Престиж

Две трети моего трехнедельного молчания прошли в мучительных раздумьях на эту тему.

Эти записки (дневник, рассказ или как их называть?) сами по себе стали, как я уже говорил, результатом моей Конвенции. Хорошо ли я обдумал последствия?

Конвенция требует, чтобы я принимал на себя ответственность за любое свое высказывание, пусть даже опрометчивое или вырвавшееся по неосторожности. Так я и поступаю – словно произнес эти слова сам. Точно так же я поступаю и в тех случаях, когда роли меняются; по крайней мере, хочется думать, что я веду себя именно так. Конвенция требует единства целей, действий, высказываний.

Поэтому я не стану добиваться, чтобы я вернулся к началу и вычеркнул строки, кот-е сулят раскрытие тайны. (По этой же причине я не смогу впоследствии вычеркнуть то, что я пишу сейчас.)

Но раскрыть мою тайну не представляется возможным; этот вопр. вообще не подлежит обсуждению. Придется еще какое-то время имитировать «хромоту».

Не хочется даже думать, что Руперт Энджер и ныне ходит по земле! Иногда мне и вправду удается о нем забыть, погрузить этого злокозненного негодяя в пучину забвения, но он до сих пор коптит небо. Пока он жив, я не могу быть спокоен за свою тайну.

Говорят, он до сих пор выступает со своей версией «Новой транспортации человека» да еще позволяет себе бросать в зал возмутительные реплики, как то: «Этот номер многие хотят повторить, но никто не способен покорить». У меня сердце кровью обливается от таких инсинуаций; не меньше досаждают мне и др. сообщения, кот-е поступают от сведущих лиц. Энджер нашел новый способ транспортации, и ходят слухи, будто номер смотрится неплохо. Правда, у Энджера есть большой недостаток: медлительность. Как он ни пыжится, ему не удается превзойти меня в скорости! Представляю, как он лезет вон из кожи, пытаясь выведать мою тайну!

Конвенция должна остаться в силе. Никаких признаний!

* * *

Раз уж здесь всплыло имя Энджера, придется рассказать, как он вверг меня в серьезные неприятности и как началась наша вражда. Не собираюсь скрывать – это и без того вскоре станет ясно, – что первый камень бросил именно я.

Впрочем, меня сбила с толку приверженность высоким, как мне казалось, принципам, а когда мне открылось содеянное, я попытался искупить свою вину. Вот как это было.

Вокруг профессии иллюзиониста подвизаются отдельные личности, рассматривающие престидижитацию как крючок, на который ловится и ротозей, и богатей. Они используют ту же бутафорию и технику, что и настоящие иллюзионисты, но делают вид, что воистину творят «чудо».

Кто-то может подумать: невелика разница между таким вот ловкачом и профессиональным иллюзионистом, играющим роль волшебника. Однако их разделяет глубокая пропасть.

Я, например, в начале представления иногда показываю номер, который называется «Китайские кольца». Небрежно держа в руках эти самые кольца, выхожу на середину освещенной сцены. Ни слова не говорю о том, что собираюсь делать. Зрители видят (или полагают, что видят; или же согласны полагать, что видят) десяток блестящих металлических колец. Несколько человек из зала получают возможность потрогать и осмотреть каждое кольцо в отдельности, а потом объявить всем присутствующим, что оно цельнолитое, без прорезей и сочленений. После этого я забираю у добровольных помощников все кольца и, к вящему изумлению публики, мгновенно соединяю их в цепь, которую поднимаю над головой для всеобщего обозрения. Позволив кому-нибудь из зрителей ткнуть пальцем в любое место цепи, я соединяю и разъединяю звенья, причем именно в том месте, которое мне указано. Составляю из нескольких колец какую-нибудь фигуру и так же быстро ее разбираю, нанизываю их себе на руку или на шею. В конце номера зрители видят (или полагают, что видят… см. выше) у меня в руках десяток целехоньких, разрозненных колец.

Как это достигается? Отвечаю: за счет многолетней практики. Здесь, конечно, есть свой секрет, и, поскольку номер по-прежнему широко исполняется, я не вправе вот так, походя, раскрывать его технику. Это трюк, видимость, иллюзия, где ценится не тайна, якобы мистическая, а мастерство, блеск и артистизм исполнения.

А теперь возьмем другого фокусника. Владея той же техникой, он выполняет тот же самый трюк, но во всеуслышание клянется, что соединяет и разъединяет кольца при помощи волшебных чар. Разве к его выступлению станут подходить с теми же мерками? От него будут ждать не мастерства, а связей с потусторонними силами. Публика увидит перед собой не артиста, а чародея, над которым не властны законы природы.

Если в зале окажется профессиональный иллюзионист, такой, как я, он непременно скажет зрителям: «Да это же обыкновенный фокус! Просто кольца не такие, какими кажутся с виду. Вы видели совсем не то, что подумали».

На что чудотворец ответит (лицемерно): «Зрители увидели сверхъестественное. Если вы считаете, что я просто показал фокус, то потрудитесь в открытую объяснить, как это делается».

И тут я приду в замешательство. Профессиональная честь не позволит мне разгласить секреты трюка.

Так что в глазах публики чудо останется чудом.

Когда я делал первые шаги на эстраде, в моду вошло общение с духами, или «спиритизм». Иногда сеансы устраивались прямо в театрах, при большом скоплении публики, но чаще – негласно, в артистических студиях или частных домах. Все эти священнодействия объединяло нечто общее. Они якобы давали надежду престарелым и скорбящим, внушая им мысль о существовании загробной жизни. За такое внушение люди выкладывали немалые деньги.

С точки зрения иллюзиониста-профессионала, спиритические сеансы отличались двумя существенными особенностями. Во-первых, спиритисты использовали шаблонные сценические приемы. Во-вторых, они неизменно вещали о сверхъестественной природе своего действа. Иными словами, во время сеансов звучали лживые заявления о «потусторонних силах».

Это больше всего действовало мне на нервы. Поскольку такие трюки мог бы с легкостью исполнить любой иллюзионист, мне было по меньшей мере досадно слышать, как их относят к паранормальным явлениям, которые «доказывают», что загробный мир существует, что духи способны являться живым, что мертвые способны говорить и тому подобное. Все это ложь, но ее трудно опровергнуть.

Так вот, в 1874 году я приехал в Лондон. При содействии Джона-Генри Андерсона и под покровительством Невила Маскелайна я начал искать работу в эстрадных театрах и мюзик-холлах, которыми богат столичный город. Иллюзионные номера пользовались большим спросом, но и фокусников-профессионалов было в избытке, поэтому пробиться в их ряды оказалось нелегко. Подписав ряд скромных контрактов, я занял какое-никакое место в мире иллюзиона. Хотя публика всегда хорошо принимала мои номера, путь к вершине был долгим. До воплощения «Новой транспортации человека» было еще далеко, но, признаться честно, задумал я этот уникальный номер еще в Гастингсе, когда стучал молотком в отцовских мастерских.

Фокусники-спириты того времени обычно рекламировали свои услуги в газетах и журналах, и зачастую их деятельность получала широкий отклик. Спиритизм преподносился как более захватывающая, сильная и действенная форма магии по сравнению со сценической. Если артист достаточно искушен, чтобы ввести молодую женщину в транс и заставить ее парить в воздухе, читалось между строк, то почему бы не использовать эти умения с большей пользой – для общения с умершими? И правда, почему?

Глава 6

Имя Руперта Энджера было мне знакомо и прежде. Откуда-то из Северного Лондона он присылал самоуверенные и многоречивые письма в профессиональные журналы по иллюзионному искусству. Обычно он ставил своей целью заклеймить презрением «законодателей мод» (как он выражался) старой закваски, чью таинственность и куртуазность он занудно критиковал как пережиток ушедшей эпохи. Хотя я и сам выступал именно в такой манере, мне совершенно не хотелось с ним полемизировать, но некоторые мои собратья по артистическому цеху не устояли перед его провокациями.

Одна из его теорий, если взять весьма типичный пример, гласила: иллюзионист, во всеуслышание заявляющий о своем мастерстве, должен быть готов «выйти в круг». Иначе говоря, фокусник будет со всех сторон окружен зрителями и, следовательно, лишится защиты просцениума, который отделяет его от зала. Кто-то из моих именитых коллег в ответ деликатно указал на тот очевидный факт, что даже при самой тщательной подготовке номера среди зрителей всегда найдутся такие, кто раскусит секрет фокусника. Энджер обрушился на этого корреспондента с насмешками. Во-первых, писал он, сценический эффект только усиливается, если фокусника видно со всех сторон. Во-вторых, если горстка зрителей все равно разгадывает секрет, даже когда фокусника не видно со всех сторон, то их можно просто сбросить со счетов. Коль скоро удается заинтриговать пять сотен зрителей, говорил он, пятеро умников погоды не делают.

Профессионалы расценивали такие теории чуть ли не как ересь, но не потому, что считали сценические секреты неприкосновенными (именно на это намекал Энджер), а потому, что воззрения Энджера были слишком радикальными и безответственными с точки зрения устоявшихся традиций.

Вот таким способом Руперт Энджер добился известности, но, наверно, не самой желанной. Мне частенько доводилось слышать насмешливо-недоуменный вопрос: почему он сам крайне редко дает публичные представления и лишает коллег удовольствия лицезреть его новаторскую и, без сомнения, блестящую технику трюка?

Как уже говорилось, я не стал ввязываться в полемику и не проявлял особого интереса к Энджеру. Однако тут вмешалось само Провидение.

Случилось так, что одна из моих теток по отцовской линии, которая жила в Лондоне, потеряла мужа и решила от безысходности обратиться к спириту. Она вознамерилась устроить сеанс у себя дома. Мне стало об этом известно из письма матери, которая постоянно держала меня в курсе домашних дел, но на этот раз ее сообщение вызвало у меня профессиональное любопытство. Я тут же связался с тетушкой, принес ей запоздалые соболезнования и вызвался быть рядом с ней, когда она будет искать утешения.

В условленный день она пригласила меня к обеду, что оказалось большой удачей, потому что спиритист приехал на целый час раньше назначенного срока. В доме началась паника. По-видимому, он заранее спланировал такой эффект, чтобы под шумок совершить необходимые приготовления в комнате, отведенной для сеанса. С ним явились двое помощников, молодой человек и девушка; они сообща задрапировали окна черными шторами, сдвинули к стене лишнюю мебель, а на освободившееся место поставили ту, что привезли с собой; скатали ковер, обнажив половицы, и внесли деревянный ящик, вид и размеры которого недвусмысленно свидетельствовали о подготовке обычного сценического трюка. Я старался не попадаться на глаза спиритисту, чтобы тот не заподозрил неладное и, не ровен час, меня не узнал. Всего неделю назад в газетах появилась пара благосклонных рецензий на мои выступления.

Спиритист был отнюдь не старым человеком, примерно моего возраста, и не отличался могучим телосложением; узкий лоб закрывали темные волосы. У него был настороженный взгляд, точно у зверя, идущего по следу. Движения его рук были точны, как у всякого опытного престидижитатора. Его ассистентку отличали стройность и грация (из-за ее внешних данных я решил – но, как выяснилось, ошибочно, – что она выступает с ним на сцене), а также волевое, привлекательное лицо. Она была одета в темное платье и почти все время молчала. Второй ассистент, совсем еще молодой, но атлетически сложенный парень, с копной соломенных волос и мрачной физиономией, без умолку чертыхался и брюзжал, ворочая громоздкую мебель.

К тому времени, когда все приглашенные были в сборе (тетка позвала человек восемь-девять знакомых – как я полагаю, для того, чтобы хоть немного облегчить бремя расходов), спиритист уже завершил подготовительную работу и вместе с помощниками молча сидел в той же комнате. У меня не было никакой возможности осмотреть их реквизит.

Сеанс в общей сложности – с преамбулой и драматическими паузами – длился более часа; он состоял из трех иллюзионных частей, тщательно рассчитанных на создание напряжения, нагнетание нервозности и повышение внушаемости.

Вначале спиритист устроил целый спектакль с вращением стола; означенный стол крутился сам по себе, а потом пугающе завалился набок, отчего почти все присутствующие оказались на голых половицах. Гостей затрясло – они уже были готовы ко всему. Тогда с помощью молодой сообщницы спиритист изобразил гипнотический транс. Ассистенты завязали ему глаза, заткнули рот кляпом и, стянув веревками по рукам и ногам, поместили его, совершенно беспомощного, в деревянный ящик, откуда вскоре начали исходить потусторонние сигналы, жуткие и необъяснимые: ослепительные вспышки света, вой трубы, звон цимбал и стук кастаньет. Наконец из недр ящика вырвалась зловещая «эктоплазменная материя», которая поплыла по комнате, озаряя все вокруг таинственным светом.

Освободившись от пут и выбравшись из ящика (впрочем, когда дверцы открыли, все веревки и узлы по-прежнему были у него на руках и ногах), непостижимым образом стряхнув с себя гипнотический транс, медиум приступил к своему главному делу. После краткой, но цветистой речи об опасностях сношений с миром духов он намекнул, что результат того стоит, и опять впал в транс, чтобы установить контакт с потусторонними силами. Прошло совсем немного времени, и он возвестил присутствующим о появлении духов умерших родственников; от одной стороны к другой были переданы слова утешения.

* * *

Как же молодой спиритист достиг такого эффекта? Я уже говорил, что меня сдерживают соображения профессиональной этики. В тот момент я раскрыл лишь самые общие черты этих явлений (и сейчас не смогу сказать большего), которые на поверку оказались иллюзионными трюками.

Вращение стола – даже не трюк (хотя при необходимости – как в том случае – и выполняется фокусниками). Существует малоизвестное физическое явление: десять-двенадцать человек, собравшись за круглым деревянным столом, тяжестью ладоней давят на столешницу; если им внушить, что стол вот-вот начнет вращаться, он через пару минут и впрямь станет подрагивать! Стоит людям ощутить это движение, как стол неизбежно накреняется то в одну сторону, то в другую. Остается только уловить момент, когда ножка стола оторвется от пола, умело подтолкнуть ее носком туфли – и стол с устрашающим грохотом завалится набок. Если повезет, он увлечет за собой едва ли не всех участников, что вызовет всеобщее смятение, но увечий не причинит.

Само собой разумеется, стол, находившийся в тетушкиной комнате, доставили в дом вместе с другим реквизитом. Там, где его ножки соединялись с центральной опорой, снизу был предусмотрительно оставлен небольшой зазор.

Работу с ящиком обрисую лишь в самых общих чертах: опытный иллюзионист без труда избавляется от пут, которые с виду кажутся прочными, особенно если узлы завязаны его же ассистентами. Оказавшись внутри ящика, он в считаные секунды ослабит веревку и начнет подавать самые замысловатые потусторонние сигналы.

Что же касается «загробных» контактов, ради которых и был устроен сеанс, то здесь также существуют стандартные приемы, доступные любому уважающему себя фокуснику.

* * *

Я напросился в дом к тетушке, чтобы удовлетворить профессиональное любопытство, но вместо этого, к своему стыду и разочарованию, ушел оттуда в праведном гневе. Весьма заурядные иллюзионные трюки были пущены в ход для обмана несчастных, обезумевших от горя людей. Хозяйка дома уверовала, что любимый муж послал ей слова ободрения из загробного мира; она сызнова пережила свою потерю и так разнервничалась, что вынуждена была удалиться к себе в спальню. Не меньшее потрясение испытал и кое-кто из родни, заслышав голоса покойных близких. Но я-то знал – остальные, конечно, не догадывались, – что это просто обман.

Меня согревала лишь одна мысль: теперь можно и нужно разоблачить этого шарлатана, дабы он прекратил сеять зло. У меня было сильное искушение поставить его на место еще во время сеанса, но я растерялся от его напористой манеры. Пока они вдвоем с помощницей собирали реквизит, мне удалось перекинуться парой слов с мрачным ассистентом и выманить у него визитную карточку спиритиста.

Так я узнал имя и методы работы человека, который впоследствии не упускал возможности отравить мне жизнь:

Руперт Энджер

Ясновидящий, медиум