Машина пространства

– Не угодно ли обождать?

Горничная проводила меня в приемную и вышла, прикрыв дверь.

Наверное, я поднимался на холм чересчур резво, потому что вдруг почувствовал, что мне жарко, кровь прилила к щекам, а на лбу выступил пот. Со всей возможной быстротой я промокнул лицо платком, затем, чтобы успокоиться, обвел комнату взглядом в надежде, что представленная здесь мебель поведает мне о вкусах сэра Уильяма. В действительности приемная оказалась обставленной аскетично, почти голой. Маленький восьмиугольный столик перед камином, а подле него два выгоревших кресла – вот и все, что здесь было, если не считать портьер и потертого ковра.

Служанка вернулась.

– Прошу вас пройти за мной, мистер Тернбулл, – предложила она. – Свой саквояж можете оставить в прихожей.

Я проследовал за ней по коридору, потом мы свернули влево и очутились в уютной гостиной. Застекленная дверь вела из гостиной в сад. Горничная показала мне, чтобы я шел этим путем, и наконец я увидел Амелию: она сидела под яблонями на лужайке, за железным, выкрашенным в белую краску столиком.

– Мистер Тернбулл, мисс, – возвестила служанка из-за моего плеча, и Амелия отложила книгу, которую перед тем читала.

– Эдуард! – приветствовала она меня. – Вы приехали раньше, чем я думала. Это чудесно! Для велосипедной прогулки день – лучше не придумаешь…

Я сел за столик напротив нее. Служанка все еще стояла у открытой двери в гостиную.

– Миссис Уотчет, не принесете ли вы нам лимонаду? – обратилась к ней Амелия. И ко мне: – После подъема к нам на холм вы, верно, умираете от жажды. Выпьем по бокалу лимонада и тогда отправимся…

Я был в восхищении от того, что снова вижу ее, она оказалась еще милее, чем образ, запечатлевшийся в моей памяти. Ее белая блузка и темно-синяя шелковая юбка составляли прелестное сочетание, а на голове у нее был капор, украшенный цветами. Длинные каштановые волосы, тщательно расчесанные и сколотые с боков, ровной волной падали на спину. Она сидела лицом к солнцу, и, когда ветви яблонь покачивались на легком ветру, их тени, чудилось, ласкали ей кожу. Ко мне она была обращена в профиль, но ее привлекательность от этого не страдала, не в последнюю очередь благодаря прическе, изящно оттеняющей черты лица. Я любовался грацией, с какой она сидела, нежностью ее кожи, теплотой глаз.

– Я не взял с собой велосипеда, – признался я. – Просто не был уверен…

– У нас их хоть отбавляй. Возьмете один из наших. Знаете, Эдуард, я очень рада, что вы сумели приехать сюда. Мне надо о многом вам рассказать.

– Очень сожалею, что навлек на вас неприятности, – произнес я, желая как можно быстрее снять с души мучившую меня тяжесть. – Миссис Энсон ни на секунду не усомнилась, что в вашей комнате прятался именно я.

– Я поняла, что вам показали на дверь.

– Сразу же после завтрака, – подтвердил я. – Сама миссис Энсон не удостоила меня…

В этот момент на сцене вновь появилась миссис Уотчет с подносом, на котором позвякивали стеклянный кувшин и два высоких бокала, и я предпочел оставить фразу недоконченной. Пока служанка разливала лимонад, Амелия указала мне на какой-то диковинный южноамериканский кустик, росший в саду (сэр Уильям привез упомянутый кустик из своих заморских странствий), и я выразил к этому предмету живейший интерес. Когда мы вновь остались вдвоем, Амелия предложила:

– Продолжим разговор на лоне природы. Надо полагать, миссис Уотчет, услышь она о нашем ночном приключении, была бы шокирована ничуть не меньше миссис Энсон.

В том, как она употребила местоимение «наше», мне почудилось что-то особенное, и я ощутил приятную и не столь уж невинную внутреннюю дрожь.

Лимонад был восхитительный – ледяной, с острой кислинкой, щекочущей нёбо. Я опорожнил свой бокал с неподобающей быстротой.

– Расскажите мне хоть немного о новых работах сэра Уильяма, – попросил я. – Вы упоминали, что он утратил интерес к экипажам без лошадей. Чем же он увлекается в настоящее время?

– Если вы собираетесь встретиться с сэром Уильямом, то, быть может, спросите его об этом сами? Но ни для кого уже не секрет, что он построил летательный аппарат тяжелее воздуха.

Я уставился на нее, не веря собственным ушам.

– Вы шутите! Такой аппарат не может летать!

– Летают же птицы – а они тяжелее воздуха.

– Да, но у них есть крылья.

Она смерила меня долгим задумчивым взглядом.

– Можете полюбоваться на него сами, Эдуард. Аппарат за теми деревьями.

– В таком случае, – воскликнул я, – мне не терпится увидеть это немыслимое изобретение!

Мы оставили бокалы на столе, и Амелия повела меня через лужайку к окаймляющим ее деревьям. Миновав их, мы двинулись дальше в направлении Ричмонд-парка, который кое-где подступал вплотную к приусадебным лужайкам, и вскоре вышли на площадку – выровненную и утрамбованную, да еще залитую каким-то твердым покрытием. На площадке стоял летательный аппарат.

Он был внушительнее, чем я мог себе вообразить, – в своей наиболее широкой части он достигал, наверное, двадцати футов. Конструкция явно осталась незавершенной: голая рама из деревянных стоек и ни малейших признаков водительского сиденья. С обеих сторон корпуса свешивались длинные крылья, концы которых доставали до земли. В целом аппарат походил, пожалуй, на сидящую стрекозу, хотя до грациозности этого насекомого ему было очень и очень далеко.

Мы подошли к механической стрекозе вплотную, и я пробежал пальцами по поверхности ближнего крыла. Ткань, на ощупь напоминающая шелк, была, по-видимому, натянута на деревянные рейки, причем натянута настолько туго, что издавала под пальцами гулкий звук.

– Как же он действует? – поинтересовался я.

Амелия перешла от крыла к корпусу аппарата.

– Мотор крепится вот здесь, – ответила она, указывая на четыре стойки, более массивные, нежели все остальные. – А эта система блоков несет канаты, поднимающие и опускающие крылья.

Действительно, крылья были закреплены на шарнирах, позволяющих им перемещаться вверх и вниз, и, приподняв одно крыло за кончик, я убедился, что движется оно плавно и мощно.

– Почему же сэр Уильям не продолжил работу? – воскликнул я. – Полет, наверное, рождает удивительные ощущения!

– Он разочаровался в своем замысле, – сказала Амелия. – Конструкция перестала его удовлетворять. Однажды вечером он признался мне, что собирается пересмотреть всю теорию полета, поскольку этот аппарат лишь подражает – и то без особого успеха – движениям птицы. Сэр Уильям пришел к выводу, что идею необходимо пересмотреть. К тому же поршневой мотор, который был установлен, слишком тяжел для полета и не обладает достаточной силой.

– Человек, наделенный такими талантами, как сэр Уильям, без труда мог бы усовершенствовать мотор, – заметил я.

– Именно это он и сделал. Взгляните сами.

Амелия обратила мое внимание на странное устройство, закрепленное в глубине корпуса. На первый взгляд оно казалось изготовленным из меди и слоновой кости, но были там и какие-то хрустальные поверхности, которые почему-то не удавалось толком рассмотреть: составные части устройства скрывались за их мерцающими, многогранными контурами.

– Что это? – спросил я, весьма заинтригованный.

– Прибор, изобретенный сэром Уильямом. В нем заключено вещество, увеличивающее мощность мотора, и нешуточным образом. Но я уже говорила вам, что сэр Уильям не был удовлетворен конструкцией в целом и забросил свой аппарат.

– А куда девался мотор?

– Сэр Уильям забрал его в дом и использует, чтобы снабжать лабораторию электрическим током.

Я наклонился пониже, силясь разобраться, что это за хрустальные поверхности, но даже с близкого расстояния мне не удавалось установить, как они сделаны. Летательный аппарат не оправдал моих ожиданий; если бы он поднялся в воздух, это было бы, надо думать, потешное зрелище. Выпрямившись, я увидел, что Амелия отступила на шаг.

– Скажите, – обратился я к ней, – вам случалось помогать сэру Уильяму в лаборатории?

– Да, когда он просил меня об этом.

– Значит, вы его доверенное лицо?

– Если вас заботит, способна ли я уговорить его купить ваши очки, то полагаю, что да.