Вискоза

Условно освобождённый, с запасом неохваченного времени Сеня направлял свою лёгкую походку в сторону железнодорожных касс. Купленный билет до города Воронежа предлагал уютное нижнее место. Тем более, что Лариса оказалась щедра на командировочные расходы.

Семён в череде прибывших вышел на перрон. Прохладный воздух приятно освежал перегретые лёгкие.

В городском совете в книге регистрации деревень и посёлков село «Нерменка» не значилось. Пропутешествовав по карте данной местности безрезультатно, поникший Семён возвращался в Москву. Поездка считалась бессодержательной и ошибочной. К приготовленным вопросам прибавились нерешаемые.

В здании вокзала города Воронежа было немноголюдно. Семён водрузил сумку на колени и, крепко обняв её, решил вздремнуть в ожидании объявления на Москву. Извинительное, но настойчивое покашливание нарушило его сонное состояние.

– Прошу прощения, вы до Москвы? – старичок—лесовичок, улыбаясь в усы, приветливо заглядывал в глаза. – И сами-то из столицы будете? Скажите… там ворья много?

– Как везде.

– Не скажите, у нас в Кукушках, деревня такая, двери не запираем, палочку приставим, когда из дому-то уйдёшь. И всё в порядке, когда воротишься.

Деревенский житель развёрнуто, со всеми подробностями начал повествовать о прошлой жизни после войны. Мягкий голос рассказчика погружал в душевное равновесие и неспешность мыслей.

Объявление по радио разрешило занимать места согласно купленным возможностям. Плацкартное боковое, против движения, около туалета – неудобное расположение места расстраивало меньше, чем пустота в голове и в бланке отчётности для Ларисы.

– Опять здравствуйте, – голос лесовичка вновь прервал размышления. – Хорошо, юноша, что мы соседи. У меня к чаю есть оладушки из тыквы, старуха напекла, угощаю вас.

Семён, наполняясь третьим стаканом чая, с удовольствием вгрызался в золотистую мякоть душистых оладьев. Старичок, Муромов Лексей Лексеич, негромко посвящал понравившегося соседа в яркие воспоминания своей долгой жизни.

– Мне уж восемьдесят пять, а на память не жалуюсь, потому водку никогда не подносил… помногу. Хочу я тебе, Сеня, ещё одну историю рассказать… Была у меня зазноба, красивая, аж до сих пор коленки трясутся, как вспомню. Влюбился по уши, старуха моя про всё ведала, но вида не показывала, не скандалила, потому-то не ушёл от неё… А Елена, красавица-то зазноба, пуще горькой редьки привязала. Когда надкусишь-то редьку, кажется сладкой, а потом аж слёзы выскочат, горечь какая. Вот и она поманит, одарит лаской, потом остервётся и прогонит… Зарекался не ходить больше, а позовёт – со всех ног бежал до ейной деревни. Ведьма. Два года к ней тайком бегал. И не забуду по сей день. Стыдно было, у меня старшему-то уж двадцать лет было. То Ленка не дура была, она помимо меня ещё хвостом крутила. Раньше меня поняла, что из дому-то я не уйду. Молодая, озорная, на любовь охочая… Потом Ленка исчезла с заезжим из Ленинграда… Наши деревни совсем рядом стояли, друг напротив дружки… Дорога промеж деревень была… раньше деревни-то наши постоялыми дворами при Петре Первом славились… Потом Ленка вернулась ни с чем… и опять за старое. А мать-то Ленкина всё переживала, да ещё и муж-то ейный тоже кобелёк был, досталось-то бабе… Одна радость-то была – младшая дочка, разница между сёстрами уж больно большая была. Девочка-то была приветливая, заботливая, добрее в округе разве что жена моя, а больше и не было. Жаль, имени не помню девоньки той. Уж как деревня переживала, что младшая-то по стопам Ленки пойдёт. Но к ней, к малой-то, никакая грязь не приставала. Так и жили они, мать да младшая – всё больше по дому, по хозяйству, отец да Ленка – на гулянках.

А когда мать-то их померла, папашу кто-то прибрал, Ленка снова пропала, а младшую как сейчас помню. Стоит одна у могилки, девять дней поминальных, мы с женой пришли, чем помочь. Она на ветру раскраснелась, на щёчках румянец… она всегда румяная-то была… да и фамилия – Румянцевы они и были – Елена да мать их, Лариса Ивановна, а младшую не вспомню, как звали..

Семён встрепенулся и нервно заулыбался:

– Как называется их деревня?

– Кукушки. Кукушки один да Кукушки два – старинное название… при советской власти «Заветы Ильича» были, а тепереча всё переименовывают по-старому.

Взбудораженный, не веривший в подобные совпадения, Вискоза готов был плясать от мысли, пришедшей в голову.

«Я не смог найти ни села Нерменка, ни следов рождения мистера БИНа, потому что в данной местности населённый пункт с таким названием не значится, потому что был переименован».

Семен мысленно выругался на сотрудницу облсовета за нерадивое отношение к своим обязанностям. Она должна была проинформировать обо всех изменениях в названии нужного села.

Но досада быстро улетучилась из головы, потому что теперь он непременно найдет место рождения Бажова.

«Ай, да старичок Муромов, занятная история. Вот вам, Лариса, и Юрьев день».

«Жду тебя завтра в Питере, подробности у водителя» – рифмованное сообщение Ларисы приятно согревало.

«Знакомство»

За несколько часов в мягком удобном кресле чёрного «Мерседеса» Семён, как венецианская ваза, был доставлен к ногам прекрасной Венеры. Без ожидаемых восторженных эмоций, подобие которых испытывал Семён, она сухо поприветствовала и перешла к сущности задания:

– Сегодня я забираю маму. Мы на пару дней отправимся в Петергоф. Ты остаёшься здесь, выуживаешь любую информацию у старшей сестры моей мамы о мистере БИНе, моя мать точно рассказывала о нём. Старухе можешь сказать, что ты мой… сын, – Лариса скептически улыбнулась. – Сколько тебе полных лет?

– Двадцать четыре.

– Не пойдёт, не могла же я родить тебя в двенадцать.

– А сестра мамы не посвящена в подробности вашей семьи? – осторожно спросил Семён.

– Запутанная история…. они, как сестры, стали общаться недавно, несколько лет. Моя мать, сколько себя помню, писала этой тётке, но эта особа снизошла до ответа, когда ей к семидесяти подкатило. Одинокая старая ведьма.

Вспоминая первую ночь с Ларисой, Семён запомнил, как менялась холодность её лица, превращаясь в милую детскую мордашку, если собеседник в силах был чем-то удивить её. Предвкушая вновь увидеть игривое выражение, притормаживая волнение, он рассказал занимательную историю жизни её бабушки Румянцевой Ларисы Ивановны, в честь которой была названа пленительная Венера, и двух сестёр Елены и Надежды. С каждым его предложением изящные брови недоступной вумен забавно поднимались, губы складывались в пухлую точку и нежно приоткрывались. Семен, затаив дыхание, жадным взглядом наблюдал, как черты ее лица оживали, молодели, наполняясь возбуждением.

– Хочу тебя, – выдохнула распахнутая Лариса, втаскивая его на заднее сидение своей машины.

Вечером этого упоительного и утомительного дня Семён нанес свой визит Елене Васильевне Румянцевой. После долгого звонка он услышал сквозь закрытую обветшалую дверь шаркающие шаги.

– Чего надо?

– Елена Васильевна, откройте, у меня к вам дело.

– А мне нет дела до вашего дела, пошли вон.

Неприветливая старуха всё же не уходила. Семён заблаговременно подготовил коронную фразу, по его мнению, не способную удержать дверь закрытой.

– Я внук Алексея Алексеевича Муромова из деревни Кукушки.

Долгая, томительная пауза, и замок лязгнул. Пожилая тучная женщина мало приятной наружности с палкой в одной руке и ремнём в другой исподлобья пронизывала фигуру Семёна.

Через час, допивая принесённую бутылку вина, под нехитрую закуску придуманной легенды о старом дедушке Лексей Лексеече (старичок-лесовичок), молодой лжевнук дипломатично предоставил воспоминаниям Елены Васильевны плыть в слегка корректируемом его вопросами направлении. Пустая бутылка перекочевала под стол, а хозяйка с громким звуком сползла со стула на диван. Сквозь прибывающий сон она продолжала шокировать Семёна:

– Если усну, ты не спи… следи… я как пьяная, захлебнуться боюсь, кровь горлом пойдёт, так ты меня на бок переверни, отхаркаюсь… и поживу ещё годок… Сестрица моя Надька, так она дура… у неё всё по правилам, по порядку. Училась… замуж вышла за москвича, дочь родила, квартиру от завода получила. Она вот только утром была… спрашиваю, зачем ты первого мужа-то выгнала, наверное, на папашу нашего похож был? А она гордо так – нет, просто развелись… Я знаю это «просто», после развода сразу в ЗАГС побежал с молодухой… Все вы кобели! Спать бы подольше да жрать почаще… А дед-то твой всё такой же красавец, хотя куда ему, всегда за бабью юбку держался… Я уж не помню лица его, карточки с собой не привёз?… Ну и хрен с тобой…

– А как вы в Питер попали? Дед рассказывал, что внезапно исчезли из села…

– Это для тебя Питер, а для меня Ленин..град, мать вашу… Надька к себе звала, не хочу… До толчка сама дойду. А помереть хочу здесь, где кобель мой похоронен… Как узнала, что он отсюда, уж больно город этот люблю, так сломя голову понеслась за ним. Сволочь, увёз, горы золотые обещал… через год бросил с дитём… помер, как шавка подзаборная, в драке прирезали… Скоро встретимся, все там будем…

– А с ребёнком что?

Елена Васильевна, приподняв голову, рявкнула:

– Чего рану бередишь! Чего жилы тащишь? Ох, каково Надьке будет, когда узнает, кто муж-то… Лексееич, небось, как у Христа за пазухой, обласканный да пригретый, народил хамов в душу лезть… Пошёл вон, сучонок!

Нащупав пустую бутылку, рассвирепевшая женщина бросила её в закрывающуюся за Семёном дверь. Вопрос о секретных сторонах жизни Бажова оставался открытым. В запасе у Семёна был еще один день.

«Ничего, алкоголь к утру выветрится, старушка помягчеет, авось поведает что-нибудь о мистере БИНе».

В десять утра следующего дня Семён в квартиру Елены Васильевны не попал. Словоохотливые соседи с опытом понятых сообщили, что ночью пожилая женщина скончалась. Предположительная причина – удушье, без признаков насильственной смерти.

Раздавленный собственной совестью Семён набирал мобильный номер Ларисы трясущимися руками. Он неторопливо повторил сведения соседей по факту смерти и прервал разговор. Желая быть изгнанным за допущенное попустительство, Вискоза собрал дорожную сумку для возвращения в Москву.

Невероятным чутьём Лариса вычислила его на вокзале, и, как провинившегося школьника, наказывая молчаливым презрением, доставила до своего номера в отеле. Стянув с покорного Семёна одежду, она резкими движениями затолкала его в наполненную ванну, и, приводя в чувства, едва не утопила, приговаривая: