Девушка из Золотого Рога

В кафе вошел человек с голым черепом и сухими костлявыми руками. Он остановился у стола Анбари и в знак почтительного приветствия поочередно коснулся рукой груди, губ и лба.

– Мир вам, ваше превосходительство. Давно не виделись.

Паша кивнул:

– Вы приехали из Стамбула, Реуф-бей?

– Да, ваше превосходительство. Я был ранен при Сафарии и теперь служу в управлении таможни. В последний раз мы с вами виделись, когда я был депутатом, а вы – шефом тайного кабинета. Тогда вы хотели меня задержать.

– Мне очень жаль, что вам удалось бежать, Реуф. Как поживает родина?

– Она процветает, над Золотым Рогом светит солнце. Урожай удался, а в Анкаре зимой шел сильный снег. Вам надо возвращаться, ваше превосходительство. Подайте правительству прошение о помиловании.

– Спасибо. Я собираюсь заняться торговлей коврами. Мне не нужна ничья милость.

Незнакомец ушел, а глаза Анбари опять погрустнели. Снова вернулись мысли о неуплаченной квартирной плате, хозяине квартиры, который принимает его за левантийского мошенника, о двоюродном брате Кязиме, который бежал в Афганистан и обещал прислать денег, о другом племяннике, Мустафе, который перешел на сторону врага и не отвечал на письма, и о своей дочери Азиадэ, которая болеет, потому что разгуливает по осеннему Берлину в тонком плаще.

Ахмед-паша закурил, а Смарагд, получив деньги с очередного клиента, присел за его стол.

– Все очень плохо, ваше превосходительство, холодно и бедно, – сказал он на своем, едва понятном диалекте. – В Бухаре опять война, я снова министр. – Он засмеялся, но глаза его оставались при этом грустными.

В углу сидел перс и, приложив руку к левому уху, тихо и протяжно пел старый баяты.[16 - Четверостишие, жанр древней азербайджанской поэзии.]

Индус за стойкой горячо спорил с проповедником из Ахмедии об истинной сущности Аллаха. Ахмед-паша, склонив голову, подумал, что он действительно мог бы служить консультантом в магазине ковров и давать советы несведущим европейским коллекционерам. Он вздохнул, привычно ощутив легкую боль слева. Он любил эту боль как последнее напоминание о ране, полученной десятки лет назад в арабских сражениях.

Черкес за соседним столом что-то мурлыкал себе под нос и отсутствующе улыбался.

– Я собираюсь стать пианистом в ресторане «Ориент», ваше превосходительство, – сказал он полувопросительно.

Достойные занятия его предков – разбой и войны – были теперь ему недоступны. Когда-то воинственные отряды черкесов пришли ко двору Османов, и он тоже был рожден править и отдавать приказы. Но теперь прошлое было занесено стеной песчаного вихря, а реальностью стали мостовые Берлина. Черкес был способен только на две вещи: приказывать и музицировать, но приказывать, судя по всему, вышло из моды.

За столом изгнанных каджарских принцев раздался тихий шепот.

– Горек хлеб изгнания, – сказал один из них.

– Ничего подобного, – ответил другой. – Страна изгнания вообще не печет хлеб для изгнанников.

* * *

Ахмед-паша вышел из кафе и медленно, опустив голову, двинулся по улицам чужого города. Дома были похожи на неведомые неприступные крепости. Люди скользили мимо, как серые призраки. Ахмед-паша шел по шумным улицам города, ничего не слыша вокруг.

«Куплю картофель и помидоры, – думал он. – Перемешаю их, и получится вкусное пюре».

Он остановился на Виттенбергплац. Фасад огромного торгового дома был залит косыми лучами солнца. Паша смотрел на незнакомых женщин в переливающихся шелковых чулках. У Азиадэ таких чулок не было, зато у проходивших мимо женщин были отсутствующие, пустые глаза. Увидев толстого загорелого человека с бычьей шеей, идущего по Тауентциенштрассе, он, отведя взгляд, ускорил шаг и свернул на боковую улицу. Грустно, что министр бывшей империи вынужден сворачивать на боковую улицу из-за того, что должен какому-то разбогатевшему земляку пятьдесят марок. Внезапно им овладело безумное желание драться, бороться. Ему захотелось оказаться сейчас в темном переулке, где бы его толкнули и он мог тогда дать обидчику пощечину. Но улицы были светлы, а люди вежливо и равнодушно уступали дорогу.

Ахмед-паше не оставалось ничего другого, как купить картофель, помидоры, редьку и идти домой. Подойдя к четырехэтажному дому с солидным светло-зеленым фасадом и дверью, отделанной мрамором, с надписью «Вход только для хозяев», министр прошел мимо парадного входа и свернул в маленькую арку. Пройдя квадратный двор с чахлыми деревьями, он остановился у своей двери со сломанной ручкой. Узкий коридор вел в жилую комнату.

Азиадэ сидела на диване и, зажав нитку в зубах, штопала свой чулок. На стуле перед ней лежала раскрытая книга, и она бормотала непонятные варварские предложения.

Ахмед-паша высыпал помидоры и картофель на стол. Азиадэ взглянула на красные шарики, перемешанные с пахнущими землей комочками, и захлопала в ладоши от ощущения необъяснимого счастья.

Глава 3

Студенческая столовая напоминала зал ожидания провинциального вокзала. За длинными непокрытыми столами тесными рядами студенты торопливо и почти не разбирая, что именно перед ними, поглощали блюда, которые с акробатической виртуозностью раздавал исполинского вида мужчина. Над буфетом, с левой стороны, висела черная доска с нацарапанным на ней мелом меню, поражавшим воображение пышностью названий и низкими ценами.

Азиадэ долго стояла перед ним, никак не решаясь сделать выбор между кенигсбергскими фрикадельками и персиковой мельбой. Наконец голод победил чревоугодие, и она, протянув в окошко двадцать пять пфеннигов, получила тарелку с одной огромной, кисловато пахнущей фрикаделькой и, с удовольствием вдыхая ее терпкий аромат, осторожно понесла тарелку к столу.

– Вам уже лучше, фройляйн Анбари?

Вздрогнув от неожиданности, девушка подняла голову. Доктор Хаса с кружкой пива в руке стоял перед ней и смотрел в ее тарелку.

– С каких это пор врачи обедают в студенческой столовой? – спросила в ответ Азиадэ, радуясь выпавшей возможности поговорить с человеком, который не был ни турком, ни тюркологом.

– Врачи, не имеющие частной практики, считаются вечными студентами, – ответил Хаса, садясь напротив нее. – Вы турчанка, не так ли? Я и не знал, что существуют сероглазые турчанки.

Азиадэ удивленно посмотрела не него. Неужели есть люди, которые не знают, что светлые глаза стамбульских принцесс славились от Тибета до Балкан?

– Бывает и такое, – смущенно сказала она и ткнула вилкой в дымящееся мясо. – Но ведь и вы не немец, верно?

– Как вы догадались?

Азиадэ довольно улыбнулась:

– Я, вообще-то, тюрколог и разбираюсь в диалектах. Кроме того, Хаса – не немецкое имя.

Доктор отпил пива и окинул Азиадэ долгим взглядом своих черных раскосых глаз. Его взгляд заскользил по девичьим линиям ее тела, мягким складкам губ, он смотрел в слегка затуманенные серые глаза, и в мыслях его возникли смутные представления о таинственных, укутанных в чадру женщинах из гаремов с мраморными фонтанами и коварными евнухами, которые после некоторого хирургического вмешательства обретали при азиатских дворах значимую, но не до конца понятную роль. Он вдруг почувствовал непреодолимое желание обнять этого ребенка, случайно забредшего в Берлин из сказок «Тысячи и одной ночи», его колено осторожно коснулось под столом ее узкого бедра. Дитя Азии сердито взглянула на него и сказала:

– Если вы будете приставать ко мне, я раскрою рот, скажу «а-а» и стану вашей пациенткой. Тогда вам, по законам врачебной этики, придется держать себя в руках.

Дитя, очевидно, было уже далеко не ребенком или же очень умным ребенком. Хаса залпом опустошил свою кружку.

– Я австриец, – с некоторой заносчивостью сообщил он. – Вы слышали про Вену?

Упоминание об имперском городе не произвело на Азиадэ ожидаемого впечатления. Она отправила в рот последний кусочек мяса, с грустью посмотрела на пустую тарелку, и уголки ее губ пренебрежительно опустились.

– А вы слышали про Кара-Мустафу? Того, что при Сулеймане Великолепном осадил Вену? Так вот, он был моим предком. Если бы он одержал победу, я, может быть, назначила бы вас своим личным врачом.

По совести говоря, все это не совсем соответствовало действительности. Суровый Кара-Мустафа не происходил из рода Анбари, однако на венца это нахальное заявление Азиадэ произвело должное впечатление.

– Премного благодарен, принцесса! – галантно сказал он. – Вы позволите мне называть вас принцессой?

– Нет, не называйте меня принцессой, – ответила девушка.

Ей вдруг стало очень грустно, потому что она вспомнила о принце Абдуле Кериме, которого никогда не видела, но который должен был стать ее мужем. Абдул Керим эмигрировал в Америку, и больше никто о нем ничего не слышал. Может, он даже стал официантом.

Доктор Хаса заметил перемену в настроении девушки. Он направился к буфету и принес ей пирожное со сливочным кремом, обильно политое шоколадной глазурью. Азиадэ снисходительно посмотрела на него и съела пирожное, слизнув кончиком языка белую липкую массу, приставшую к ее губам.

– Я житель Вены, – многозначительно повторил Хаса. Его задело, что в первый раз это сообщение оставило девушку равнодушной. – Я изучал медицину в Вене и для дальнейшего совершенствования по одному семестру прослушал курсы в Париже и Лондоне. В Берлине я до конца этого семестра, потом собираюсь открыть в Вене частную практику.