Ловушка для музы. Сборник фантастической прозы
Точно печенья нет? Точно-точно? А вы смотрели? Может, под стол закатилось? Если даже с отравой – давайте, я привыкшая. Нет?.. Ну пусть овсяное будет. Но, чур, с изюмом!
Что? Это я-то вам голову морочу?
Оставьте меня в покое, светозарные, а? Вам хорошо, сидите в своей «Гиппокрене», и в ус не дуете! А я пока воды из источника принесу, вдохновения уже и след простыл. Только Пегас ржёт и зубы скалит.
Слушайте, ну хоть сахарную печенюшку дайте. Правда, она вязкая, как глина…
Земная еда музам не впрок? Её чем больше ешь, тем лютее голод? Да что вы говорите! Вот не догадалась бы!
Когда я на свет появилась, никто не спросил, хочу ли я кушать. Никто воды не поднёс, не говоря уже о нектаре. Даже очухаться не дали. Пинком с горы – и вперёд, вдохновляй на доброе и вечное! Вот я, наивная, сломя голову и побежала. Раз смертная бросила своего писателя под Новый год, значит, не особо он ей нужен.
Да, я такая. Подбираю то, что другими брошено.
Неужели даже корки хлеба пожалеете, а? На кухне есть, я знаю. На верхней полке, под тарелкой с голубой каёмочкой. Там ещё сыр плесневеет. От сыра тоже не откажусь. Пристрастилась в мышиной-то форме…
Обойдусь? Ну-ну. Хочу посмотреть, как бы вы обошлись…
Чем, говорите, я должна питаться? Наслаждением от сотворённого шедевра? В самом деле? Какая гадость эти ваши ножки дивана. Ну дайте печенья! После него можно и шедевром понаслаждаться.
Во что я жизнь писателя превратила? Я?!? Нет, вы себя слышите?
Смертные сами не знают, чего хотят. Вроде, так о музе мечтал – хоть в петлю. А едва его подруга крик подняла, тотчас книгу писать расхотел, а загорелся меня убить. Пришлось подыграть. Одержимость – она тоже сродни вдохновению.
А что, плохо вышло? Папочка вообще бы молнию швырнул, и – прощай, город, здравствуй, пустыня.
Да не тащите меня, никуда я отсюда не пойду! Никуда, слышите!
Он мой творец! А я его муза!
Не нужны мне другие! Не хочу заново! У меня договор! С этим вот… Он меня кормит, а я его вдохновляю! Я нужна ему!
Что? Как – не нужна? Быть такого не может! Куда он без меня? Как он без вдохновения? Он же ни строчки… ни уха… ни рыла…
Пустите, дайте глянуть! Пустите, кусаться буду!..
Панорама
Муза венчает славу, а слава – музу.
Латинская пословицаПосреди комнаты, ставшей ещё мрачнее после ухода небожителей, в шелухе и огрызках, щека к щеке сидели Влад и Лялька. Изредка девушка, будто не веря, что вернула своё непутёвое счастье, ерошила его кудлатую голову.
По квартире гуляли сквозняки. Наверное, поэтому Владу чудилось, что он оказался посреди озера, подёрнутого хрупким льдом. Одно резкое движение… одно неверное слово…
– Как… как же ты справлялась, пока… пока я тут… – пробуя слова на вкус, зашептал он, не открывая глаз.
С момента, как исчезло наваждение, он испытал все нюансы презрения к самому себе.
Его до дрожи пугало то, что он мог увидеть. Если вокруг всё по-прежнему, значит, муза-мышь примерещилась, и пора лечиться. А если…
Тут мысль останавливалась, не в силах взять следующую высоту без разбега.
– Ой, котечка… – всхлипнула Лялька. – Что – я? Я за тебя переживала. А Маринка меня чаем отпаивала. Я у неё всё это время и жила…
– Маринка? Это у которой футболист завёлся? – уточнил Влад, переполненный нежностью к благодетельнице.
– Она самая! – Лялька потёрлась носом о его колючую щёку. – Они меня жалели. И Маринка, и этот её… И ни о чём не спрашивали.
Влад вдохнул аромат Лялькиных кудрей. Чудесно иметь друзей, которые отпаивают чаем, жалеют, и ни о чём не спрашивают. Друзей, для которых улыбка на заплаканной мордашке – уже награда.
– А если бы спросили? – продлевая блаженство, поинтересовался он.
– Так не стали же! – резонно возразила любимая. – Как бы я им объяснила… это всё? Они ведь нормальные!
В тоне Ляльки мелькнул снобизм. Не каждый водит знакомство с небожителями и остаётся цел и невредим. Ну, почти…
Девушка обняла любимого ещё крепче. Так крепко, что Влад охнул и, наконец, разлепил веки.
Комнату – огрызок за огрызком – он осматривал внимательно, не торопясь. Со вкусом. Будто запоминал на всю оставшуюся жизнь. Ноутбук он удостоил лишь мимолётного взгляда.
– Мы справимся, котечка! – выдохнула Лялька, уловив его настроение.
– А то! – согласился котечка. – Прежде справлялись, а теперь что? И без всяких там фокусов справлялись! – неожиданно повысил голос он.
По комнате, словно возмущаясь, прошелестел ветерок. Правильно, форточка открыта, чего бы не шелестеть?
– Значит, муза тебе больше не нужна? – уточнила Лялька.
– А зачем мне какая-то муза? – удивился Влад. – У меня есть ты.
– Я же дура, забыл? – Лялька не устояла от искушения поддеть любимого.
– Так и я дурак! – Он засмеялся – как человек, который достиг гармонии с собой и Вселенной. – А был бы генералом, ты была бы генеральшей.
Отстранившись, Влад зашарил по карманам. Пальцы нащупали чудом сохранившийся кубик «Love is…». Он достал расплывшуюся резинку, развернул и вынул квадратик вкладыша.
– Глянь, что там, – попросил он.
– А сам не можешь?
– Не могу. У меня руки заняты, – пожаловался он и обнял Ляльку.
Девушка хихикнула, расправила глянцевую бумажку. На вкладыше золотоволосая красотка, жмурясь от удовольствия, позировала художнику.
«Любовь – это твоё вдохновение», – пояснял курсив. А то бы никто не догадался!
– Откроешь? – Лялька кивнула на ноут. – Там что-то невероятное. Твои демоны сто раз напомнили, что ждут рукопись… И место у источника – твоё по праву.
Запылённый экран ноутбука поманил Влада. Так манит бездонная пропасть. Нестерпимо захотелось разбежаться, оттолкнуться от края и…
Влад опустил экран и, будто успокаивая норовистое животное, похлопал по ноуту ладонью.
– Столько ждали, ещё подождут! – Он притянул к себе Ляльку. – У нас уйма дел накопилась! Что ты там говорила о печенье?..
РАССКАЗЫ
ЗМЕЕВОРОТ
Паучья кладка была редкостью. И последней надеждой Хыг, охвостья из рода Золотых Гхыров. За кладку можно получить вдоволь воды и сочный кусок мяса.
Гхыры, которые раз в пять дней подносили диковины своей королеве, достигали невиданных высот. Некоторые охвостья – Хыг сглотнула – становились прихвостнями Её Королевского Великолепия, да не затупятся её когти. А от прихвостня до подкрылка, как шипели, хвостом подать…
Но ветер подхватил кладку. Подбросил раз, другой. Закружил, унёс. Хыг только и смогла, что проводить её взглядом. На большее сил не хватило.
Она приняла было позу отчаяния, но лапы подломились. Хыг ткнулась мордой в песок.
Какой позор! Вот-вот зайдёт солнце, а ей нечем угодить Её Великолепию, да будут острыми её клыки. Нечем пополнить сокровищницу, которая чем больше, тем славнее род Золотых Гхыров. Сокровищницу, которую зорко стережёт Её Великолепие, да не полиняет она раньше срока…
Этот день прожит зря. Как и четыре предыдущих.
А нового дня Хыг не видать. Ведь когда ничтожному гхыру нечего поднести Её Великолепию, да будут сытыми её дни, ничтожество подносит себя.
Замшелые гхыры ворчали, что прежде жили иначе. Мяса хватало, воды было – хоть залейся, и каждый был сам себе гхыр. Но с каждым кругом солнца песка становилось всё больше, мяса и воды всё меньше. А выживать – всё тяжелее.
От мыслей о мясе в брюхе Хыг заурчало. Чтобы не слышать этих звуков, она приняла позу задумчивости.
Быть едой не хотелось. Но чем порадовать королеву? Только чудо не отправит Хыг в желудок Её Великолепия, да не испортят костлявые гхыры её аппетит…
Вот если бы появилась новая королева! Тогда весь род слился бы в танце благодарения. Сама Хыг востанцевала бы правильность каждой королевской чешуйки, размах каждого крыла и остроту каждого клыка…
Хыг судорожно вздохнула, но вздох был так слаб, что почти не потревожил песок.
Откуда взяться новой королеве, если мяса мало, а воды ещё меньше? Давно уже не вырастали гхыры, способные бросить вызов Её Великолепию, да… да не застрянет у неё в зубах какое-нибудь несчастное охвостье…
Может, не ждать, пока она станет этим охвостьем, а броситься со скалы? Или укрыться среди дюн? Золото чешуи сольётся с песком, и… вдруг Хыг не заметят?
Помогая хвостом, измученная и голодная Хыг вскарабкалась на ближний уступ. Увидела тёмный провал и заползла в него, ни о чём не думая.
Внутри оказалось влажно, и ноздри Хыг раздулись. Влага – великая ценность.
Если у Хыг появится собственный родник, может, она протянет ещё немного?
Приободрившись, Хыг двинулась вперёд. Терять ей всё равно нечего.
Через много шагов – она сбилась со счёта – петляющий провал развернулся огромной пещерой. Воды здесь не было, лишь пол щетинили блестящие, как зубы гхыра, наросты. Воздух между наростами серебрился, будто затканный паутиной. Только сколько Хыг ни всматривалась, никакой паутины не заметила.
Найти бы там что-нибудь достойное королевы! Другие гхыры ведь иногда находят… Чем она, Хыг, хуже? Пусть она и охвостье, но тоже из древнего рода!
Мерцание воздуха завораживало, словно взгляд королевы.
Собрав последние силы, Хыг окунулась в серебристую взвесь. Впереди забрезжил свет. Хыг поползла ему навстречу и… застыла в позе изумления.
Пещера вывела наружу, под небо такого странного цвета, какого ни один гхыр не видел. Что там было ещё, Хыг разглядеть не успела. Под странным небом заметалась фигурка на двух лапах, заверещала, будто ей отдавили хвост. А потом в нос Хыг врезался камень. От неожиданности Хыг дохнула дымом – сил для огня давно не осталось – и отпрянула в серебристую прохладу.
Быть того не может! Древние гхыры, каких уже не держали лапы – а одна из них едва не стала королевой! – шипели, что скалы иногда открывают проход в мир хамусов. И если гхыр увидит его, то это знак. Знак того, что скоро жизнь рода изменится. И особенно – жизнь гхыра, который увидел это диво.
Как любой гхыр, Хыг знала, что хамусы, называющие себя человеками, делились на краснодев и добрецов… или добродеев?.. добромолов?.. Хыг не помнила наверняка. Как не помнили дряхлые гхыры, каждый раз именуя этих прямоходящих иначе. Добрецы охраняли своих избранниц, особенно от гхыров, которых звали змеями. А краснодевы откладывали яйца и высиживали потомство.
Хыг посмотрела туда, откуда прилетел камень. Но невозможное небо и верещащий хамус – неужели добрец? – исчезли. Точно привиделись. Чёрная пещера, скалясь сталагмитами, обступила охвостье из рода Золотых Гхыров. Серебристое свечение померкло.
Вот и весь знак. Стоит ли беспокоить королеву вестью о хамусе?
Поразмыслив, Хыг решила, что не стоит. Хамуса нет, зачем же беспокоить понапрасну?
Хыг тронула испугавший её камень кончиком хвоста. Не чудо ли – камень белого цвета? Её Великолепию, да будут обильными её кладки, такой дар придётся по нраву. Забыв о других подношениях, она будет любоваться им, и многогранность мира распахнётся перед ней…
– Брехун ты, Жбанчик. Как есть, брехун! – Две Подковы сунул под нос Жбанчику пудовый кулак.
– Это пошто? – буркнул Жбанчик.
Так буркнул, для порядка. Знал он, почему кузнец разворчался. И почему добрый молодец на него подбитым глазом всё чаще зыркает – тоже знал.
– Так нету твойного змея!
Добрый молодец перестал швырять камни в пещеру, обернулся.
– Ы-ы-ы?
Ишь, растревожился. Доброты в глазах – на острие копья. Мол, как это – нету змея?
Жбанчик хотел возразить, что змей не евоный. Но не стал. У кузнеца кулачищи – у-ух! Враз шутковать отохотит. И молодец не лыком шит. Даром что говорить – не говорит, мычит лишь, когда кто-то крылатого помянет.
И Жбанчик отмахнулся от молодца. Швыряй, мол, дальше. Авось выманишь паскудника.
Что-что, а с булыжниками молодец управлялся любо-дорого. Только соображал не шибко. Тех, кто шибче, в кулачном бою половины зубов не лишали.
А ежели по совести, так чейный змей, как не Жбанчика? Кто его допрежь всех углядел? Кто в него каменюкой запустил и стрекача дал? Ничего, кроме камней, не подвернулось. Но порешить змея непросто, всяк скажет. Каменюкой – так и вовсе.
– Так нешто я сам всех коз слопал? – нахохлился Жбанчик.
Кузнец брови насупил. Не верит, что крылатый пять коз сожрал. Причём, трёх – его, кузнечих. И жена ему наказала – без коз не вертаться. А жена у него – у-у-ух!
Так и не сожрал змей коз, а распугал. Прыснули, дуры лупоглазые, какая куда. Уж искал их Жбанчик опосля, искал. Горлом охрип, так звал. Не дозвался.
Когда он, Жбанчик, посадом бежал, вопя: «Змей! Змей!» его разве что дрекольем не охаживали. Тоже не верили. Сколько лет духом змеиным в этих краях не пахло!
Князь, и тот в бороду хмыкнул. Мол, кто ему змееву башку принесёт, он за того Златославу, младшенькую свою, отдаст. Чем она прынцесс, что за тридевять земель, хуже? И всем благо. Змей не будет народ стращать да коз таскать. А молодцу, что змея на голову укоротит – слава и красна девица. Да и то сказать. Кто змея одолеет, богаче иных владык станет. Какой же змей добро своё не сторожит – злато-серебро да камни-самоцветы? Златке тоже любо – такого смельчака, как у неё, ни у одной девицы нет. И не будет. Ибо перевелись змеи-то.
Слушала Златка отца, слушала. Опосля веночек поправила да косу русую за спину перекинула. И к Жбанчику подступила.
– Змей-то велик? – спросила.
И очами синими сверкнула.
Ему, Жбанчику, змей показался с гору. Но он придержал язык.
– Я токмо морду видел, – признался. – Огромная – жуть! Чешуя – ну как золотые монеты, что у девок в монистах.
Нахмурилась Златослава. Отца за рукав потянула. Читывала она, мол, что змеям нету перевода. Они являются этим… курантом равновесия. И ежели выползают, жизни перевернуться должно.
Князь бороду огладил. Шибко учёная ты, мол, Златка. Змеи ежели кому и являются, то пьяным козопасам. Чего ей, жизни, переворачиваться-то? Раз прежде было любо, то и нонче сойдёт. А ежели кто поперёк него пошёл и худое замыслил…
Тут князь кулачище ка-а-ак стиснет! А кулачище-то – ух! Чуть меньше кузнечего…
Добрый молодец у пещеры тянул шею, всматривался в пугающий провал. Который, чем ближе ночь, тем чернее.
Только из кустов у пещеры словно солнышко выглянуло. Неужто Златка суженым любоваться пришла?
Точно, Златка!
А следом мамки да няньки. Так и зыркают, чтоб не обидели кровинушку княжую. Не покусилися на красну девицу допрежь молодца, которому она обещана.
И то – ладный молодец, да лицом пригож. А что больше мычит, то к лучшему. Девицы, они страсть, как любят, чтобы их речам внимали.
– Может, и не сам слопал, – проворчал кузнец. – В нутрях-то пещерных шаром покати. Куда бы твойный змей делся?
Изведя камни, молодец ткнул копьём внутрь пещеры. И сразу в сторону прянул. Гыгыкнул радостно. Ещё бы не гыгыкать. Никто в ответку-то огнём не полыхнул!
А ежели его, Жбанчика, сморило намедни? Закемарил в теньке, а крылатый паскудник ему возьми да и привидься?
Тогда, как пить дать, князь вече скличет. И люд решит, как пустобреха наказать.
Закручинился Жбанчик. Что князь решит, то люд и сделает. Не шибко козопаса в посаде жалуют. Всё из-за коз, дур лупоглазых…
Только закат снова на подходе! Так и прошлым днём он, Жбанчик, туточки сидел. О приятностях разных думал. Глядь – в пещере будто светляки закружились. Точно над местом, где клад закопан. Жбанчик слыхал, так бывает. Он и размечтался, с места нагретого не вставая – вот бы светляки ему клад указали!
Лишь подумал, как слышит – шебаршит кто-то. Глянул – из темноты змей золотой прёт. Огнём пышет – страсть! Аж искры по сторонам!
Заорал тогда Жбанчик, как резаный. Схватил каменюку от кострища, да как засандалил гадине по носопырке! И ноги в руки, да не подведите, предки-заступники!..
Жбанчик не сразу понял, чего кузнец челюсть отвалил. И лишь услыхав, как молодец копьё оземь брякнул, к пещере повернулся.
А там… Ой, мать-берегиня!
Там змей-поганец чуть не целиком вылез. Чешуя золотом горит, что твои дукаты. Башкой из стороны в сторону вертит. А башка – как морда лошадиная.
Добрый молодец, даром, что у пещеры жался, ка-а-ак засадил копьём в грудь супостата! Грудь – что ворота, тяжко промазать. Дёрнулся гад крылатый, исчез. Вместе с копьём.
– Ы-ы-ы! – затосковал молодец.
То ли по копью, то ли по башке вожделенной.
Из кустов, не таясь, Златка выскочила. Очи синие сверкают – ух! Румянец во всю щёку, коса растрепалась, грудь под сарафаном ходуном. Не девка – загляденье.
– А я говорила! Говорила, что змеям перевода нет!
И сама чуть не в пляс.
Посмотрел молодец на румяную Златку, в веночке набекрень. На мамок и нянек, что в сторонке жались. И пуще прежнего закручинился.
Рядом с королевой гхыров Хыг казалась такой хилой, что того и гляди – раздавят. А не раздавят, хвостом сметут и не заметят. Поза почтения тоже не прибавляла ей внушительности.
Но сейчас именно она, Хыг, завладела вниманием всего рода. И ей – страшное дело! – это нравилось. Нравилось обмирать от ужаса и восторга. Нравилось чувствовать жар Её Великолепия, да коснётся она гребнем солнца. Нравилось слушать, как шипят охвостья. А смотреть, как дрожат в бессильной злобе прихвостни, взрывая когтями песок, она вообще могла бесконечно.
Прихвостни жалели, что не отняли вчера у Хыг чудесный белый камень, а саму Хыг не сожрали с потрохами. Хотя она так отощала, одни мослы. Больше сил ушло бы разжевать да проглотить…
Наслаждаясь злобным бульканьем, Хыг посматривала, как Её Великолепие, да будут зоркими её глаза, разглядывает дар Хыг. Дар необычный и ещё более редкий, чем белый камень – копьё добреца, который защищал свою краснодеву.
Копьё, как и камень, прилетело из мира хамусов за краем потаённой пещеры. Пещеры, которую Хыг уже считала своей. Так же, как и камень, копьё попало в Хыг. Только, в отличие от камня, не отскочило, а застряло в чешуе.
Её Великолепие, да не иссякнет её терпение, долго изучала копьё, склонив голову набок. Наконечник блестел, точно клык. А какой прочный! Царапнешь когтем – следа не останется. Воистину отважен гхыр, добывший его!
Королева гхыров выгнула шею и развернула гребень.
– Копьё из мира хамусов – знак! – прошипела она. – Грядут перемены.
Прихвостни насторожились. Рядовые охвостья вытянули шеи, ловя каждое слово.
– Мы готовы к переменам, – продолжила королева, расправляя крылья. – И мы чтим вестников. Прежде ты была Хыг, охвостьем из рода Золотых Гхыров. Теперь ты Хыгын, третья с конца в ряду прихвостней.
Прихвостни заволновались, защёлкали зубами, но поникли под взглядом Её Великолепия, да неоспоримы будут её решения.
Хыг – нет, отныне Хыгын! – приняла позу благодарности. Место третьей с конца в ряду прихвостней – предел мечтаний простой самки. Королева могла выбрать самца для продолжения рода. Или для охраны кладки яиц. А рядовые самки, подобные Хыгын, искали пропитание для королевы и подносили ей дары. Дары, которые ещё больше укрепляли влияние и силу Её Великолепия, да не будет ей равных среди песков.
После того, как королева насытилась, Хыгын по праву вестницы получила свою долю мяса. Кусок хвоста того, кто вчера щёлкал зубами, не пуская жалкое охвостье к Её Великолепию, да приумножится её щедрость. Зря щёлкал. Не оценил красоту камня. Оценил бы – глядишь, лакомился бы сейчас другими неудачниками…
Хыгын заметила, что кожа на её лапе светлеет, предвещая линьку. Потерев лапу кончиком хвоста, она облизнулась. Да, быть третьей с конца в ряду прихвостней сытно и приятно. И ещё на прошлом закате она из последних сил славила бы королеву за такую честь.
Но жизнь рода должна измениться. И особенно – жизнь вестника.
Хыгын вдруг поняла, что достойна большего.
В пещере лютовал добрый молодец. Лютовал с рассвета, прерываясь лишь на поданную Златкиными няньками снедь. Чего ж не лютовать? Змей-то – фьюить!
А Златка, вот она, на пригорке сидит, очами синими на героя посверкивает. А устанет сверкать, по книге, что на коленях раскрыла, пальцем водит.
– Змей… водяной… огневой… Нашла! Тут он! Змей пещерный, инако земляным именованный. Кажет суть свою токмо на закате, промежь дня и ночи. В миг сумеречный зело уязвим, и покуда кровь его не остыла, сокровища, кои он стережёт, також взору открыты. След избегать сокровищ, кои орошены змеевой кровью. Ибо не принесут они благо, а токмо привадят беды…
Подпёрла Златослава кулачком щеку. Вздохнула. Ой, мастерица она на вздохи! А чего не вздыхать? То не добрый молодец в пещере, то судьба её. Вдруг не сложится?
Две Подковы с трудом оторвал взгляд от Златки. Верно, жену вспомнил. Или что козы с концами сгинули.
– Значица, не сбрехал ты, Жбанчик, – сказал он.
И луковицей из котомки захрустел, точно яблоком. Правда, она горше лука бывает.
Лузгая семечки, козопас жмурился, точно сытый котище.
Вот жизнь изменчива! Сегодня его, Жбанчика все по плечу хлопали. Аж пылища столбом. Все твердили, каков он молодец.
Раз Две Подковы сказал, что змея в натуре узрел, значица, так и есть. Кузнец мужик солидный, его слово – весомо. Не чета брехне козопаса…
Жбанчик приободрился. Два раза змей выползал, выползет и втреть. И тот, кто змея порешит, добудет всё его злато. И Златку, ясен пень. Злато, оно к злату льнёт.
Ежели начистоту, Жбанчик и сам на княжну поглядывал. Да разве князь за козопаса дочь отдаст! А тут сам в запале клич кинул. И не рад, да слово не воробей…
Жбанчик вздохнул, подавился шелухой. Откашлялся, снова вздохнул и закинул пригоршню семечек в рот.
Вот по справедливости, ежели Жбанчик и Две Подковы крылатого порешат, зачем приблудный молодец? Тогда и награда им пойдёт. Кузнецу Златка ни к чему, у него жена и дети по лавкам. А добро змеиное, то в самую пору…
Красуясь перед зеваками, молодец разошёлся – ух! Пусть тех зевак – одна Златослава. Ради неё можно и постараться. На козопаса и кузнеца добрый молодец не смотрел. На мамок и нянек тем паче. Что есть они, что нет. Какой с них прок? Не на них же доброту переводить?
Молодец чудесил мечом. Свистел воздух. Блестела чешуёй кольчуга. Ойкала и хлопала в ладоши княжна.
Раззадоренный молодец воткнул меч в землю и замолотил кулаками незримого супостата. То с левой руки засадит. То с правой. То ногой пнёт, даром, что вражина повержена. Это же змей, змея всяко можно!
Златка заливалась смехом и бросала на молодца томные взгляды.
От этих-то взглядов молодец и сбрендил – только головой скорбный в пещеру полезет.
В пещере что-то блеснуло, громыхнуло… и молодец исчез.
Ахнула Златка, вскочила на ноги. Подбежала к пещере, внутрь опасливо заглянула. Внутри – Жбанчик видел это даже с пригорка – было пусто. Только шлем юлой вертелся.
– Нету его! – крикнула Златка. И шлем ногой пнула. – Слышите, нету! Утащил его змей! Ну чего расселись, точно пни замшелые?
Кузнец и козопас переглянулись. Мамки и няньки заохали, запричитали.
– Да, Жбанчик, – повторил Две Подковы. – Не сбрехал ты.
Посмотрел Жбанчик на пещеру. На Златку, что руки заламывала да костяшки пальцев грызла. На коз посмотрел, что снова по долине разбежались. И такая тоска его взяла, хоть вой.
– Не сбрехал, – кивнул он. – А раз так, сам видишь, нам герой нужон!
– Нужон, – согласился Две Подковы. – Край, как нужон.
– Такой, чтобы… одним махом. Такой, что пару подков зараз выпрямит.
– Так нету героев, что две подковы зараз, – огорчился кузнец. – Сколько ни наезжало самохвалов, никто меня не одюжил!
Вздохнул Жбанчик. Две Подковы мужик дельный. Только думает медленно. И то сказать – думать, это не молотом по наковальне лупить.
Завтрашний вечер ещё не скоро. Змей-то лишь на закате является. Тоже с умом, хоть и тварь. Глядишь, кузнец к тому и дотумкает, чего Жбанчик хочет.
– Да… Никто не одюжил… – протянул Две Подковы.
Хыгын не знала, что так бывает. Даже не слышала, что так быть может.
На закате третьего дня из пещеры – её пещеры! – вылетело существо на четырёх лапах, в блестящей чешуе. И существо это не было гхыром. Вернее, сначала Хыгын подумала, что существо вылетело, хотя крыльев у него не было. Да толку от них. У самой Хыгын крылья есть, но их ни разу не наполнил ветер.
Потом существо встало на две лапы. И – подумать только! – понеслось на них, куда глаза глядят. Хыгын, свив хвост кольцом, оторопела.
Ну и глупа же она! Если из пещеры, ведущей в мир хамусов, выскакивает двулапое существо, то кто это может быть? Самый настоящий добрец! Догнать, немедленно догнать!