Драконья кровь

– Возьми, – продолжала людоедка, обеими руками рассыпая перед нами монеты. Это было странное, жуткое и богатое зрелище одновременно – в грязных руках нищенки несметные сокровища, столько, что у любого нормального человека помутился бы разум. – Возьми сколько захочешь. Только отпусти меня… или помоги унять того, второго, который крушит там все – слышишь, он разламывает мебель? Я отдам тебе все; все умерли, и я теперь хозяйка всему этому. Мне все это не нужно, а тебе может пригодиться, – она выловила нитку жемчуга из зловонной липкой кучи, слегка потерла его о свое платье и протянула мне. – Вот драгоценные камни. Золото. Не хочешь? Тогда я могу дать тебе такое чудо, о котором ты даже не слышал – кожа Дракона. Знаешь, как это прекрасно?! Думаешь, мы убили их, чтобы съесть? Нет; Драконы омерзительны на вкус. Мы выкинули их туши сразу после того, как освежевали. Мы содрали их кожу и сделали из неё одежду – хочешь посмотреть?

Не дожидаясь моего согласия, она подскочила и принялась сдирать с себя вонючее тряпье.

– Вот, смотри! Хочешь?

На миг я рот раскрыл, пораженный.

Людоедка, избавившись от тряпок, стояла передо мной.

Она оказалась не такой уж толстой – на самом деле, на ней было намотано много ткани. Но не для того, чтобы согреться, о, нет! Здесь, в подземелье, было очень влажно и тепло, видно, от процессов гниения. Тряпками была защищена от грязи её драгоценная одежда из нежной кожи молодой Драконихи, чем-то напоминающей кожу рыбы из семейства осетровых. Это было очень красивое коричнево-золотое платье, короткое, до колен, с корсажем, зашнурованным тонко выделанными Драконовыми усами, с крупными чешуями вдоль шнуровки, с ажурными рукавами, искусно выкроенными из гребня. Кожа была выделана так аккуратно и хорошо, что не потеряла своего блеска и была мягкой, как ткань.

– У меня есть еще, – горячо говорила она, вертясь перед нами, принимая какие-то странные позы, поглаживая себя руками по груди – господи, да она пытается совратить нас, догадался я, – зеленого цвета! Плащ с золотой застежкой и сапоги с пряжками! Мы иногда продаем кожу Драконов – поверь, находятся желающие купить её! – и ценится она очень высоко! Чего ты хочешь, скажи? У меня есть все, что тебе только может пригрезиться. Я знаю, ты хочешь служить Дракону – зачем?! Что он может тебе дать? Ничего. Лишь малую толику своих сокровищ. А я могу отдать все. Весь замок. Забирай. Мне не жаль.

Ты смог бы стать Императором, здесь достаточно денег для того, чтобы стать равным Летающим! Замок почти цел; тебе не придется его даже отстраивать. Ты будешь важным господином. Принцы будут кланяться тебе, как равному.

Мой паж опустил факел; он стоял, вытаращив глаза, словно медовый блеск кожи затмил ему разум, и еще миг – и он шагнул бы к вертящейся женщине.

– Стой! – рявкнул я, отпихнув его назад. – Я убью тебя, не раздумывая, если ты сделаешь еще хоть шаг. А ты заткнись и прекрати вертеться. Я не баба, и ты меня не соблазнишь тряпками и нарядами. Прикройся, – я подцепил носком сапога её тряпки, брошенные мне под ноги, – платье, конечно, хорошо, но даже в нем ты не красавица. Смотреть жутко.

Не отдавая себе отчета, я ногой кинул ей её тряпки, и тот, кто прятался за кучей дерьма, с ревом кинулся на движение. Помню, как перекосилась у меня физиономия – губы собрались в кучку и съехали куда-то на сторону, а глаза зажмурились, словно кто-то ударил мне в лицо, – и я махнул Тэсаной. Просто махнул; и тот, кто прыгнул на летящие тряпки, взвыл и упал в чавкнувшую грязь. Паж, придя в себя от наваждения, закатился в истерике, людоедка, усевшись от неожиданности в грязь, шипела – теперь она совершенно не была похожа на человека, скорее, на какое-то странное животное, бешенное или безумное к тому же, – а я, переведя дух, рассматривал свой трофей.

Вот это уже было чудовище. Не знаю, как эта женщина стала людоедом, но тот, кого я зарубил (а я удачно перерубил ему голову) им родился.

Это был мутант, короткий, широкий. У него почти не было ног, ступни, колени и бедра укладывались меньше чем в полметра, зато мощные руки болтались до земли. Тело, как я уже говорил, было мощное, с широкой грудью, но какое-то сплюснутое, короткое. Похоже было, что всю свою жизнь он таскал тяжести, и позвоночник его просел, а плоть повисла на талии, образовав складки на боках и животе. Голова огромная и уродливая, выпученные глазки крохотные и такие злобные, что кровь стыла в жилах. Короткий толстый нос (я перерубил как раз переносицу, отделив черепную коробку от лица) с огромными ноздрями – должно быть, у него был отменный нюх, как у собаки. И ротик – вот она, ожидаемая экзотика! – огромный, жадный, с заточенными зубами.

Это, несомненно, был мужчина – что-то мне об этом говорило. Может, то, что женщина с воем целовала его и причитала, как над любимым мужем.

– Прекрати орать, – я, уже не опасаясь, пихнул её ногой в бок. – Смотреть противно. Ты просила оставить тебе жизнь – возможно, это так и будет. Вставай и идем.

– Будь проклят! – выла она, заламывая грязные руки. – О, горе мне!

– Интересно, что он мог предложить тебе, чтобы ты с ним жила здесь, в этом аду, и стала такой же, как он? – спросил я. – Ты разве не видишь, что он урод?

– Ты сам урод! – визжала она злобно, терзая свои волосы. – Что ты понимаешь, мальчишка?!

– Он ел людей, – напомнил я. – Скажи мне, что нужно сделать, чтобы нормальная женщина не замечала этого? Ты ведь родилась нормальной? Как можно быть в своем уме и …

– Ел людей! Для вас это – самое главное! То, что он ел людей! Будто мало их шляется наверху! Да мы ели своих детей, если они не походили на него… Что для меня чужие ублюдки?!

С разворота я ударил её по лицу, выбив пару зубов. Меня колотило.

– Не-ет, – протянул я, скрежеща зубами. Людоедка еле ворочалась в жидкой грязи, вытирая рукой разбитое лицо. Крик её прекратился. – Ты не будешь жить. Это я тебе обещаю! Ты не человек и не женщина. Ты…

– Ну? Кто я? – прошлепала она разбитыми губами. – Ты не знаешь! А я – избранная. Он избрал меня. Я не боюсь смерти. Я не боюсь боли. Я её не ведаю. И ты никогда не поймешь, что все вы для нас были лишь пищей! Вы не знаете того, что знал он. И никогда не узнаете! А он знал, как летать меж звезд. Он пришел оттуда, где вы, ничтожества, никогда не будете. Он обещал меня взять туда. К звездам. Молитесь своим богам! Они никогда вас не возьмут к себе на небеса! А он мог… Ты скажешь, что не может смертный этого сделать – а он мог! Мог! Мог летать!

– Айда, – зло закричал я, цепко ухватив её за локоть, – сейчас полетаешь ты!

Силой поволок я её туда, где слышался погром. Странно, но теперь я не боялся. Вообще; и даже за пажа, который молча несся за мной, освещая мне путь. Грязная нора несколько раз вильнула и вывела нас в некое подобие зала, небольшую комнату, относительно чистую. Пол здесь был устелен соломой, как в хлеву, и в этой соломе, всклоченной, растоптанной, были раскиданы обломки клеток и мебели – вон ножки стула торчат, а вот лежит дверца старинного шкафа.

По углам валялись несколько тел. Кажется, трое из них были обезглавлены – то были людоеды, притом двое – просто любители полетать, и лишь один был жутким карликом. Четвертый человек был их жертвой…

Черного нигде не было. Я прислушался – возня доносилась откуда-то сверху, словно бой все еще продолжался.

– Он в винтовой башне, – быстро сообразил паж, – гонит их наверх. Говори, стерва, где ход?

Женщина молчала, и мальчишка вкатил ей хлесткую пощечину. У меня глаза на лоб полезли от его неожиданно пробудившейся смелости и прыти.

– Говори, дура, – страшно закричал он, – если не хочешь поджариться живьем! Господин Дракон сейчас кружит над замком! Он сожжет всех, кого увидит, и до нас пламя достанет! Теперь – достанет, потому что наверняка уже знает, где ваше поганое логово!

– Дракон?! – ужаснулся я. – Как такое возможно?! Как он узнал?!

– По твоей записке, господин, – быстро ответил паж. – Он не велел останавливать вас, потому что хотел посмотреть, не струсите ли вы. И меня он послал с вами в наказание за то, что проболтался. Но, боюсь, увидев папашу-людоеда, господин Дракон не сможет сдержать свой гнев и…

С ревом с потолка свалилась туша, и еще один карлик умолк навсегда, разбившись.

– А вот и ход, – сообразил паж. – Скорее!

Мы расшвыряли снопы соломы, мешающие нам, и под ними отрыли лестницу. Драка наверху удалялась. Верно, людоед не хотел сдаваться, и Черный гнал его наверх затем, чтобы сбросить с башни. Жуть.

Поручив людоедку заботам пажа – а он абсолютно перестал бояться её, – я рванул наверх. Навстречу мне потянуло свежим ветерком, и я мысленно поразился, что не задохнулся насмерть в смраде подземелья. Поднявшись по винтовой лестнице кругов этак на семь, я увидел Черного – он догонял кого-то, отбивающегося яростно и отчаянно, – и поднажал.

– Зед! – орал я. – Зед! Наверху Дракон!

Дерущиеся продолжали удаляться от меня очень быстро. Сердце мое колотилось бешено. Еще круг, еще пара кругов…

Я выскочил на крышу – это была плоская крыша, кроющая галерею, – и ветер обхватил меня, едва не сбив с ног. Черный, злой, перемазанный в говне (к деньгам, вестимо), страшно рубился с чудовищным папашей – его не зря так боялся наш болтливый друг! Могучими руками он раскручивал какой-то жуткий крюк, мясницкий, на который мясники так ловко подвешивают туши, и Черный бесстрашно отбивался от него, тесня людоеда к краю крыши. Я и рассмотреть этого монстра не успел как следует, но ноги мои встали, и я остолбенел. Карликом он не был, скорее, наоборот, он был огромен и толст. Даже высокий Черный смотрелся на его фоне мелковато… Но все-таки просматривались общие фамильные черты у всей этой веселой семейки – жуткая голова, сплюснутое тело и короткие хилые ножки.

– Черный! – проорал я, но он не обратил на меня внимания. Следом за мной паж пинками выгнал на крышу людоедку. – Дракон!

Впрочем, я мог бы и не предупреждать. И паж мог бы не переживать за наши шкуры – Дракон обладал достаточной выдержкой, чтобы не сожрать всякого, кто вылезет наружу. Это его широкие крылья подняли этот ветер – не замеченный нами, он завис немного позади башенки и наблюдал за поединком некоторое время. Но позволить Черному убить папашу-людоеда он не мог – все-таки, он очень желал отомстить. С визгом он свалился сверху, как камень, и ухватил лапищей людоеда поперек туловища. Черный, сбитый с ног, покатился по крыше. На миг наступила тишина, такая тонкая, что было слышно, как сипит придавленный людоед, которому страх как хотелось продышаться, поединок вымотал его как хороший марафонский забег, и как мелкий дождичек капает по крыше, постепенно затихая.

– Что, навозный ты червь, – прошипел Алкиност, слегка придавливая людоеда еще разочек, да так, что несчастный побагровел, и его и без того выпученные глаза чуть не вывалились из орбит, – не помогло тебе твое вонючее логово? Что скажешь теперь? Снова будешь смеяться?

Папаша-людоед с ненавистью смотрел на Алкиноста Натх своими выпученными глазками, и его мясистые губы шевелились.

Сначала я думал – Дракон задавил людоеда, и тот испускает последний вздох. Изо рта его вылезала какая-то каша из мычания и причмокивания. Но потом я понял – людоед что-то говорит! Этот мерзкий урод с трудом ворочал языком, он не умел говорить как следует!

– Я сделал из твоей ящерицы сапоги, – таков был смысл того, что пытался сказать людоед. Алкиност взревел от ярости, пальцы его сомкнулись, и когти прокололи кожу на толстом грязном теле, превращая убогую одежду на теле людоеда в лохмотья. Людоед заорал от боли.

– Что ж, ты, оказывается, большой шутник, – произнес Алкиност. – Только и я люблю шутки. Сапоги… Я велю сделать из тебя барабан. И, думаю, ты еще увидишь, как твою кожу будут распяливать на рамках!

Безжалостно Алкиност Натх ухватил людоеда – думаю, он покрошил уродцу все ребра, – и взлетел в небо. Черный, поднявшись на ноги, проводил его долгим взглядом.

– Думаю, он немного разозлился на твое самоволие, – заметил я. – Он и слова тебе не сказал.

– Ничего, – отмахнулся Черный. – Он утолит свою жажду мести и простит меня. Кроме того – о каком самовольстве идет речь? Я не нарушил ни единого его приказа. Паж вот нарушил, – он кивнул на пажа, – а я нет. Он мне ничего не запрещал.

Я ухмыльнулся.