Свет далёкой звезды

– Пойдём в вокзал, там теплей, – предложила сестра. – Попроси тётю.

– Может ты?

– Боишься?

– Чуть-чуть.

– Если всегда будешь бояться, то ничего в жизни не добьёшься. Забьёшься в угол и станешь трястись от страха. Так и умрёшь в этом углу от голода.

– Почему от голода? – не понял я.

– Попросить побоишься или выйти не сможешь.

Опять издевается. Тётя тем временем остановилась, и начала судорожно рыться в сумке.

– Давай быстрей! – зашипела на ухо Таня.

Вздохнув, я подошёл к тёте и дёрнул её за рукав. Она посмотрела, не узнавая. Потом замерла, вспоминая, быстро-быстро заморгала и охнула, опустившись на холодный край фонтана.

– Голова моя дурная! – заверещала она, оглушая. Стая птиц, испугавшись, взметнулась вверх. Я вздрогнул.

– Запамятовала, запамятовала совсем! – тётя вцепилась мне в плечи, повертела, рассматривая, и с силой прижала к своей огромной груди. Задыхаясь, я вдыхал запах несвежей одежды, нафталина и приторно-сладкой туалетной воды.

– Баклажанчик! – не унималась она. – Чистый баклажанчик! Синенький! Да что ж ты молчал-то! Замёрз ведь!

И подхватив меня на руки, понеслась к вокзалу.

«С ней не соскучишься», – подумалось мне. И отчего-то стало вовсе не весело, а тоскливо.

Глава 6

Вокзал походил на католическую церковь. Я видел похожую в отцовских альбомах по искусству, которые он иногда разрешал полистать. Высокие, уходящие в никуда стены, витражные окна до потолка. Причудливо преломляясь, робкие лучи солнца рисовали на полу волшебные узоры в виде невиданных зверей и цветов. Зелёным цветом тянулись вверх изогнутые стебли, взрываясь на концах густо – красными кровавыми шарами, пульсирующими словно живые человеческие сердца.

Огромный зал пустовал. Только в первом ряду читал газету пожилой мужчина в шляпе, а в углу дремала на узлах и чемоданах толстая старуха, замотанная платком. Вокзал поразил меня своей красотой и величием. Впечатление портили пластмассовые грязно-оранжевые стулья и развешанные повсюду безвкусные картины.

– Что здесь нарисовано? – поинтересовался я у сестры, разглядывая тёмно-лиловое пятно на розовом фоне.

– Правильно говорить не «нарисовано», а «написано», – отозвался мужчина в шляпе. – Это ты в альбоме рисуешь, а художники пишут.

И снова уткнулся в свою газету.

– Скорее намалёвано, – возмутился я. – Попробовал бы я такое написать, сразу бы схватил пару по рисованию!

Таня наклонила голову влево, затем вправо, отошла на несколько метров и многозначительно произнесла:

– Редкая мазня!

Я захихикал. Истерически, конечно. Таня нахмурилась, тётя шикнула, а мужчина в шляпе отложил газету и строго погрозил пальцем. Я зажал рот ладонями, но остановиться не мог, издавая похожие на хрюканье звуки.

– Хватит уже! – закричала Таня. На её глазах заблестели слёзы. – С ума сошёл что ли! Ничего уже сказать нельзя!

Покраснев, я мгновенно успокоился.

– Пойдём, лучше я тебе одну историю расскажу, – сжалилась сестра и потащила меня в самый дальний и тёмный угол, для полного эффекта.

История о молодом художнике

Талант в нашем мире редок. Гениальность и вовсе днём с огнём не отыщешь. Чаще всего случается так, что человек сам наделяет себя способностями, которых нет и в помине. Жил в одном городке молодой человек. Самый обычный, не выделявшийся ни умом, ни внешностью. Серенький такой человечек. Звали его Яном. Больше всего на свете Яну хотелось стать знаменитым художником. Это же счастье, а не занятие. Стой себе в светлой мастерской, наноси на холст яркие мазки. Над одной из картин можно и полгода работать. А потом продать её за несколько миллионов. О том, что многие художники закончили свою жизнь в нищете, Ян и не подозревал.

Он с упоением скупал в магазинах всевозможные приспособления, освободил одну из комнат, разложил на полках краски и кисти. Наконец, когда всё было готово, Ян, нацепив на голову берет, взял в руку кисть, обмакнул в краску, провёл по холсту и… ничего не произошло. Он просто не умел рисовать. Человек на его холсте получился похожим на сделанное из палок пугало. Он стоял на грязно-жёлтом поле, а на заднем фоне неровной линией маячили расплывчатые силуэты сосен. В небе плыли серые облака с широко раскрытыми глазами и уродливо изогнутым ртом.

Ян понял, что его картина не имеет ничего общего с творениями прославленных мастеров. Но всё же ему очень хотелось стать богатым и знаменитым. И он нашёл выход. В разговорах со знакомыми и не очень людьми Ян между делом рассказывал о новой современной живописи, для которой не важно сходство с реальными предметами, а те, кто ругает новых живописцев, всего лишь глупые отсталые люди. Один друг Яна написал хвалебную статью в журнале, другой – организовал его выставку. После этого стало неудобно и стыдно ругать картины, сюжет которых не мог разгадать никто, даже сам художник. И только самые смелые и независимые люди называли творчество Яна тем, чем оно и являлось – бездарной мазнёй. Но их, к сожалению, меньшинство.

Внезапно сестра замолчала. Я оглянулся. За моей спиной, в глубине вокзала, стояла старуха. Раскрыв рот в беззвучном плаче, она тянула к нам руки. Седые пряди, выбившиеся из-под платка, молочно-белые зрачки – это была она, «ведьма» с нашего двора, вечная плакальщица, проклявшая город.

Я открыл рот, но кто-то словно сжал мне горло. Захлёбываясь в беззвучном крике, я сделал шаг назад, потом ещё один, и ещё… пока не врезался во что-то большое и мягкое. Тётя Марта.

– Зачем ты туда полез? – закричала она, переходя на фальцет. – Весь в пыли, в паутине! Поезд уходит, а он пропал!

Тётя потащила меня к выходу, едва не оторвав мне руку. Я обернулся. Тёмный угол был пуст. Никакой старухи не было и в помине. И только бледное лицо сестры говорило о том, что мне не померещилось.

Глава 7

Снежная буря за окном стихает. Белая мгла медленно опускается на землю, расплываясь по окрестностям. На детской площадке драка. Трое мальчишек лет десяти стащили с качелей четвёртого и, повалив его на землю, исступлённо пинают ногами. Я открываю окно. В кухню врывается колючий морозный воздух.

– Отошли от него! Живо! – меня опередили. Соседка грозит тростью с дальней лавочки.

Мальчишки бегут прочь. Пострадавший с трудом поднимаясь, проводит по лицу рукой. Я чувствую медный запах крови прежде, чем красная струйка проявляется на светло-серой варежке.

Год назад в классе у Лики разразился скандал – избили новенькую. Широколицая, с необычным разрезом глаз девочка оказалась слишком тихой и скромной для шумного 5 «Б».

– Много о себе воображала, ходила, задрав нос. Вот и получила, – шептались в школе. Директор Анна Николаевна сокрушённо вздыхала: «Не нужно было им приезжать из своей Якутии. У нас жизнь другая». Родители девочки, потерянные и ничего не понимающие деревенские жители, сидели с недоумевающим видом, не зная, что делать – кричать, добиваясь справедливости или довериться администрации школы.

Лика рыдала:

– Я ничего не делала! Только смотрела! Даже на телефон не снимала!

– Почему ты за неё не заступилась? – я не осуждал, просто хотелось понять.

– А ты знаешь, сколько их? Хочешь, чтобы и меня так?

– Не хочу. Просто это как-то неправильно.

– Да я не виновата! Не виновата! Всегда ты так! Ничего не понимаешь! – Лика убежала, ища защиты у матери. Приходится признавать, что я не могу с ней ладить. А с кем, вообще, я сумел поладить в своей жизни?

У тёти Марты было шестеро детей. И не с одним из них я не смог подружиться. Анечка была слишком маленькой, близнецы – чересчур правильными и сосредоточенными на собственном маленьком мирке, не принимающем посторонних. А трое старших создали мой персональный ад. Руководил ужасной троицей Тигран.

В первый же день он приказал братьям испытать меня, схватив за ноги и перекинув через перила лестницы, ведущей на второй этаж. Я висел вниз головой, умирая от страха, а Тигран внизу трясся от смеха, приговаривая: «Не страшно тебе? Ни капельки не страшно?»