Пан Твардовский. Душа чародея

Ледяным смертельным холодом охватило сердце пана; хотел было он перекреститься, но рука ему не повиновалась, словно свинцом налилась она; хотел прошептать молитву, призвать на помощь Царицу Небесную, но для мольбы уста его не раскрывались, дрожали, и только бессвязный звук вылетел из них. Оторопел пан; ослабли его крепкие члены, кровь застыла в жилах, и, не поддержи его мрачный латник, благородный шляхтич непременно свалился бы с коня.

– Здравствуй, пан Твардовский! – глухо произнес латник.

– Я тебя не знаю! – прошептал пан, ещё более содрогаясь, что неизвестный знает его имя.

Сатанинская улыбка мелькнула на губах мрачного латника, и он насмешливо произнес:

– Как меня не знаешь? А кто же спас тебя сейчас?

– Храбрые жолнёры милостивого короля моего…

Презрительный смех прервал речь шляхтича, и латник сказал:

– Вздор! Тебя спас я!

–

Но кто же ты?

–

Сатана!

Шляхтич так и окаменел; а латник продолжал:

– Ты призвал меня на помощь, и я спас тебя!.. Чего боишься? Стыдно робеть и отступать благородному шляхтичу!

Пан был задет за живое. Как истый сын храброго народа, шляхтич боялся перед кем бы то ни было выказывать трусость, и потому, хоть его и била лихорадка при мысли, что он очутился в обществе сатаны, пан собрался с духом и смело воскликнул:

– Твардовский ничего не боится и никогда не отступает!

– И прекрасно делаешь.

– Что тебе нужно?

– Чего нужно? А ты разве не знаешь, что «долг платежом красен?»

– Знаю!.. Чем я должен заплатить тебе? Жизнь нужна моя, искуситель?

– Нет. Твоей жизни мне не нужно: пропадай во прахе и ничтожестве! – с презрением сказал сатана.

– Чего же ты требуешь?

– Отдай мне то, что найдешь дома, чего ты никогда не видал и чего теперь не жалко.

Твардовский закупался. Сатанинская просьба была для него непонятной загадкой; одно только хорошо понял он из этого требования, что дух тьмы не просит от него ни милой молодой жены, ни золотой казны.

– Хорошо, я согласен! – отвечал пан, подумав. – Теперь, кроме жены да казны, мне ничего не жалко!

– Распишись!

Как ни был смущен и взволнован Твардовский, но при этом приказании ухмыльнулся и вскричал:

– Желал бы я знать, как могу исполнить твое желание, сатана? В такую бурю разве можно писать, да и на чем еще?

– Что невозможно для смертного, то возможно для духа! – с презрением промолвил мрачный дух, и пред удивленным паном совершилось именно невиданное и невозможное для человека дело.

При блеске отдаленной молнии, под проливным дождем, лившим с неба словно из ушата, при вое и свисте урагана, под напором которого гнулись и стонали вековые деревья, дух преспокойно писал на пергаменте, выделанном из кожи грешного самоубийцы, писал так же удобно, как делывал то сам пан в своих палатах. Окончив писать условие, сатана подал его подписать Твардовскому, проговорив:

– Подпишись же теперь своей кровью!

Пан протянул к нему обнаженную руку. Как добрый католик и сын своего века, он хорошо знал и был убежден, что только кровью и заключают люди свои сделки с сатаной. Дьявол уколол пану своим ногтем указательный палец: из него брызнула кровь, и Твардовский, обмочив в нее железное перо, поданное ему духом, подписал, что требовал последний.

Сатана исчез.

2. Роковой удар. – Смерть.

На берегу неширокого озера стоял небольшой дом Твардовского, называемый замком. В частой неподвижной воде озера отражались плакучие ивы, а вдали расстилались длинные зеленые поляны, сливающиеся с подошвою высоких гор. Это было на утро после бурной ночи. Свежий, прозрачный воздух дышал ароматом, звенели в небесах трели Божьих птиц, а лазурная высь, была светла и ясна.

Не светло было только на душе пана, когда он завидел соломенную кровлю своего дома, поднявшись на пригорок. Чем ближе подъезжал Твардовский к родному приюту, тем грустнее и тяжелее становилось у него на сердце, и чувствовал он какую-то беду, которая скоро должна будет разразиться над его головой. Но он не знал, что за несчастье грозит ему, а потому ещё тяжелее и невыносимее становилось пану, и он, не в силах долее выносить неизвестности, ударил шпорами коня и помчался поскорее домой, чтобы, наконец, узнать свою участь.

Вихрем влетел пан в ворота на свой широкий двор. Всё там было тихо. Никто не встретил благородного шляхтича. Сжалось тоской ещё больше сердце несчастного. Соскочил он с коня, пробежал сени и вошел в переднюю светлицу; здесь встретила его выбежавшая из другой комнаты старуха, и прежде чем успела она ахнуть от удивления и радости, что видит своего господина, тот быстро проговорил:

– Магдалина, все ли дома здоровы?

– Все здоровы, пан… Всё слава Богу…

– А жена?.. Ядвига?.. Где она?.. Отчего я её не вижу?

– Тсс… тсс пане, – махая руками, вполголоса заговорила Магдалина и, лукаво ухмыляясь, продолжала почти полушёпотом: – не кричите, милый пан… не испугайте пани… Она здорова… но…

– Что но?

– Лежит в постели! – и старуха подмигнула пану.

– Зачем она в постели?

Приподнявшись на цыпочках к самому уху пана, старуха весело шепнула:

– Пани родила вам, пан, сыночка!

Схватив себя за голову, пан бессильно упал на скамью. Безжизненно склонилась его голова на грудь, и в страшном унынии он произнес про себя:

– Сатана, теперь я тебя понял! Горе!.. Горе мне! – воскликнул он вслух.

Старая Магдалина всплеснула руками. Она ничего не могла понять в отчаянии пана. Странно ей показалось, что вместо радости, которую она думала увидать в своем господине, она заметила в нём глубокое уныние и сердечную тоску.

– О, Святая Мати! – воскликнула старушка. – Чего же добрый пан так испугался? Для чего пан так закручинился?.. Не случилось ли чего недоброго с вами, хозяин?