Восточная мозаика
Впрочем, воды здесь было вдоволь. На запасных путях стояла цистерна с водой, которую заменяли раз в месяц. Вода считалась питьевой, но сильно отдавала горечью, которая отчасти улетучивалась после длительного кипячения. Зато принимать душ можно было без оглядки на экономию драгоценной в этих краях влаги.
Раз в неделю со стороны Кунграда локомотив прикатывал вагон-магазин, весь ассортимент которого состоял из хлеба, консервов, макарон, круп, сахара, соли и сигарет. Впрочем, столковавшись с продавцом, можно было приобрести у него бутылку-другую узбекистанского портвейна, ценимого любителями этого напиткам даже в Москве.
Чтобы не смущать покой “начальника станции”, свой лагерь мы разместили по другую сторону железнодорожных путей. Это было три вагончика на колесах – два жилых и склад инвентаря и инструмента. Металлические траверсы и фарфоровые изоляторы хранились под открытым небом. Упереть их отсюда было попросту некому.
Ближайший “населенный пункт” находился от нас на расстоянии примерно тридцати километров. По меркам Устюрта, это была действительно бойкое место. Там базировался студенческий строительный отряд из крупного ленинградского вуза (кажется, транспортного, хотя полной уверенности у меня нет). Примерно две-три сотни парней и девчонок. Они устраняли какие-то мелкие недоделки на железнодорожной колее, всё еще не пущенной в эксплуатацию. На Востоке местные жители предохраняются от теплового удара, как известно, нося ватные халаты и каракулевые шапки. Ленинградских студентов, похоже, тепловой удар не пугал. Напротив, они воспользовались возможностью, чтобы попутно загореть до черноты. Блондинки из северной столицы щеголяли в бикини, узковатых даже по сегодняшним меркам. Коэффициент площади загара определенно приближался к ста процентам. Надо ли говорить, что все без исключения наши шоферы, все эти усатые восточные джигиты, вывозившие на трассу детали опор и металлоконструкций, в обязательном порядке сворачивали в студенческий лагерь, имея целый набор предлогов (попросить воды, спичек, йода, чтобы замазать царапину на пальце и т.д.)?! Некоторые устраивали там же мелкий ремонт, стремясь хоть как-то продлить миг очарования…
Но после студенческого лагеря колея уже уводила от железной дороги, и теперь до самого Кунграда не было ничего, кроме однообразного, унылого пейзажа. И так – на протяжении трех часов езды. Впрочем, опытный шоферский глаз различал ориентиры и в этой кажущемся однообразии: холм особой формы, шест с выцветшей тряпкой на макушке, ржавая кабина, лысая покрышка… За несколько десятков километров до Кунграда в зоне прямой видимости оказывалась ретрансляционная вышка, установленная на краю города, у самой границы Устюрта. С наступлением темноты на ее макушке зажигались красные огни, не заметить которые было невозможно. Впрочем, даже бывалые водители ночью через Устюрт старались не ездить.
За всё время моего пребывания на Устюрте лишь однажды мимо нашего лагеря гордо прошествовали нежданные странники. Это была семейная пара кочевников, явившихся откуда-то из глубин Устюрта и направлявшихся неведомо куда.
Впереди размеренно шагал поджарый старик в пропыленном ватном халате и в высокой бараньей шапке, такой древний, что его загоревшее до черноты лицо казалось состоявшим из одних морщин. Он ступал с той неторопливой легкостью, какая отличает людей, привыкших ежедневно покрывать пешком многие километры. На поводу кочевник вел навьюченного двугорбого верблюда.
На втором верблюде величественно восседала полная женщина средних лет в длинном темном платье, в черном, расшитом серебряными узорами бархатном жакете и в коричневых ичигах – легких брезентовых сапожках. Ее волосы были повязаны большим цветастым платком, но широкое круглое лицо, не такое смуглое, как у старика, оставалось открытым, – у кочевников женщины никогда не носили чадру. Надо полагать, старик взял ее в жены еще девочкой.
Замыкал шествие третий верблюд, который нес на себе весьма объемистый груз. Султанмурат сказал, что это сложенная юрта.
Верблюды ступали след в след, хотя вокруг была необъятная ширь.
Кочевники так и не свернули к нашему лагерю, будто и не заметили нас вовсе. Молча прошествовали в некотором отдалении, бесстрастно пересекли линию железной дороги как некое досадное препятствие и вскоре исчезли за холмом.
Итак, неделя шла за неделей, а меня всё не отзывали на лоно цивилизации. Вот уже и лето прошло. К середине сентября я решил, что министерство обороны изменило планы в моем отношении, и встречать новый год мне придется здесь, на полустанке Равшан.
Давно устав надеяться, я целиком сосредоточился на проблемах стройки. Устюрт не давал скучать. Здесь, например, были очень странные почвы. Для установки железобетонной опоры требовалось пробурить в земле круглую дырку трехметровой глубины. Верхний слой почвы бур проходил легко, но затем резцы принимались скрежетать так надрывно, словно им встретился скальный монолит. Мы бочками лили в скважину воду, но это плохо помогало. На бурение одной ямы мы тратили три-четыре часа. Зато на следующем пикете, через каких-то 150 метров, бур попадал в рассыпчатый песок. Пробуренная яма тут же осыпалась, почти полностью исчезая из виду. Мы снова лили воду, в надежде, что та укрепит стенки, и мы успеем поставить опору, прежде чем яма снова осыплется.
По вечерам из глубины Устюрта доносился странный вой, звучавший, казалось бы, в разных точках.
– Что это? – спросил я за ужином, впервые обратив на него внимание.
– Шакалы воют, – ответил крановщик Яша Павлов.
– На Устюрте нет шакалов, – вздохнул бригадир, сердитый татарин Загидуллин. – Здесь вообще нет ничего живого. Даже змеи не выдерживают. Одни мы тут торчим.
– Это воют души тех, кто попал в Город Мертвых, – сказал вдруг подсобник Жакслык – самый молодой из нас. Он, да еще степенный Султанмирза – водитель-механик буровой установки, были в бригаде единственными представителями коренного населения, чьи предки жили в этих краях испокон веков.
Едва он произнес это, как Султанмирза бросил ему что-то резкое и суровое на местном диалекте.
Жакслык поперхнулся и покраснел.
– Что такое Город Мертвых? – спросил я, поочередно обращаясь к ним.
– Глупые сказки! – отрезал Султанмирза.
Как я ни старался, никто из них на эту тему больше не заговаривал.
Но это название – “Город Мертвых” – сразу же легло в мою память.
* * *
В тот самый период, когда я окончательно настроился на ударный труд на бескрайних просторах Устюрта, всё вдруг круто переменилось.
Был по-летнему знойный сентябрьский день, когда верткий синий самосвал прямо на трассу примчал ташкентскую бухгалтершу Валю с ее кожаной сумкой, где находилась наша зарплата. Да-да, зарплату в те времена привозили непосредственно на объект, где бы тот ни размещался. Причем, деньги везли аж из Ташкента. Сначала их, естественно, получали в банке, затем сотрудницы бухгалтерии разъезжались с конкретными сумами по участкам. Бедняжке Вале достался самый дальний – тахиаташский участок. То есть, в единственном числе, без всякой охраны, с деньгами для сотни монтажников и ИТР, она летела самолетом до Нукуса, в аэропорту пересаживалась на присланный за ней самосвал, на котором и объезжала в течение двух-трех дней все объекты, включая наш, устюртский. Подобный порядок существовал и во многих других организациях, имевшие свои подразделения в Каракалпакии. Заранее были известны маршруты передвижения кассиров, суммы, которые они имели при себе (подчас весьма внушительные!), и всё же никто не мог припомнить какого-либо ЧП, связанного с этими рискованными поездками.
Едва самосвал затормозил, как Валя высунулась из окошка и закричала мне:
– Ну, что же вы стоите?! Собирайтесь! Вас срочно вызывают в Ташкент!
“Вызывают в Ташкент…” – среди бескрайних такыров и пропитанного глинистой пылью жаркого воздуха это звучало сладкой музыкой.
– Собирайтесь! – заметно нервничая, повторила Валя. – Сейчас раздам зарплату, и тут же едем обратно! Иначе я опоздаю на самолет!
Я ждал этого момента, и всё же уезжать в спешке было неловко перед своими рабочими, да и невозможно. Я должен был передать бригадиру проектную документацию, объяснить, как вести отчетность…
Но и Валю нужно было понять.
Ситуация разрядилась наилучшим образом через четверть часа, когда на трассу прибыл трехтонный грузовик из Тахиаташа, на котором водитель Джура Ашуров – тот самый, что три месяца назад “вытащил” меня на Устюрт – привез уголки для траверс. В отличие от Вали, он никуда не спешил. Напротив, объявил, что после обеда должен заняться мелким ремонтом.
Успокоившаяся Валя умчалась налегке в сторону Кунграда. Я же поднялся в вагончик, пригласив с собой для обстоятельной беседы бригадира Загидуллина и предупредив Ашурова, что поеду в город с ним.
Ремонт самосвала затянулся. Затем Ашуров томительно долго доливал масло, набирал в канистру воду.
Когда тронулись в дорогу, солнце уже начало клониться к горизонту. Но Ашуров был опытный водитель. На Устюрте он работал и раньше – еще во времена строительства газопровода Бухара – Центр. На пути до Кунграда ему была знакома каждая кочка. Это был восточный мужчина цветущего возраста с черными смеющимися глазами, усиками щеточкой и большим разбойничьим носом. При этом его нрав был самый жизнерадостный и миролюбивый. Он постоянно острил, балагурил, рассказывал какие-то невероятные истории и сам же громко смеялся первым. Я никогда не видел его в унылом настроении. Вот и сейчас, узнав, что меня призывают на службу, он принялся вспоминать анекдотические истории из своей армейской жизни.
Какое-то время мы ехали вдоль железной дороги. Когда впереди показались строения и палатки студенческого лагеря с фигурками девушек в бикини, у моего Ашурова разгорелись глаза:
– Слушай, мастер, я тут занозу загнал, пока ремонтировался, а у них есть хороший доктор. Давай заскочим, а? На минутку?
Только теперь я понял, почему этот плут так долго собирался в дорогу. Он рассчитывал подъехать к студенческому лагерю в тот момент, когда девушки возвращаются с работы.
Что ж, Ашурова избавили от занозы – настоящей или мнимой, затем нас напоили ледяным компотом из холодильника, угостили пирожками с рисом. Не обошлось и без светской беседы.
К тому моменту, когда мы продолжили путь, над плато уже догорала последняя полоска вечерней зари. Стало ясно, что Кунграда мы достигнем в полной темноте. Впрочем, ни водителя, ни меня эта перспектива ничуть не тревожила.
Ашуров долго еще цокал языком, восхищаясь смелостью северных девушек, которые не боятся ходить перед парнями почти без одежды. Похоже, эта картина никак не отпускала его разыгравшееся воображение.
Но постепенно внимание водителя переключалось на дорогу.
Несмотря на то, что плато представляло собой вроде бы каменистую плиту, поверхность которой в основном напоминала асфальт, но встречались и здесь весьма опасные участки.
Главный враг здешних водителей – это пухляк.
Знаете, что такое пухляк?
Если тяжелый грузовик начнет пробуксовывать на такыре, то верхняя плотная корка и лежащий под ней рыхлый слой почвы быстро превратятся в мельчайшую, невесомую пыль, которая в руке течет как вода. В озерце такой пыли колесу не за что зацепиться, оно прокручивается вхолостую, лишь оседая еще глубже. Все водители знают это, и каждый стремится объехать опасное место по всё более крутой дуге, отчего пухляк расползается иногда на сотни метров. Бывает, перед иным пухляком колея ветвится на десятки рукавов, а после снова сходится в две ниточки. Только не зевай!
Впрочем, прозевать пухляк трудно – он виден издалека. Но опасность в том, что сегодня пухляк может оказаться там, где вчера на него не было и намека. Иной раз водителя может подвести именно его опытность. Полагаясь на знакомый участок дороги, он смело гонит вперед и вдруг увязает в пухляке.
Существует немало страшных историй о водителях, застрявших в коварном пухляке в глубине Устюрта, в стороне от “караванных” путей. Своими силами выбраться из глубокого пухляка невозможно, и если вовремя не подоспеет помощь, то дорожная неприятность может обернуться очень большой бедой…
Мы отъехали совсем недалеко от железной дороги, когда перед нами оказался довольно обширный пухляк.
– Днем я здесь едва не застрял! – пожаловался Ашуров. – Нехорошее место! Надо объехать его покруче!
Пухляк простирался далеко и охватывал подножье соседнего холма.
Объезжая “нехорошее место”, мы свернули за этот холм, вправо от которого уходила хорошо накатанная колея. По ней мы и помчались. Внезапно колея раздвоилась. Мне казалось, что нам следует брать левее, но Ашуров повернул на правую.
– Объедем пухляк с запасом, – объяснил он. – Пусть будет чуть дальше, зато надежнее.
Я пожал плечами, демонстрируя, что всецело доверяю его шоферскому мастерству.
Вскоре мы опять оказались на такырах и погнали дальше на полной скорости. Устюртские такыры – совершенно голые, они абсолютно лишены травы, даже из трещин не пробивается никакой растительности. Ашуров, не прекращавший балагурить ни на миг, стал теперь напевать какие-то местные частушки с повторяющимся рефреном, который он выкрикивал во весь голос:
– Ха-хой, бола!
Энергия жизни так и клокотала в нем.
Я же задремал, причем основательно.
Когда снова открыл глаза, вокруг царила темная ночь. Снопы фар вырывали из плотного мрака однообразную поверхность. Мой спутник молчал.
Я поискал глазами красные огни кунградской вышки, но не нашел их и решил, что еще рано. Но, взглянув на часы, удивился. Оказалось, что с момента выезда из студенческого лагеря прошло уже более полутора часов.
Я посмотрел на Ашурова и поразился перемене с ним. Таким я его еще не видел. На его напряженном лице не было и признаков беспечности. Он смотрел вдаль с какой-то обреченностью, так не свойственной его живой натуре… Наклонившись вперед и судорожно вцепившись в руль, он всматривался в ночь с таким страхом, будто ожидал появления из темноты каких-то ужасных призраков.
Неужели мы заплутали, мелькнула мысль, не вызвавшая, впрочем, никакой тревоги. Я знал, что в этом уголке плато заблудиться попросту невозможно. Под колеса летела хорошо накатанная колея. А все колеи тут вели в одно место – к единственному выезду с плато перед Кунградом. Город начинался сразу же за спуском. А где-то далеко за нашими спинами огромной дугой проходили ветки газопровода и линия железной дороги. Разумеется, площадь этого сектора была немаленькой, но опасность заблудиться в нем, повторюсь, исключалась полностью. Вдобавок, бензина у нас было под завязку. Была и питьевая вода. Однако же, странно, что до сих пор нет огней кунградской вышки.
Впрочем, нет, вот впереди проблеснули две красные точки. Только были они почему-то не в небе, а… на уровне плато. Очевидно, какой-то другой, тоже запоздалый шофер держит курс на Кунград, и мы видим задние огни его грузовика, подумалось мне.
– Джура! – окликнул я спутника. – Что случилось? Почему такой невеселый? Ведь скоро увидишь своих детей!
Он вздрогнул и воскликнул негромко, не оборачиваясь:
– Не шути так, мастер! Шайтан нас водит!
Я ничего не понимал.
– Джура, какая муха тебя укусила?!
Он вдруг вскрикнул и резко затормозил. И тут впервые в жизни я увидел, как у человека поднимаются дыбом волосы на голове.
– Город Мертвых… – прошептал он и добавил еще какое-то звучное слово, которое не удержалось в моей памяти.
Я посмотрел туда же, куда смотрел он.
В свете фар прямо перед нами поднимался глинобитный поселок. Но ведь только что впереди ничего не было! Или всё-таки разговор с водителем отвлек меня на какую-то минуту? Глухие стены без единого окна, купола, арки, ворота, узкие извилистые улочки… Над каждым строением поднимался высокий шест с привязанными к нему полосками ткани.
Только тут я сообразил, что это мазары – гробницы, а всё вместе – местное кладбище. Оно целиком занимало весь холм и, судя по всему, содержалось в образцовом порядке. Однако… Кладбище в безлюдной местности, на Устюрте?! Откуда?! (А красные-то огонечки горели внутри, за воротами, теперь это было очевидно!)
Впавший в транс Ашуров что-то нашептывал по-своему. Его жесткие черные волосы торчали вверх как наэлектризованные. У меня появилось ощущение, что я нахожусь во власти какой-то неведомой силы, которая бесцеремонно изучает… мои мысли. Я всё видел и слышал, но ничего не мог поделать. В ушах стоял какой-то нарастающий звон. Время словно остановилось.
Красные огоньки светились как бы внутри мертвого города, и в то же время казалось, что они мерцают где-то далеко-далеко и… манят к себе.
Ашуров явно пребывал в состоянии ступора. Внезапно он встрепенулся и включил скорость. Вытянув вперед шею и глядя не мигая на красные огни, он вел автомобиль точно к воротам глиняного города.
Меня и самого охватила некая неодолимая не сонливость даже, а покорность. Не знаю, каким чудом мне удалось стряхнуть ее с себя. Я с силой хлопнул Ашурова по плечу:
– Очнись, Джура! Сворачивай!
Мой водитель вдруг радостно вскрикнул и энергично нажал на газ, пускаясь в объезд этого таинственного холма.
Самосвал летел как на гонках. Вокруг не было видно ни зги. Красные огоньки по-прежнему дрожали впереди, где-то у самой земли, но они ничуть не рассеивали мрака. Лишь ветер гудел, хотя пыли я не видел. Я вдруг понял, что это не ветер, а тот самый вой, который мы слышали по ночам на полустанке.
А затем возникло ощущение резкого скачка. Словно бы мы пробили некую упругую преграду. Прыгнули и красные огни, вмиг сделавшись крупнее и ярче. Теперь они горели в вышине и, несомненно, размещались на вышке.
Еще через десять минут мы уже катили по окраинной улице спящего Кунграда.
Ашуров сиял.
– Аллах смилостивился над нами и вывел из Города Мертвых! – объявил он, всё еще пребывая в состоянии эйфории.
– Что за Город Мертвых? – спросил я. – Откуда на Устюрте такое кладбище?
– Это не кладбище, – покачал он головой. – Это Город Мертвых. Многие попадают туда, но редко кто возвращается. Нам повезло. Видать, на то была воля Аллаха! – и он, на секунду оторвавшись от руля, молитвенно сложил ладони перед собой.
– Объясни, Джура! – потребовал я.
Он энергично махнул рукой:
– Забудь, мастер! Помни только одно: ты родился в рубашке! Если бы не ты… – вместо продолжения он нажал на газ.
От Кунграда начинается асфальт. Ночное шоссе было практически пустынным, и наш грузовик летел, как на крыльях.
Километрах в тридцати перед Тахиаташем расположен такой же по величине город Ходжейли. В центре города тогда имелся довольно приличный ресторан, работавший допоздна. Впрочем, даже после закрытия выпивку всегда можно было достать у вахтера. К этому ресторану и свернул Ашуров, даже не предупредив меня. Остановил машину в переулке, сбегал и вернулся с бутылкой водки.
– Должны же мы отметить твой отъезд, мастер, – только сейчас объяснил он свою инициативу. Однако же мне показалось, что он хочет отпраздновать что-то другое.
Мы продолжили путь. Немного не доезжая до Тахиаташа, Ашуров свернул в рощицу. Здесь мы и отметили то ли мой отъезд, то ли наше чудесное спасение.
Когда шофер слегка захорошел, я снова вернулся к ночному происшествию. Но зашел с другой стороны.
– Послушай, Джура! Как могло случиться, что ты, такой опытный водитель, заплутал на крохотном пятачке?
– Я не плутал, – покачал головой честный малый. – Это он меня вел!
– Кто – он?
– Не спрашивай! Если бы ты не ударил меня по плечу, мы давно были бы уже в Городе Мертвых! Навсегда!
– Но где находится этот Город Мертвых? Я ведь спрашиваю не из праздного любопытства. Я должен знать, Джура, чтобы в следующий раз держаться от этого места подальше!
– Его нет! – покачал головой мой собеседник. – И он везде! Когда приходит твой последний час, то перед тобой возникает Город Мертвых, и ты входишь в его ворота даже помимо своего желания. Тебя ведет сила, которой простой смертный не может противиться. Я думаю, он хотел забрать меня к себе за то, что я смотрел на девушек нескромными глазами. Но, видимо, твой час еще не настал, и потому он позволил продлиться и моей жизни, позволив свернуть от страшных ворот…
Тут Ашуров вдруг протрезвел, и более уже не касался этой темы.
* * *
Через несколько лет, уже после службы в армии, я снова оказался на какое-то время в Тахиаташе, и целенаправленно расспрашивал многих местных о Городе Мертвых. Никто не ответил мне даже намеком, но в глазах я читал тщательно утаиваемый ужас. Искал я и Ашурова. Выяснилось, что вскоре после моего отъезда он уволился и вместе с семьей переехал к родственникам куда-то под Казалинск. Это удивительно, потому что местные редко трогались с места, да еще всем домом.
Мазары я видел не раз и прежде. Немало их находится вдоль железной дороги Ташкент-Москва, по которой я путешествовал практически ежегодно. Но эти мазары всегда находились в относительной близости от жилья.
Откуда же взялось ухоженное кладбище на Устюрте? Откуда оно появилось в местности, куда и кочевники не заглядывали десятки лет? Кто доставлял туда материалы для строительства? Возвести такой “город” из привозных материалов под палящим солнцем совсем непросто. Наконец, как объяснить дрожащие красные огоньки, которые я видел собственными глазами сначала внутри Города Мертвых, а затем на открытой местности?
И еще: как могло случиться, что я на долгие годы забыл эту историю, сам же постарался вычеркнуть ее из памяти? Я даже убедил себя, что эти огоньки померещились мне в полудремотном состоянии. А намеки Ашурова и Жакслыка приписал суеверности местного населения.
Таково, очевидно, свойство нашего разума: столкнувшись с чем-либо, выходящим за пределы обыденной повседневности, он наводит нас на единственно доступный ответ: померещилось!
Но ответ может быть и другим – из мира “иррациональных чисел”.
Однако еще не время делать выводы. Прежде я должен обрисовать другие странные происшествия, память о которых вернулась ко мне столь нежданным образом.
НЕОБЪЯСНИМОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
Этот случай, закончившийся гораздо трагичнее предыдущего, произошел на строительстве магистрального газопровода Средняя Азия – Центр, примерно в том же углу Устюрта, где позднее находился наш лагерь, о котором я рассказал выше. Железной дороги в ту пору еще не существовало.
Изложение этого происшествия я слышал от самых разных людей. Разночтения, конечно, имелись, но совпадающих деталей было все-таки больше. Историю эту я услышал уже после того, как едва не угодил с Ашуровым в Город Мертвых (хотя хронологически она произошла на несколько лет раньше). Но, быть может, только поэтому она и легла в мою память. Но даже тогда, по первому впечатлению, я не считал, что она имеет мистические корни, а относил ее на счет неизученных загадок природы.
Между прочим, об этой истории в свое время писали даже некоторые центральные газеты. Помнится, в какой-то подшивке (кажется, это была “Комсомольская правда”) мне однажды попала на глаза большая статья о строителях газопровода, где этой истории посвящалось несколько абзацев.
Но что же это за история?
* * *
Жара и пыль не менее опасны для техники, чем влага и морозы. Все механизмы, работавшие на прокладке газопровода, нуждались в регулярном профилактическом обслуживании. Этим занимались опытные прикомандированные механики, которые небольшими звеньями, а чаще вдвоем с водителем, передвигались вдоль трассы от бригады к бригаде в специальных автомастерских – небольших грузовиках повышенной проходимости ГАЗ-66 с будкой.
…В тот знойный июльский день такыры и солончаки раскалились так, что на их поверхности свободно можно было жарить яичницу, словно на сковородке.
Закончив работу на одном из пикетов, автомастерская двинулась к следующей бригаде, которая вела прокладку в трех километрах впереди. Отсюда хорошо просматривались не только стрелы работавших там автокранов, но и фигуры строителей.
Чтобы попасть к ним, автомастерская должна была объехать высокий холм (вроде того, который объезжали мы с Ашуровым), подступавший к трассе с правой стороны. Туда вела довольно накатанная колея, по которой раньше перевозили трубы и другие материалы. Никаких пухляков там не было и в помине. По этой колее двинулась и автомастерская.
Все строители, работавшие на пикете, видели, как она скрылась за крутым горбом холма. Но до второй бригады грузовик технической помощи так и не доехал. Он бесследно исчез вместе с водителем и механиком. За холмом, диаметр которого в основании едва ли превышал сотню метров. Ну, от силы – полторы. Этот холм был единственной высоткой на прилегающей местности. Повсюду, насколько хватало глаз, простиралось ровное, как стол, плато. Но люди и грузовик исчезли. Будто провалились сквозь землю.
Спохватились их, правда, не сразу. Ведь в первой бригаде никто и мысли не допускал, что машина не доехала до соседей. А во второй бригаде посчитали, что у соседей произошла какая-то крупная поломка, и оттого автомастерская задержалась там до вечера. Мобильников в ту пору, понятно, еще не было. Правда, в бригадах имелись рации, но они, как правило, были рассчитаны на связь с диспетчером. Притом, никто и не собирался бить тревогу.
