Ущелье Али-Бабы

В последующие дни Г. не раз сталкивался с садовником во время прогулок по саду. Тот приветливо улыбался, кивал, прижимал руку к сердцу, а иногда задумчиво щурился, будто решая про себя какой-то важный вопрос. Несколько раз Г. предпринимал попытки заговорить с ним, но они заканчивались безрезультатно: в отличие от большинства своих земляков старик не владел русским. Даже на уровне «твоя моя не понимай». Кроме того, Г. заметил, что рядом с ним постоянно крутится один из мордастых парней. Но тогда он не придавал этому значения.

И вот настал последний вечер перед отъездом. Потчевали журналиста с тем же восточным хлебосольством. За столом находился и Джамал. Обслуживали те же самые молчаливые, проворные парни. Впрочем, после ужина почти вся обслуга уехала вместе с Джамалом. Остались лишь двое молодцев, которые быстро убрали со стола, после чего скрылись в помещении летней кухни.

Журналист вышел на крыльцо покурить. Ночь напоминала пышный черный бархат, расцвеченный золотом звезд, подобные которым украшают минареты Самарканда. Приятный ветерок порхал над возделанными клумбами.

«Рус…рус…» – послышался из темноты осторожный голос.

Г. двинулся на эти звуки.

Внезапно кто-то вцепился в его руку. Это был садовник, таившийся в кустах. Он тихо, но горячо что-то говорил, показывая в глубь сада. Наконец, Г. различил знакомое слово. «Анаша?» – переспросил журналист. «Ха, ха, анаша», – оживленно закивал старик. «Признаться, – пишет далее Г., – у меня возникла мысль, что старик хочет угостить меня зельем. Жестами я дал понять, что не употребляю наркотиков. Он, кажется, понял. Рассмеялся вдруг и отрицательно замотал головой. Затем снова сделался серьезным, вытянул палец в сторону высокогорий, скрытых сейчас непроглядным мраком, и горячо зашептал: «анаша, анаша»…

И тут откуда-то из темноты возник один из оставшихся в доме парней. При его появлении старик словно оцепенел. А «гарсон» аккуратно взял того под локоток и увел в темноту.

Остаток ночи прошел спокойно.

К завтраку в гостевой дом приехал Джамал. Рассыпаясь в любезностях, вручил журналисту гостинец: большую коробку с отборными фруктами.

«Где наш садовник? – спросил Г. – Нельзя ли поговорить с ним?»

«Нельзя, – покачал головой Джамал с какой-то змеиной улыбкой. – Садовник умер. Старый человек, больной человек… Прожил свое. Сейчас его ласкают райские гурии… – Затем сощурился, внимательно глядя на москвича: – Он был немножко безумным. Не стоит придавать значения его словам».

«Никаких слов и не было», – ответил журналист, смекнувший, что для его же блага лучше всего держать язык за зубами.

Вот такую историю из времен, не столь отдаленных, я вычитал в газете, вышедшей из тиража.

Итак, столичный гость лишь самым краешком коснулся тайны подпольного бизнеса Мирзоева. В сущности говоря, его спасло только незнание местных языков и наречий. Иначе, скорее всего, он «сорвался бы с обрыва». По неосторожности, разумеется.

Можно лишь догадываться, что произошло со стариком-правдолюбцем, решившимся на робкий бунт против владыки кишлака.

Ах, да, еще одна деталь: в статье Г. содержалось упоминание о «змеиной улыбке» Джамала. Совсем скоро мне придется увидеть самому, как улыбается сей господин…

* * * * *

Наш рейс вылетел по расписанию.

Признаться, Ирина доставила мне немало хлопот, явившись на посадку сильно на взводе. Мол, она боится летать.

По трапу мне ее пришлось буквально втаскивать на себе. Плюхнувшись в кресло, она добавила еще. А затем еще и еще. Спиртное находилось у нее в сумочке, в двух или в трех фляжках. Выходит, и у этой весьма стойкой к выпивке красотки есть определенный предел прочности? Мелькнула мыслишка вызвать ее на откровенность, авось выболтает что-нибудь существенное, а после забудет. Но после очередной порции горячительного, она склонила голову к моему плечу и мгновенно уснула.

Так мы и летели.

На середине пути я осторожно умыкнул с ее колен сумочку и порылся в содержимом. Увы, ничего конфиденциального.

А лайнер, надсадно ревя моторами, пробивал облака. Мне вспомнилось признание знакомого летчика о том, что в полете экипаж ориентируется исключительно по приборам и практически никогда не всматривается в туманную даль. И я подумал о том, что мой «полет» еще сложнее. Я продираюсь сквозь густейшую пелену, не имея тех многочисленных приборов, что указывают летчику верное направление полета и оптимальный режим пилотирования, а также предупреждают его о возможных опасностях.

Чем дальше, тем плотнее становится туман вокруг меня.

И всё же у меня уже сложился некий план действий.

* * * * *

Забайкалье встретило нас легким морозцем. Котловина, в которой находился читинский аэропорт, насквозь продувалась пронизывающими ветрами. Вдали виднелись сопки, поросшие хвойным лесом. Они походили на гигантские колпаки, нахлобученные друг на дружку.

– Холод собачий! – пожаловалась Ирина, уже совершенно пришедшая в себя после «похмельного» сна в самолете (по моим прикидкам, она вылакала не менее полутора литров крепчайшего алкоголя). – С каким наслаждением я забралась бы сейчас в горячую ванну!

– До настоящих морозов еще далеко, – успокоил я ее. – Но ты оглядись: какая красота вокруг!

– Дырища!

– Не оскорбляй, пожалуйста, патриотических чувств моих земляков! Поскучай немного, а я двину на поиски машины. Возможно, у твоего драгоценного дядюшки имеется ванна, и твоя мечта осуществится. Хотя вряд ли. Тут предпочитают русскую баню. С раскаленными камнями, вениками и парилкой. Впрочем, обсудишь этот вопрос с дядюшкой.

Она посмотрела на меня, прищурившись:

– Ты говоришь так, будто не собираешься ехать к нему вместе со мной.

– Точно! – кивнул я.

– Но почему?! Мы так не договаривались!

– А как мы могли договориться, если ты всё время поддавала в самолете? Извини, но я еще раз обмозговал ситуацию и пришел к выводу, что должен принять кое-какие меры предосторожности.

– Какие еще меры, Ярик?! – страдальчески поморщилась она.

– Элементарные. Опасное путешествие на Восток, да еще в глубинку, требует денег. У тебя деньги есть? Нет? Ну, то-то же! Судя по твоим рассказам, дядюшка Алеша тоже не олигарх и находит утешение в куплете из известного шлягера: «мои года – моё богатство». А кто будет финансировать поездку? Кто заплатит денежки за турне по местам, кто всё продается и покупается? Вот я и хочу встретиться с двумя-тремя корешами, о существовании которых тебе говорил, и подзанять у них на дорожку. В разумных пределах, разумеется. Авось, в конечном счете, окажусь в прибытке. Словом, если кореша мне не откажут, то завтра утром прикачу в Атамановку при полном параде. Да и вам с дядюшкой так сподручнее: сможете без помех обсудить все свои заморочки.

Подумав, она кивнула:

– Ладно. Когда ты появишься?

– Ровно в полдень по местному времени!

– Ярославчик, ты не улизнешь? Смотри…

– Вручить тебе залог? Паспорт, извини, не могу, а вот часы – пожалуйста! Или ты предпочитаешь что-нибудь более весомое?

– Ярик, ну я же серьезно! – она капризно надула губки.

– Милая, по-моему, в тебе всё еще колобродят пары ликера.

Я нашел машину, столковался с водителем, усадил Ирину и, оплатив проезд до Атамановки, еще раз клятвенно заверил красавицу, что завтра ровно в двенадцать явлюсь в поселок для окончательного разговора с ее бесценным дядюшкой.

* * * * *

Разумеется, никаких «корешей» в Чите у меня отродясь не бывало. Но этот ход нужен был мне в качестве опорного аргумента для завершающей беседы с Пустынцевым. Я пришел к твердому заключению, что не должен представать перед ним в роли слабонервного абитуриента. Нет, я сам устрою ему экзамен и перехвачу инициативу. А там посмотрим, чья переважит, как гутарили донские (а возможно, и забайкальские) казаки.

Я снял номер на сутки в центральной гостинице, днем ознакомился с достопримечательностями столицы солнечного Забайкалья, которая, к слову говоря, произвела на меня благоприятное впечатление своими «таежными» уголками, а вечер провел в кабаре под названием «Аргунь» в обществе хорошенькой брюнетки.

ПУСТЫНЦЕВ, ОН ЖЕ «АЛИ – БАБА»