Калиго: лицо холода. Часть 2
– Да л-ладно. Я ведь не слаб-б-бачка.
Ивейнджин делает вдох, но горло тут же отзывается на дым перханием, да таким сильным, что на секунду девушке кажется, словно сами легкие хотят вырваться наружу, чтоб глотнуть свежего воздуха.
– И как ты… кхе-кхе… это… терп-п-пишь?
– Поначалу всегда так, – пожимает плечами Колдвотер-младший. – Потом привыкаешь.
– Кхе-кхе… ты точно безумец.
– Если ты еще этого не поняла.
Ивейн жадно глотает воздух. Съеденная накануне вяленая говядина предательски рвется наружу. Блондинка делает глоток алкоголя, чтоб унять разбушевавшийся внутри ураган, и чувствует, как жидкость приятно обжигает гортань, но не спускается в желудок. Вместо этого она устремляется прямиком в голову, спутывая в клубок и без того беспорядочные мысли. Она передает бутылку Калебу и ловит на себе его пристальный взгляд. Не зная, что предпринять, девушка решает перевести разговор в другое русло.
– Ты когда-нибудь влюблялся?
Парень выплевывает ликер и заливается кашлем, который стремительно перерастает в смех.
– Что см-м-мешного?
– Любовь, – наконец успокаивается юноша. То, как он выплевывает это слово, озадачивает Иви еще больше. Так, словно это какое-то ругательство. – Это всего лишь выдумка, п-пыль, которую пускают друг другу в глаза окруж-ж-жающие, желая скрыть личную выгоду.
– То есть… ик… ты в это не вверишь? В ч-чувства и… ик… взаимоотношения? – Ивейн пытается придать речи уверенность, но язык предательски запутывается, а икота мешает дышать. – А как же любофь… ик… с первого взг-г-гляда?
– Пожа-а-алуйста, – умоляюще протягивает Калеб, словно этот разговор вытягивает из него последние силы, – хоть ты меня не расстраивай. Только не ты.
Он докуривает и бросает сигарету на пол.
– Знаешь, что я д-думаю? Что л-люди слишком боятся остаться одни, поэтому цепляются за л-любую возможность этого избежать. И судьбой это назвать язык не пов-в-вернется. Верность, п-преданность – всего лишь иллюзия, прикрывающая эгоизм, расчетливость и страх один-н-ночества.
– Ого. И как люди вроде т-тебя… ик… только живут всю жизнь без с-сердца?
– Счастливо? – задумчиво всматривается в потолок юноша, словно читает ответ на свой вопрос. – Нет. Долго? Нет. Спокойно? Да.
Сказанное Калебом просто не укладывается у Иви в голове. Это противоречит всему, во что она когда-либо верила. Когда ты к кому-то привязываешься, этот человек становится центром твоего мира. Тебе хочется сделать для него все: перевернуть землю, развеять облака, принести кусочек звездного неба на блюдечке. Как можно любить кого-то из корысти? Мерзость какая.
– Значит, ты н-никогда не…
– Нет.
Он отпивает из бутылки, хотя и так уже изрядно пошатывается.
– Что насчет т-тебя? Ты когда-нибудь… кем-то ув-в-влекалась?
– К с-сожалению.
Девушка задерживает дыхание, затем резко выдыхает, но не перестает икать.
– Что т-так? – скидывает Калеб на пол свой синий шарф. Ему внезапно становится очень жарко.
Ивейнджин пытается объяснить, но получается что-то невнятное. Она не уверена, что сама поняла, что хотела сказать. Говорят, спиртное распутывает язык. Почему-то у Иви происходит все в точности до наоборот. Чем больше глотков она делает, тем туже завязывается узел во рту.
– Не п-понял. Характерами не сош-ш-шлись?
– Да н-никто, в общем-то, и не сход-д-дился… ик. Это я б-бегала за ним… ик… а он м-меня даже не зам-м-мечал.
Брови Калеба вздымаются вверх.
– К-как?
– А вот т-так… ик… Чучело я.
Парень с трудом поднимается на ноги. Он хочет присесть на кресло рядом с ней, но промахивается и приземляется на пол. Блондинка заливается смехом, наблюдая, как он пытается подтянуться на край сидения.
– Не может б-пыть. Да он видимо голов-вой тронулся, этот… как его т-т-там. Ты же умная, д-добрая, изобретат-т-тельная. Господи, да ты ед-д-динственная девчонка из всех, кого я знаю, котор-рая умеет пользоваться этой -штукой для огня. Как ее там…
– Огниво.
– Т-точно. Ты хоть понимаешь, как это к-кр-руто?
Ивейн опускает «Женепи» на пол. Икота вдруг отступает сама собой, и ей кажется, что в помещении становится теплее на несколько градусов, несмотря на завывающий сквозь все щели ветер. Калеб не сводит с нее глаз, и на секунду девушке даже почудилось, что в них проскользнула нежность. Он медленно наклоняется к ней, опуская руку на колено. Ощущение чужого касания поднимает внутри Иви волну сладостной дрожи, смешавшуюся со смущением.
– Что ты делаешь?
– Д-даже не знаю, – улыбается он. В свете пылающего костра его коричневые локоны отливают едва заметным золотым блеском, – а на что это пох-х-хоже?
Пальцы парня медленно скользят по ее ноге, оставляя на коже невидимый след. Такие горячие. Она буквально ощущает исходящий от них жар. Возможно, это алкоголь продолжает проделывать пробоины в ее голове, но в этот момент Ивейн готова отдать все, что у нее осталось, лишь бы ощутить вкус его губ.
– Думала, я т-тебе не… нравлюсь. Я ведь зан-н-нуда.
– Какая разница. Мы в-все равно ум-м-мрем.
Понимание бьет девушку в грудь сильнее камня, разбивая желание на сотню кусочков. Для него это все лишь игра, удачно сыгранная партия, а она, как последняя дурочка, чуть не дала занести свое имя в длинный список побед ловеласа Калеба.
– Ты ч-чего? Что случ-ч-чилось?
Девушка отталкивает его и направляется к кабине пилотов.
– Я что-то не т-так сделал?
Стук дверного полотна заглушает его голос. Калеб с трудом поднимается на ноги и, пошатываясь, направляется за ней.
– Открой! – его кулак врезается в закрытую дверь. – Ну же! Давай поговор-р-рим! Ифейн!
Вот наивная бестолочь! Он ведь к ней ничего не чувствует. Более того, Иви уверена, что парень даже не считает ее привлекательной. Ему просто… скучно. Конец близок. Каждый день их висящие на волоске жизни могут оборваться в любой момент. Вот он и решил оторваться напоследок, а Ивейн всего лишь подвернулась под руку. Ведь ясно же, как божий день: она не часть его мира. Скромная, застенчивая, тихая, невзрачная… Она подобно жженому пятну на полотне его жизненных реалий. Пятну, которое лишь портит блистание общей картины. Длинноногие модели, дивы модных образов и тенденций – вот кто удостоен его внимания. А Иви – так, никто. Лишь девушка, с которой он добровольно-вынужденно застрял. Но она сама виновата. Не стоит строить воздушные замки, если не хочешь потом упасть с неба на мерзлую землю.
Какое-то время юноша продолжает стучать, но вскоре устает и заваливается на сиденья, засыпая быстрее, чем его голова касается потертой обивки. А Ивейнджин еще долго ворочается в пилотском кресле, пытаясь приручить выпущенные алкоголем на волю мысли. Несколько раз она просыпается от странного царапающе-щекочущего ощущения, дергающего цепочку кулона у нее на шее, но вскоре снова засыпает, надежно спрятав его под ворот свитера. Мамин подарок у нее никто не отнимет. Никто.
****
Блеклое сияние снега отдается молоточками в висках, от которых мутнеет зрение. Калеб устало потирает лоб, пытаясь сориентироваться в пространстве. Боль. Зябкость. Скованность. Голова раскалывается, словно в нее целую ночь кто-то бил молотом, как в колокол. В салоне тихо, но даже эта тишина кажется оглушающей, когда внутри твоего черепа гроза, метающая молнии при малейшем звуке. Парень неспешно поворачивается, ощущая, как занемевшие мышцы приходят в движение, а жажда выедает дыру во рту. Где-то неподалеку слышится шорох шагов и треск разгорающегося костра.
– О господи…
Юноша с трудом опускает ноги на пол. Его глаза превращаются в щелочки, затем расширяются, словно он пытается заново научиться видеть. Наконец его взгляд фокусируется на Ивейн.
– Что вчера было?
– Ты немного перебрал.
Судя по лицу Калеба, перебрал он как раз таки прилично. Иви невольно задается вопросом: неужели и она так же ужасно выглядит?
– Неужели мы… – он складывает руки вместе и потирает переносицу. – Мы с тобой…
– Нет! – перебивает его блондинка, уловив ход его мыслей.
– Я ничего не помню. Между нами точно не…
– Нет, – выдавливает Ив, стараясь не думать о том, как она чуть не совершила самую большую ошибку в своей жизни. – Мы просто разговаривали.
– Хорошо. И о чем я говорил?
– Как всегда, одни смешки и чепуха.
Уголки губ Калеба приподнимаются.
– Странная формулировка. Как раз в моем духе.
Ивейн не сводит с него взгляда. На секунду ей кажется, что тот просто играет, не желая показаться виноватым за вчерашнее, но то, с какими усилиями он пытается отыскать шапку, которая лежит у него под носом, наталкивает на вывод, что он не шутит. И это, пожалуй, к лучшему. Иви бы очень не хотелось выслушивать его придуманные на ходу извинения, да и вообще обсуждать эту тему.
Калеб следит, как рука девушки поправляет висящую на шее камеру, поднимает обломки и подкидывает их в огонь, помогая ему разрастаться. Внезапно он вскакивает и начинает приводить штаны в порядок, словно только заметил, насколько они мятые. Он выравнивает воротник, окатывает лицо охапкой снега, затем, дождавшись пока тот растает в руках, аккуратно приглаживает им волосы. Ивейнджин украдкой наблюдает, как он возится с шарфом, пытаясь надеть его как можно ровнее. У нее складывается впечатление, что юноша сейчас бросится на поиски линейки, чтоб выровнять злополучный узел. Иви давно подметила его излишнее внимание к внешнему виду: как он заправляет локоны, как одергивает светлую стеганку. Странно, ведь внешность в условиях выживания – не главный и даже не второстепенный фактор, и парень это знает, но ничего не может с собой поделать. Словно отточенные годами дисциплины рефлексы прорываются сквозь полотно логики. Хотела бы девушка узнать, что на самом деле творится в голове у Колдвотера-младшего.
Со стороны хвоста подул ветер, принесший с собой запах свежести. Его дыхание взъерошивает пушистые пряди, выбивающиеся из русой девичьей косы. Иви наполняет фляжку снегом и ставит ее возле разрастающегося пламени, затем подходит к картонным коробкам возле стены. Оторвав от них куски, девушка прячет бумагу под парку, ловя на себе удивленный взгляд Калеба.
– Я бы сказал, что воровать нехорошо, но не похоже, что эта кража принесет тебе что-то стоящее. – Иви отворачивается от него, не глядя. – Может, объяснишь, зачем тебе картон и почему ты решила, что рюкзак не справится с подобной ношей?
– Все дело в тепловой прослойке.
По взгляду парня Ивейн понимает, что ясности этот ответ ему не добавил.
– В условиях экстремально низких температур лучший способ сохранить тепло – это заполнить чем-нибудь пространство между одеждой. Это поможет защититься от стужи.
– А, ну да, – кивает Калеб, потирая руки. – Конечно.
Ивейн переводит взгляд на его дрожащие ладони и прячет раскрасневшийся нос под ворот. Несмотря на разгорающееся пламя, мороз все еще пробирает до костей. Ей кажется, что ее лицо онемело, словно все его черты слились воедино, как металлические завитки на расплавленном перстне. Девушка боится, что ткань просто примерзнет к щекам, и тогда она будет вынуждена ходить так постоянно. Она старается не думать о последствиях длительного пребывания на холоде, хотя они ей отлично известны: багряно-цианотический цвет кожи, волдыри, черный некротический струп. В результате обморожения клетки эпидермиса отмирают и не подлежат восстановлению. Лечение лишь одно – ампутация конечностей. Иви не хочет прокручивать в голове весь этот ужас, но мысли о подобном сами находят выход, ведь в нынешних условиях такая ситуация может настигнуть любого из них.
Выбросив из головы мрачные картины, девушка достает из ящика две консервы и, открыв крышки, ставит поближе к костру. Горячий суп – вот что поможет их телам согреться. Через пару минут стылый воздух заполняет запах спелых томатов.
– Завтрак готов, – торжественно объявляет она, пододвигая к парню банку, но тот лишь неуверенно косится на нее.
– И.... как это есть?
В самом деле. Ложек-то у них нет. Ни фарфоровых тарелок, ни шелковых салфеток, ни даже фингербоула4. Что ж, не судьба. Похоже, его величеству Колдвотеру придется остаться голодным.
– Пить прямо из банки.
– А если я испачкаю куртку?
Ивейнджин закатывает глаза и принимается за еду, которая оказывается куда лучше, чем она ожидала. Не пицца с тремя видами сыра, но, по крайней мере, не отдает старостью. Калеб с опаской подносит жестянку к носу. Запах кажется ему сносным, и он делает глоток, но как только содержимое попадает на язык, он тут же сплевывает, с трудом подавляя рвотный рефлекс.
– Разрази меня гром… Это самое худшее, что я только пробовал в жизни.
– Неужели? А как по мне, недурно.
– Даже бездомным в приютах похлебку дают лучше. Эта же выглядит так, – он наклоняет банку, давая блеклой жиже медленно шлепнуться на землю, вдребезги разбив остатки аппетита, – словно до меня ее уже кто-то ел, затем извергнул это чудесное блюдо и снова засунул внутрь, полагая, что никто не догадается. Но знаешь что? Я догадался.
Ивейн с трудом подавляет желание бросить в него деревяшкой.
– Просто. Ешь. Молча.
Нервно поежившись, Калеб все же принуждает свою руку поднести емкость с красной бурдой ко рту. Правда, тот оказывает немалое сопротивление, и первый глоток приходится почти насильно проталкивать сквозь намертво стиснутые зубы. Он понимает, что без еды ему вряд ли удастся долго протянуть, но даже эти мысли не упрощают задачу. Ивейнджин наблюдает за этим зрелищем с едва скрываемой улыбкой. Как малое дитя, которому ворчливая мать не позволяет взять десерт, пока тот не доест порцию морковного пюре. С одним отличием: ему двадцать и у них нет десерта. Интересно, он вообще когда-либо ел консервы? Зная статус Колдвотера, девушка очень в этом сомневается.
После насильственного завтрака Калеб еще долго пытается отделаться от тягуче-липкого привкуса во рту, но ни вода, ни снег не помогают от него избавиться. На что только не пойдешь ради выживания. Но помимо этого внутри засело странное чувство, которого Калеб раньше не испытывал. Что это: жалость, сочувствие, сострадание? Нет, он уже давно вычеркнул эти ноты из своего эмоционального диапазона. Сопереживание? Интерес? Или, не дай бог, эмпатия? Тьфу ты. Нашел о чем думать. Будто хоть одно из них когда-то вспыхивало в сердце парня. Он и бога то упоминает лишь по привычке. Не из-за веры, просто фигура речи такая.
– Не такое уж плохое местечко, – неожиданно заводит разговор юноша. – Есть крыша над головой, хоть и проржавелая. Еда, хоть и отвратительная на вкус. Можно сказать, что нам повезло.
– Наверное…
Неуверенность, скользнувшая в голосе блондинки, заставляет Калеба насупиться.
– Что-то не так?
– Нет, просто… – прикусывает губу Ивейн, – что, если Акли нас найдет?
– Это вряд ли. Самолет наполовину торчит из скалы. Его едва ли можно заметить с этого… как его… – парень на секунду задумывается, – ну, того, что выше…
– С обрыва?
– Да, точно, – рассеянно кивает он, пытаясь собрать размытые похмельем мысли. – И то, только если подойти к самому краю.
– А что, если ему все же удастся? Ведь Ак ужасно упертый и не оставит это просто так. Он будет выслеживать нас, пока не добьется своего. Или… Что, если ледяные тролли нас снова отыщут? Или пустóты, или бог знает какие еще существа. Что нам тогда делать?
В голове Калеба резко закололо, будто кусочек чего-то важного откололся и теперь болтается в пространстве между мозгом и черепом. Он с усилием сжимает виски, словно это поможет унять боль. О чем это он? Ах да. Планы на будущее, будь оно не ладно. Гудмен с компанией наверняка захочет отблагодарить их за смерть Элиота. Кабинка сломана. Кэт теперь на стороне врага. Оружия у них с Ивейн нет, а его наручные часы остановились. Как же заставить их снова пойти? Или горнолыжный подъемник? Нет, это не то, о чем он должен думать. Тогда о чем? Юноша потирает переносицу, понимая, что верная мысль ускользнула от него. Должно быть, алкоголь еще не вышел из организма.
– Рабочая… служебная… – он напрягается, вспоминая нужное слово, – в общем та движущаяся штука не работает. У нас по-прежнему нет ни одного средства защиты…
– Зато у нас есть это!
Ивейнджин подтягивает к себе рюкзак и достает странный предмет с множеством кнопок. Циферблат, пульт, телефон? Калеб напрягает извилины, пытаясь сообразить, как же это называется, но так и не может найти подходящего термина.
– Если мне удастся настроить рацию, мы сможем сообщить диспетчеру, где мы! Они прилетят и заберут нас!
Рация, точно! Как он мог забыть, ведь это все меняет, черт возьми! Калеб чувствует, как резко переменяется настроение в кабине. Кажется, здесь даже становится немного теплее. Это жар энтузиазма наполняет воздух новыми возможностями: надеждой, воодушевлением, непоколебимостью и еще тягучим ароматом жженой блевотины, которую Ивейн называет супом. Если девушка действительно сможет это сделать… Они наконец выберутся из этого проклятого места.
– Отлично! Тогда отсидимся здесь, пока не прибудут спасатели.
– Что? А как же Акли? Что, если он успеет навредить еще кому-то?
– Что ж, – хлопает в ладони Калеб и тут же морщится от шума, – могу с уверенностью сказать, что это уже не наши проблемы.
– Нельзя этого допустить. Нужно действовать.
– Также, как мы действовали с Кэйтин? То есть, с Фейт.
При упоминании имени подруги Ивейнджин невольно передергивает. Ей до сих пор тяжело вспоминать о случившемся.
– Это было ошибкой, – опускает она глаза. – Больше мы подобной не допустим. То, как поступила Фейт было…
– …гнусно, подло, бесчестно? – подсказывает парень, но Иви выбирает куда менее обидный вариант.
–…необдуманно. Уверена, у нее была веская на то причина.
– Да, и она называется «выгода». Признай уже наконец, что наша певчая птичка обвела нас обоих вокруг пальца. Не удивлюсь, если она с самого начала была с Аком заодно.
– Не правда! Фейт вовсе не такая! – выкрикивает Иви и тут же задумывается: а какая она? Та девушка, с которой она выслеживала ящериц на фотоохоте, которая приносила ей задания, когда Ивейн болела, и дарила помаду разных оттенков, ни один из которых девушка так и не попробовала? Существовала ли она на самом деле? Может, она была лишь плодом ее воображения, в то время как настоящая Фейт томилась где-то глубоко внутри, под слоем тактичности и непринужденных манер? Что, если ее и не было никогда, а Иви все это время смотрела на мир сквозь розовые очки, которые теперь норовили разбиться стеклами внутрь?
– Я… не понимаю… – с трудом выдыхает она, опуская голову. – У нее столько тайн. Такое ощущение, что я ее совсем не знаю.
– Не ты одна. Никто не мог подумать, что она способна на такую подлость.
– У каждого человека есть светлая и теневая сторона.
И Ивейн говорит не только о Фейт, чью скрытую личность они только сейчас узнавали, но и о Сирилланде, чьи добрые черты находятся в извечной борьбе. Теперь блондинка понимает, что ему нельзя верить, особенно после того, что она узнала. Он коварный искуситель, склоняющий людей к греху, но в глубине сознания затаилась крошечная искра, которую Иви не в силах игнорировать. Как бы там ни было, девушка верит, что под этой белоснежной накидкой и не менее бледной кожей томится частичка добра, ведь она есть у каждого. Как бы Владыка семи ветров не поступил, Ивейнджин чувствует, что его поступками руководит не зло, а острая нестерпимая боль, с которой он не в силах совладать.
«Когда-то он был славным человеком, как ты и я, но многие столетия страданий и одиночества разбили его чувства, переломили характер, сделав его нелюдимым и податливым к греху».
Ивейн точно это знает, ведь она буквально ощущает его всеми фибрами своей надломленной души. Когда-то он был тем же наивным добрым парнем из ее сна, стремящимся заботиться об окружающем мире, а не разрушать его, но роковое стечение обстоятельств обрушило на него кару Троицы Истинных Богов, а вместе с ней и вечное проклятие. Но что было после? Силкэ упоминал, что ранее на землях Саарге царило тепло и процветание, но все резко изменилось с приходом Калиго. Что-то произошло. Что-то страшное, неотвратимое, фатальное, что изменило не только остров, но и характер самого Сирилланда. Что же такого ужасного случилось на этой земле тысячу лет назад?
****
1009 год – Варанэ, Саарге
– Эльфар, ты уверен? Разгневав Богов раз, не сможешь вымолить прощения никогда. Таков удел сааллов.
Тощий мужчина с небрежной щетиной лишь отмахивается от своего упитанного спутника.
– Вечно рубишь деревья раньше топора5, Ангарар.
– Но ведь это правда! – вздрагивает голос толстяка. – Верховный уже наказал виновного. Зачем же нам вершить свой суд? Как бы и самим не навлечь его гнев. К тому же семья Ааберга ни в чем не виновата.
– Не виновата, значит? Его непутевый сын убил священного оленя и чуть не разрушил весь наш устой. Ты хоть представляешь, что божества сделают с нами в наказание за этот проступок? Думаешь, они будут благосклонны к народу, взрастившему грешника?
– Думаешь… – лицо рослого бледнеет, обливаясь потом. – Но мы ничего не сделали!
– Объяснишь это Акмеласу, когда твою душу будут судить на Великом суде.
Эльфар пропихивается сквозь базарное сборище, хватая лежавшее на земле весло, когда дорогу ему перекрывает все тот же товарищ.
– Прошу, остановись, пока не поздно.
– Отойди, – он с силой отталкивает его и взбирается на пустой прилавок.
– Честный народ Варанэ! Говорит Эльфар из Рёдингов, сын Вильхейльма из Алькирий. Послушай мои слова!
Обеспокоенные жители взрываются шепотом, затем стихают, привлеченные криком китобоя.
– Долгие годы Троица истинных богов служила нам верой и правдой. Они создали землю, которая стала нам домом, море, приносящее еду и холод, дарующий очищение. Их руки управляли движением Мировой прялки, ткущей нити наших с вами жизней, и защищали Эйктюрнира – отца Природы, творца водоемов, прародителя всех растений и деревьев. Мы жили в мире с божествами и их дарами, пока один мальчишка не нарушил баланс.
По толпе проносятся согласные возгласы. Люди выходят из своих домов, прислушиваясь к речи мужчины.
– Одним необдуманным решением сын Ааберга, Сирилланд, погубил все годы наших усилий и стараний наших предков. Великий Акмелас, – поднимает голову к небу Эльфар, – послал на наши головы испытание стужей, которое должно было принести в деревню силу и благоденствие, но обернулось бедой для всех жителей. Теперь Священная Троица окончательно отвернулись от Варанэ, бросив нас всех на попечение Хель.
Упоминание богини мира мертвых вызывает у публики шквал испуганных вздохов. Многие берутся за свои амулеты, другие касаются большим пальцем лба, проводя ко рту сплошную линию. Так простой народ оберегает себя от нечистой силы начертанием Иса – символа стойкости и защищенности.
– Айсем мииссе… – завывает пожилая женщина. – Мы все прокляты! Верховный не простит нам никогда!
– Мы сгинем в вечных льдах! – подхватывает хилый, как тростник, старик. – Непогода и так погубила четверть населения!
– Что же делать?! Я не хочу умирать!
Паника расходится по сборищу приливной волной, заглатывая все больше взволнованных душ, пока звонкий баритон Эльфара не обрезает ее подобно заточенному топору.
– Я знаю, как вернуть божественную благосклонность! Но для этого мне понадобится ваше мужество и решимость!
– Как?
– Что нужно? Скажи!
Рыболов обрезает эхо голосов взмахом руки.
– Акмелас покарал Сирилланда за непростительный грех, но не стоит забывать, где находятся его истоки. Кто растил его все это время, кто кормил, учил, наталкивая на ложный путь.
– Ааберг!
Мужчина на прилавке одобрительно кивает.
– Усмирить гнев божеств можно лишь одним способом: убить семью грешника. Предать их огню, очистить их души от порока, а Варанэ – от бед. Только так мы покажем Верховному, что достойны спасения. Только так докажем свою верность Асгарду. Ну что, – вздымает он весло над головой, – вы готовы сражаться ради Покровителей Севера, ради своих семей, деревни и собственного благополучия? Готовы ли бороться за свое будущее?
– ДА!
– Не позволим какому-то необузданному мальчишке разрушить то, что вы так упорно отстраивали столько лет!
Эхо возгласов заполняет рыночную площадь. Мозолистые руки подхватывают гарпуны, заскорузлые от тяжелой работы пальцы сжимают факелы, полыхающие подобно блуждающим огням в море. Огням, которые направляются прямиком к дому Ааберга. Мерцание вдали старый охотник замечает не сразу. Он успевает лишь ухватить топор, когда разгневанное скопище приближается к его хижине.
– Ааберг, – вопит Эльфар, – сын Ёркша из Рильхе! Мы пришли за местью, которую жаждет Акмелас! Выходи или умри в норе, как трус!
