Высокоблагородие

– Я помню…

– А чего не в табор повезла? Денег бы выпросила за спасение…

– Шутить изволите… не надобно мне денег, а живу я одна…

– Судя по шикарной комнате, просто купаешься в достатке, – иронизировал Гавриил. – Воды дай, голова болит… Возьми деньги в кармане сюртука, найми экипаж закрытый, адрес я возничему сам скажу… загостился, домой хочу! – отрезал Гавриил.

– Жаль, под руками ничего тяжелого нет, так бы и оглушила, чтоб опять в беспамятстве оказались, сразу мирным станете, – с обидой произнесла Лула.

Гавриил расхохотался, насколько позволяла боль в грудной клетке.

– А ты презабавная! Лула… Что значит твоё имя? Какая-нибудь «мечта»?

– Цветок жизни…

Гавриил поднял брови вверх и устало откинулся на подушку.

– Ладно, полежу немного еще… Может, споёшь? Цыганские песни развесёлые, мне как раз такой сейчас не хватает…

Лула присела на край кровати, устремила взгляд в освещённое луной окно и тихо запела.

«Осень прогея. Со текерав манго? На дерпэ нисостыр, мэ кэ ту явава и тире калэ якха мэ удыкхава…»

Разглядывая профиль, Гавриил усомнился в её цыганском происхождении – прямой нос, изысканные черты лица, светлая кожа, словно кистью нарисованный контур губ.

Бархатный голос проникал в душу, защемило внутри от тоски, которая вновь воскресала в чувствах.

– Я ж просил разудалую, а ты как кошка звуками мучаешь… о чём спела-то?

– Осень прошла. Что делать мне? Не бойся ничего, я к тебе приду, и твои глаза я увижу. Я их долго искал и нашёл!

– В общем, муть… как обычно… экипаж найми!

Она покорно вышла.

Через четверть часа возничий помог ему спуститься со ступенек первого этажа. Она молчала, наклонив голову, когда он усаживался в пролётку.

– Ну-ка, подойди ближе.

Он дотянулся рукой до её лица, бесцеремонно приподнял за подбородок и пристально посмотрел в глаза. Она беззвучно плакала.

– Ишь ты, театралка… – благодушно произнёс Гавриил. – Зачем за мной следила, я так и не понял… денег тебе не надо, в чем кураж-то?

Лула, приподняв опущенные ресницы, сверкнула взглядом на слова советника.

– Плохо тебе живётся… Ни во что ты не веришь, – она вдруг снова перешла на «ты». – Никому ты не веришь! Похож на сыча… только шкура дорогая, а внутри бутыль… выпитая… Пусти! Не надобно мне ничего от вашего высокоблагородия, – с вызовом произнесла она.