Принцесса Греза

– Partie de plaisir[4 - Увеселительная прогулка (фр.).], – изрекла та, как обычно, по-французски. – Sans facon[5 - Без церемоний (фр.).].

– В День Рыжих, – пояснила Белладонна, – у Изиды всегда просыпается любовь к приключениям. А еще каждый год в сентябре она собирается похудеть… Но пока еще не собралась. Лучше возьмите ее с собой. Иначе сама увяжется.

* * *

Рассвет лишь начинал серебрить бледноватое городское небо, а две Киевицы, с нагрузкой в виде упитанного воротника на плечах, уже сидели на холодной скамейке во дворе дома на Стрелецкой, присоседившегося к белой стене Святой Софии Киевской. Приключенческий «амор» Изиды пришелся кстати – утро было холодным, зябким и долгим, и, если бы не пушистый воротник-грелка, Даша успела б продрогнуть до самых костей.

Сначала запели птицы, затем зашаркал метлой молодой ушастый дворник-студент, зашуршали колесами машины, заспешили на работу люди… А во дворе пятиэтажного дома ничего не происходило, и было все так же непонятно, зачем Город послал их сюда.

– И все-таки глупо, – не вынесла нарастающей скуки Даша. – По-твоему, если ты получила мужчину и ребенка, всю оставшуюся жизнь женщиной быть не обязательно? Вот именно из-за таких заблуждений и происходит половина разводов!

Маша нахмурилась. Однако у Чуб возникло паскудное чувство, что хмурится та по другой причине.

– Понятно, – скривилась Даша, – что твой Мир никуда от тебя не денется… потому что ты ведьма. Но, если хочешь знать мое мнение, ты никогда не состоишься как ведьма, пока не вытащишь из себя женщину.

– Ладно, буду тащить…

– Не напрягайся. Бессмысленно! – повысила голос Даша. – Знаешь, почему ты не веришь, что твой Врубель любил тебя?! И считаешь, что Мир тебя любит за красивую душу… Потому, что ты сама себя не любишь. И никогда не любила. А это как вера в Бога. Если ты сам атеист, то ни за что не признаешь чужую веру – истинной. Она всегда будет казаться тебе смешной, глупой, какой угодно – но не настоящей.

– Как ты умно подметила, – похвалила Маша. И по ее застывшим глазам Чуб окончательно убедилась, что напарница думает о совершенно ином и внимает ей впол-, а то и в четверть левого уха.

– Не понимаю, – проговорила Ковалева, – почему дом не хочет говорить со мной? Я два часа пытаюсь завести разговор. И про здоровье его спросила, и не обижает ли его местный ЖЭК. Про это старые дома всегда охотно рассказывают, они любят пожаловаться. А он молчит и молчит, – озадаченно вздохнула студентка.

А Даша Чуб вспомнила, за что не любит себя, и тоже вздохнула – со средней из трех Киевиц киевские дома не разговаривали вообще никогда.

– Ночью, пока ты спала, я навела кое-какие справки. Два маленьких дома за церковной стеной, – показала Маша на кирпичную преграду за ними, – построены в 18 веке. Это бывший Братский корпус и нынешний Центральный архив-музей литературы и искусства. А сам Софийский собор был заложен, возможно, еще князем Владимиром в 1011 году. Представляешь? Ему исполнилось ровно тысячу лет!

– И что?..

– Пока ничего…

Больше ничего примечательного в их местонахождении не было. Даша в сотый раз убедилась в этом, повертев головой влево, вправо, и вновь обратив голову вверх к достопримечательной стене Софии Киевской.

– Кстати, – вновь повторила Маша, – Мозаичную Богоматерь Оранту на стене в Софийском соборе тоже называют «Нерушимой стеной». Во время гражданской войны в стены Софии попало 13 снарядов, но она устояла… «Нерушимая стена» не поддалась! Софийская Матерь Божья – самая древняя восточнославянская святыня. Оранту считают киевским чудом, покровительницей и защитницей нашего народа. Говорят, Киев будет стоять до тех пор, покуда стоит «Нерушимая стена»…

– Только Киев показал нам не ее, а обычную стену, – безнадежно сказала Даша. – И, что касается меня, я уже ни стоять, ни сидеть не могу. Здесь ничего не происходит!

И тут, точно желая хоть как-то разрядить Дашино напряженно-унылое ожидание и необъяснимое молчание здания, приоткрытое окно на втором этаже разразилось громким и визгливым криком.

* * *

– Сколько раз, сколько раз, сколько раз я должна повторять?!!!.. Еду можно заказывать только в одном ресторане! «У Аллочки»… Нет, не надо думать! Не нужно делать как лучше – нужно делать так, как я вам сказала!

Изрыгнув сие, окно затихло, а Чуб повернулась к напарнице:

– Ну, так что будем делать? Как лучше или как она сказала? В смысле, мы что, так и будем сидеть?

Маша, однако, отнеслась к ее словам на диво серьезно.

– Думаешь, это подсказка? – озарилась она.

– Ну… – об этом Чуб однозначно не думала (она думала, как сыскать повод, чтоб встать и размять ноги). Но Город и впрямь часто посылал им послания в виде случайных фраз, газетных строчек, обрывков афиш.

– Думаешь, – взволнованно прибавила Маша, – мы сейчас тоже ищем что-то «как лучше»? То есть получше… Сидим и ждем какой-то беды, трагедии – большого события. В то время как Город уже сказал нам, что нужно делать. Он показал нам обеим лишь церковную стену, двор, жилой дом, дверь, два окна. Значит, мы видели все, что нам нужно! И, значит, сейчас мы просто не видим чего-то важного. Сидим, смотрим прямо на него и не видим.

– Ну, если так, – обрадовалась хоть какой-то, пусть умственной, разминке Землепотрясная Даша, – давай по порядку. С Софией и стенами понятно – эту версию нужно проверить. Со двором – тоже… – Чуб в последний раз перечеркнула взором щербатый асфальт, детскую площадку с качелями и деревянным резным крокодилом, стандартную скамейку, пару мусорных баков, куст, деревья, чахлый газон и заключила: – Тут ни фига. Остаются двери и окна. Кто живет в верхнем, мы уже в общих чертах представляем, – крикливая снобистская стерва. Надо узнать, кто она. Ну и второе окно прояснить, и дверь тоже… Пуфик! Пуфик! Изида, ты куда?!!..

Пока Киевицы караулили нечто еще не случившееся, в праздничной жизни рыжей кошки случилось немало событий. Она успела подремать и помурчать на плечах у хозяйки; спрыгнуть вниз; перепугать до полусмерти прогуливавшегося во дворе полусонного хозяина рыжего пекинеса, поздравив его питомца с огненным праздником; послать на три буквы двух серых терьеров и одну черную таксу; полежать в засаде, намереваясь поохотиться на голубей; передумать, плюнуть на ту охоту, вернуться на колени к Даше, громко потребовать, чтоб та погладила ей круглый животик, муркнуть «charmant[6 - Прелестно (фр.).]» и вновь переместиться на уже прогретую сентябрьским солнцем траву.

Теперь же с неподражаемой грацией рыжего гиппопотама Пуф карабкалась на близрастущее дерево.

– Доця! – Даша соскочила со скамейки. – Доця, вернись, ты упадешь! Давай, быстро ползи попой назад…

Заслышав взволнованный голос хозяйки, Пуф честно попыталась дать задний ход, – но едва не сорвалась вниз и припустила вверх с новой силой.

– Нет, доця, нет!.. – замахала Даша руками.

Достигнув первой ветви, Изида осторожно пошла по ней.

– Не надо! Она ж под тобою подломится!..

Подтверждая слова, ветвь подозрительно закачалась, кошка замерла, вцепилась когтями в кору, округлила глаза, открыла рот и заорала:

– М-эу… М-эу…

– Мама, что делать?! – истерично заломила Чуб руки. – Я в Башне забыла метлу! Никогда не забываю, а тут… Все ты виновата! Все из-за того, что ты меня в три утра подняла! – в сердцах обвинила она Ковалеву.

– В пять тридцать…

– Какая разница? Разве нормальные люди встают так рано! Конечно, я все забыла… А Пуфик теперь разобьется!!!

– М-эу… М-эу… М-эу… – неслось на весь двор.

Ни разбиваться, ни затыкаться Изида не собиралась, – она возмущенно взывала о помощи. Даша в панике металась внизу.

– Даш, она – кошка, – попыталась воззвать к логике Маша. – Они прыгают вниз и не с такой высоты. Тут всего метра три…

– Она лапку сломает! – проплакала Даша, загодя проживая ужасную катастрофу. – Она ударится. У нее будет стресс. Она будет знать, что ее мама – предательница и в трудный час ей ничем не поможет, – похоже, дремавший досель материнский инстинкт проснулся и забил в Чуб, причем не родником, а фонтаном, угрожая наводнением ближайшим окрестностям.

– Хочешь, я быстро мотнусь домой за метлой? – предложила Маша. – Мы ж рядом…

– Ты не успеешь! Она упадет!

– М-эу… М-эу… М-эу…

– Эй, вы!.. Сделайте что-то с вашим мерзким животным!

Старый дом стал похож на выставочный зал – в оконных рамах нарисовались портреты жильцов. В окне, полюбляющем еду от неведомой Аллочки, портрет был групповым – молодая тонконосая блондинка в комплекте с невзрачной женщиной средних лет. Прямо под ними зарисовался портрет неизвестного в спортивном костюме с древней эмблемой Олипиады-80 – сухонький, вредный старик, посмевший обозвать Дашу «Эй, вы», а Пуфик «мерзким животным».