Повести временных мест

поскольку первый обычно безукоризнен.
Мы просим мало: всего-то любви до гроба,
за гробом – Бога, и хлеба с вином на ужин…
Какая жалость, что ангелы смотрят в оба:
из нас на Кубе никто никому не нужен.
На наших песнях не въедешь в большую моду,
от наших крыльев одни лоскуты остались,
лоскутным небом накрылись былые годы,
и пароходы уходят куда-то в старость.
Очки круглы, ты с гитарой – почти испанец,
загар – к лицу, и подробностей он не выдаст…
Но вот вчера тебе мама купила ранец
и тот костюм, что остался малым на вырост.
Прорех души не прикроешь джинсой дырявой,
усталых рук – не опустишь любви на плечи.
Мы – левый фланг, а она, как всегда, на правом,
но от того, может, даже немного легче.
Прямую трассу до Кубы откроют скоро…
Что там блестит среди мусора и окурков?
Мы соберем весь сентябрьский звон и шорох
с брусчатки серой холодного Петербурга.
И ляжет путь босоногой ораве нашей
в эдем земной, прямо в детство больной планеты,
ведь мы всегда, с той минуты, как стали старше,
хотели в лето и метили только в лето.

    2016

Молодость

Срок больший или меньший,

покуда не стерся

наш след,

зовут бессмертием…

    Т. Манн

Согласно Манну, мы все еще молоды,
ведь мы покинули берега,
мы – словно зерна, что веком не смолоты,
мы гнезд не свили, пустившись в бега.
И дела нет нам до прав, что Писанием,
не нами писанным, нам даны —
нас вечность выбрала точным касанием
луча, что пел чище всякой струны.
Мы из подвалов мирной иллюзии,
что нас душили в объятиях своих,
уходим: окнами, лазами, шлюзами,
пока охрана не помнит про них.
Ломаем кости о ветры встречные,
калечим плечи о внешнюю тьму
и не всегда успеваем заплечные
горбы раскрыть, к стыду своему.
Мы знаем – сотнями в бездну падали
шуты Любви, заглядевшись на свет…
Так лучше, чем, причащаясь падали,
дожить в достатке до святости лет!
И мы – седы, но все еще молоды,
поскольку в венах штормит, на беду,
неспетых песен соленое золото
для тех, что в небо за нами пойдут…

    2016

Тридцать три

Мне тридцать три. Я в возрасте Христа.
Я, кажется, старею.
Мой давний бред, заветная мечта —
повеситься на рее,
да сквозняки порвали паруса
иллюзии последней,
и не видать бесславного конца
мне, тридцатитрехлетней.
Мой «Англетер» сдается за рубли,
да ни рубля в котомке,
и не сплетут мне шелковой петли
надменные потомки…
О том о сем за праздничным столом
в помин былого года
сегодня пью не с теми, с кем потом
искать я стану брода,
сны бороздить и радоваться дням,
лечить от мелких ссадин
сердечный слиток, ребра пополам
ломавший черта ради…
Мне тридцать три: три тысячи чертей,
имен, фамилий, отчеств…
Ни светлокрылых песен, ни детей —
лишь бред дурных пророчеств.
Беспутицей запутанных идей
по бездорожью смыслов
месила грязь, да не прознала, где
петля моя повисла.
Где мой покой, обещанный причал
арбе моей усталой?
где ветер сказок, что меня качал,