Драконья кровь

Вновь ударил гонг, теперь призывая людей к порядку – то был знак того, что будет говорить Дракон. Трибуны затихали медленно, неохотно, страсти никак не желали улечься.

Дракон дождался полной тишины – в его молчании было столько спокойствия и величия, что, казалось, он мог бы перемолчать и переждать Вечность, и она вынуждена была бы уступить ему, покоряясь его невозмутимости.

– Сегодня был трудный день, – произнес он, внимательно рассматривая Черного. Стража отпустила его, и он теперь стоял на арене рядом с Зедом, растрепанный, лохматый, распаленный (а Зед, думаю, был неприятно удивлен – Черный стал почти с него ростом). – Думаю, оба вы устали. А потому поединок между вами я решил отложить до завтра. У вас у обоих будет время подумать, – Дракон многозначительно глянул на обоих по очереди, – и, возможно, отказаться.

Черный упрямо набычился – нет, он не откажется. Зед омерзительно ухмыльнулся – и он не откажется. И Дракон это понял; но смолчал.

– Ночь перед боем ты, Тристан, проведешь у меня в покоях, – продолжил Дракон.– Так будет лучше для вас обоих. Ты, Зед, будешь у себя – моя личная стажа проследит, чтобы вы не встретились раньше назначенного срока.

Зед недобро усмехнулся; он подумал – я не сомневался, что именно эта мысль проскользнула в его голове, – что Дракон жалеет юного Тристана и хочет, чтоб он одумался за ночь. Остынут страсти, утихнет разгоряченная кровь…

Знал я и то, о чем думает Дракон, молча наблюдая за богатой палитрой чувств, отразившейся на лице Черного. Он думал, что если юный Тристан не остынет до утра, то это будет означать, что он шел к этому долго, упорно, и хладнокровно. Это будет означать, что Тристан, сильный, умелый, смелый, так же умеет идти к намеченной цели, как и принц Зед – но только не по головам и не по трупам, а это дорогого стоит.

И я знал так же, что Черный не откажется от своего, ни за что не откажется от своего плана. Даже если ему принц Зед прямо сейчас отрубит башку!

– Я с ним! – заорал я, продираясь сквозь толпу. Где-то бабочкой вспорхнуло: «Прямо в сердце!», но мне было плевать. Дракон уже сто раз об этом слышал; и если я до сих пор жив, то и далее мне ничего не угрожает… теоретически.

Черный повернулся ко мне. Дракон вопросительно смотрел на мои попытки вырваться из толпы, которая превратилась просто в болото, не желающее меня выпускать из своих объятий.

– Это мой друг, – отчетливо произнес Черный. – Он со мной!

Помню, как разомкнулись передо мной копья, и я вывалился на арену, запыхавшись. Зед сверлил меня недобрым взглядом, видно, тот человек, которого я так храбро уложил, был ему дорог.

– Его поведение порочило власть Дракона, – ляпнул я, совершенно не отдавая себе отчета о том, что меня слышат многие. У Зеда усы задергались. Дракон усмехнулся.

– Отведите претендента и его друга в мои покои, – велел он. – И если хоть один волосок упадет с их голов…

В покоях, отведенных нам Драконом, было очень тепло – камин тут был не как на постоялом дворе, крохотный и дымный, а огромный, и тепло надолго задерживалось в его темной каменной пасти. Убранство было не самым богатым, скорее, аскетичным, но тут было все, что нужно, включая рукомойник из чистого серебра, начищенный до блеска, а под тонкими циновками, расстеленными на полу, были толстым слоем насыпаны высушенные пахучие травы. Постели с крахмальными простынями пахли свежестью, как бывает, когда белье после стирки вывешивают сушиться на улице, и в ней не было, против обыкновения, ни единой блохи.

Нам прислуживал молоденький паж в нарядном бархатном алом костюмчике, в берете с пышным пером, и в коротких, пышных, как молодые тыковки, штанишках, из которых торчали длиннющие тощие ноги. Он ловко накрыл стол аж тремя скатертями – льняными, и потом еще парчовою, как для знатных господ, – и пока мы ели королевское жаркое, стоял наготове с полотенцем через плечо на брата, чтобы в любой из моментов мы могли вытереть руки, и еще одним протирал важно наши чаши, прежде чем налить туда вина.

Черный, кстати сказать, от вина отказался, но слопал, как обычно, так много, что у юного пажа на лоб полезли глаза, но он тактично смолчал – хотя на его подвижной физиономии было написано: «Ну, парень, ты и пожрать! Складывается такое ощущение, что ты напросился на бой исключительно ради того, чтобы налопаться нахаляву. После такого ужина и умереть не жалко!»

Я пил вино, но оно мне не помогало. Фигня, что алкашам оно помогает забыть проблемы! Значит, такие это пустяковые и ничтожные проблемы, что их можно залить водой, крашенной скисшим виноградным соком…

– А вы смелый, господин Тристан, – уважительно начал паж, прибирая после нас стол. Физиономия его так и оставалась безмятежной и бесхитростной, и в голосе не было раболепия, присущего умным и осторожным людям. – Надо же, сразиться с принцем Зедом! Этого сам, по своей воле, никто не хочет. Просто все знают, чем это может кончиться. Наверняка вы видели сегодня…

– Что мы видели? – лениво спросил Черный, завалившись на кровать поверх шкуры какого-то животного типа медведя. Ловкий паж сию минуту оказался рядом и с почтением содрал с него сапоги – растоптанные боты из воловьей шкуры.

– Ну, как же, – оживленно продолжал болтать неутомимый паж, отправляя сапоги Черного в угол с таким почтением, будто это были шелковые туфли, вышитые драгоценными каменьями, – а почтение к Дракону? Он чуть не зарубил этого Воканну! Как тот верещал! Так ему и надо! Никогда мне не нравился… Какой-то он …

Я мысленно согласился с пажом.

– Он не убил бы, – так же лениво ответил Черный, закидывая руки за голову и блаженно потягиваясь. – Он блефовал нарочно, чтобы заставить принца Лара вступиться.

– Это да, – с готовностью согласно закивал головой паж. – Но за вас-то Лар не сумеет заступиться! Его просто завтра не пустят близко к арене. Или у вас есть какой-то план?

Лицо мальчишки просто лучилось от любопытства, и я моментально представил себе, как он – хитростью ли, подкупом ли, но выспорил это право у прочих слуг – прислуживать вечером Тристану-смертнику, чтобы самому, первому, разузнать, на что он надеется, и потом рассказать всем…

Черный блаженно закрыл глаза.

– Да какой план, – неохотно произнес он. – Башку ему оттяпаю, и все.

Физиономия мальчишки помрачнела, на ней проскользнула тень досады – Тристан не стал выдавать своей тайны, рассказывать о своем плане, значит, и разболтать на кухне в свете печи за стаканчиком доброго винца, не о чем будет. Но паж тут же утешился – по-моему, он просто решил наврать с три короба. Все равно Тристан завтра будет покойником, и спросить не с кого будет, решил он.

– Только попробуй пискнуть, – рыкнул я, заметив на его лице мечтательный полет фантазии, – только попробуй наврать, я тебя так отделаю..!

Паж, вздрогнув, треснул об пол целую кипу тарелок и с удивлением воззрился на меня.

– Так это правда, господин! – прошептал он. – Ты и в самом деле..!

– Оставь меня со своими фантазиями! – нервно крикнул я. – И попробуй только наврать – я не шучу! – и я пришибу тебя!

– Да оставь его, – лениво произнес Черный. – Пусть врет.

Паж колобком выкатился из нашей комнаты, и уже за закрытыми дверями что-то уронил, загремела кастрюля и посыпались серебристым дождем ложки.

Беспокойство не отпускало меня; я находился словно в бреду, словно сомнамбула слонялся по комнате. Положив ладони на остывающие камни камина, я закрыл глаза. Мне казалось, мысль моя пронизывала насквозь замок, и я слышал, слышал неугомонного Зеда, празднующего победу. Я видел его, огромного, разъяренного и возбужденного одновременно, словно дикого зверя, почуявшего вкус крови. Он расшвырял своих пьяных вассалов, которые славили его и говорили о его силе, он крушил их угодливые, притворно ухмыляющиеся рожи, он ненавидел их и не находил себе места. Ему что-то было нужно, но не эти притворные льстивые похвальбы, его что-то беспокоило, но он не знал, что. Дракон был, бесспорно, прав – будь у Зеда шанс, хоть полшанса достать Черного, и он накинулся бы на него и убил. Ему не нужна была слава, ему даже месть была не нужна – он жаждал утоления своей ненависти. И каждый раз, ударив, он ощущал боль оттого, что удар этот предназначался не тому, кто его получил, и оттого, что невозможно достать того, кого так хочется превратить в бесформенное мясо!

И это разрывало душу Зеда, рвало его в клочья, и он страдал, и кричал в муке – о, этим рыком он мог бы устрашить целое войско! Сколько в нем было страсти, ненависти и жажды убийства! И я, стоя с закрытыми глазами, видел словно наяву его перекошенную красную рожу, его искаженный слюнявый рот со стиснутыми гнилыми зубами, а его горячее дыхание словно опаляло мне шею, будто он стоял у меня за спиной.

– Мне кажется, я его слышу, – прошептал я. – Я слышу звон мечей и кубков… Он пьет, он много пьет, и его вассалы славят его. Я слышу его тяжкие удары – да, не многие могут их выдержать. Мне страшно… Он убьет тебя, он хочет тебя убить!

– Да у тебя жар! Приляг, отдохни…Ты чересчур переживаешь за меня. Почему ты в меня не веришь?

– Я верю в тебя. Ты силен и смел, может, даже сильнее Зеда, но он хитер и бесчестен. Я не успокоюсь, пока ты не наденешь пояс – ты знаешь, о чем я говорю. И не перебивай меня. Это, может, и бесчестно, но так ты останешься жив и невредим.

Черный недовольно поморщился; я говорил о поясе с силовым полем, которое окутывало владельца непробиваемым невидимым коконом. Даже если бы Зед со всей силы ударил мечом по телу Черного, защищенному таким коконом, он не причинил бы ему не малейшего вреда.

– Хорошо, – покладисто ответил Черный, – я надену его. Чтобы ты не беспокоился так за меня.

– Надень сейчас же! – я содрал тонкий металлический поясок с себя. Он был сложен из тонких маленьких пластинок, и на вид ничем не отличался от местных поясков, подпоясывающих небогатых простых людишек. Черный недовольно поморщился, но без слов взял его из моих рук и надел. Застегнул пряжку и щелкнул замочком, он активизировал его.

– Теперь тебе будет спокойнее? – спросил он. – Ну же, смелее!

Я кивнул; теперь мне было много спокойнее, и крики Зеда, которые, как мне казалось, сочились из всех щелей меж камнями, уже не пугали меня.

– Пусть теперь порадуется, – пробормотал я. – Теперь ему не убить тебя!

– Ляжешь спать? – спросил меня Черный. – Завтра великий день!

– Для тебя, – ответил я. – Это тебе нужно как следует выспаться. А я еще не лягу; не смогу уснуть. Ты спи. Я постою на страже – сдается мне, что этот паж, которого к нам приставили, уже сидит на кухне и врет всякую чушь о тебе, и вся наша охрана сбежалась его послушать. Я посторожу. Спи.

Черный вернулся на свое ложе и через некоторое время я услышал его спокойное ровное дыхание. Он спал; а я все еще слышал этот разгул. Моя душа словно отделилась от тела, я чувствовал себя одновременно и в нашей комнате, и в другой части замка, видел одновременно и темные балки на нашем потолке, и красивые витражи в зале, где принц готовился к поединку. Мое воспаленное воображение рисовало мне одну картину за другой, и мороз пробегал по коже. Я пытался остановить эти мысли, и не мог от них избавиться, я словно сошел с ума и бредил…

Казалось, праздник вошел в свою кульминацию. Зед, окончательно распаленный, опьяневший до безумия, хохотал, расшвыривая мебель. Он рычал, рыком своим понукая и распаляя свою ярость – ту, которой он рассчитывал устрашить Черного. Наверное, я и в правду сошел с ума – или же я обдышался здешними благовониями, и у меня разыгралось воображение. Но, так или иначе, а стоило мне закрыть глаза, как я словно переносился в полутемный бойцовский зал, богато украшенный, с красивыми витражами и уставленный дорогой мебелью, с шелковой обивкой на стенах, но гнетущий своей темнотой (правда, кое-где тонкий шелк был оборван чьей-то неосторожной рукой, а где-то испачкан сальными пятнами), по стенам которого плясали рваные грязные тени. И он обретал плоть и запах, и я чуял горящий жир в факелах, и запах раскаленного железа, и вонь потных тел – видел даже сальный блеск в мокрых волосах, торчащих ежиком на недавно обритой голове… Зед брил голову, надо же.

– Я убью этого мальчишку! – орал он, и голос его разносился по замку, пропитывая каждый камень своим звуком и ненавистью. – Убью! И знаете за что? За то, что рождаются такие! За то, что он родился таким! Легко быть таким, как он, когда мир – а когда война? Сумеет ли он остаться таким же чистым, когда надо воевать и убивать?! И почему я должен уйти, когда не нужен?! Почему я вдруг стал не нужен?!