Карамель. Новый Мир

– К Левиафан. Более не скажу. Ты и так подковырнула своим любопытным носом достаточно тайн. Пускай хоть одна сохранится. Ты умеешь не любопытствовать, если знаешь, что не готова узнать правду. К тайне с именем Левиафан ты не готова.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Спасибо за прямоту.

– Тебя остроговцы манерам учили?

Не удерживается, я его понимаю. Язва неизбежна, она в черте характера Голдман.

– Зачем ты пришла, Карамель?

– Ты несильно рад, верно?

– Я понимаю, что ты не останешься. Но и задержать тебя не смогу.

– Конечно, – соглашаюсь я. – Это было бы негуманно. А к Патрулю Безопасности ты не обратишься.

– Будь добра нагуляться и вернуться домой, желательно – без вопиющих последствий типа лично подорванного Здания Комитета Управляющих. Просто поброди по улицам, поболтай с незнакомцами и вернись живой.

– Выглядишь дерьмово.

– Удивила.

Отец прикусывает губу, хотя ему такие привычки несвойственны – он контролирует всех и вся, и себя в первую очередь: мимику, жесты, тембр голоса. Говорит, что на лице отпечаталось волнение за любимую дочку: всю ночь дроны выискивали наследницу Голдман, а при свете дня то продолжили делать служители порядка из Палаты Безопасности. Завтра Новый Мир ожидает от Говарда Голдмана официальное заявление – комментарий к происходящему.

– Знаешь, что я скажу? – спрашивает отец.

Перебиваю его:

– Скажи, что Новый Мир построен не на старом городе, а на костях и лжи.

Отец – что несвойственно его натуре и вечно сведённым от сосредоточенных дум бровям – улыбается:

– Думаешь, это никому неизвестно, дочка?

– Скажи всему Новому Миру, что тебе известна причина подрыва Здания Комитета Управляющих.

– А мне известна?

– Разумеется! Ты сросся с Палатой Социума, ты был женат на работе все эти годы, и как никто иной знаешь причину подрыва Здания Комитета Управляющих. На себя обращают внимания те, к кому вы относитесь с пренебрежением, в то время как роль их в нашем мире велика и значима. Знаешь, какую мысль следует донести всем тем, кто за каждым твоим словом в Новостях заглядывает в рот и цитирует их после в Вестнике? Скажи, что это только начало: и вы будете слышать взрывы окружающих зданий, покуда не услышите вопли молящих о пощаде людей. Острог существует и томится под деспотизмом ваших пят, а знающие то южане – запуганы, но чем больше вы умалчиваете о нагнивающих проблемах, тем больше гнили получается в итоге. Не указывай идеальным людям идеального града на их несовершенства – то их погубит, сотрёт личности; но – будь добр и великодушен по отношению к изгнанным твоим гласом и погубленным твоей рукой – поведай правду об Остроге: несчастном младшем брате, отлучённом от родных земель. Острог и Новый Мир – единое целое.

– Нет, Карамель.

– Скажи, что Острог равен Новому Миру.

– Дочка…

– Я так рада тебя видеть, пап…

Отец меняется в лице. Не помнит, чтобы называла его так. Не помнит, чтобы выказывала радость встрече хоть единожды. Правильно помнит.

– Ты был в Остроге? – спрашиваю я.

– Нет, – говорит мужчина. – Это место не для северянина Нового Мира. И я, признаться, удивлён, что на тех тщедушных землях оказалась моя дочь – кровь Голдман, истинная северянка, Создатель града будущего, в скором времени – управляющая.

– Тебе известно, как выглядит Острог? А то, что он не под нами, а за чертой города?

– Разумеется…

– Поэтому, говоря со мной об Остроге, ты никогда не смотрел под ноги? Я думала в том твоя сила: одолевать интерес, распирающее любопытство (тогда же я научилась притуплять собственное) и не опускать глаза на недостойных. А ты просто знал…их там нет.

– Я тебя разочаровал? – спрашивает отец. И даже сейчас его голос не дрожит, а лицо спокойно, хотя – более чем уверена, иначе для чего задавать вопрос? – на душе ураган сомнений.

Спешу его разубедить:

– Нет! Нет, никогда бы. Я всё так же считаю тебя великим умом Нового Мира – так и есть. Я считаю тебя мыслителем, прогнозистом, управляющим. Создателем. Ты выстраиваешь Новый Мир, адаптируешь его под себя, подгоняешь под меня, неважно – ведь ты мнёшь словно незастывшую глину, так плавко и уверенно. Ты стойко выносишь сваливающиеся беды и – упади даже небо Нового Мира – не колыхнулся бы, а атлантом расправил плечи. Я восторгаюсь твоим умом и спокойствием, твоими отстранённостью от внешнего и сосредоточенностью на внутреннем – для меня это служило идеалом, было какой-то недосягаемой высотой, потому что перебороть нечто деструктивное и разрушающее внутри себя не удавалось. И я приняла решение не отторгать тёмные стороны, а принять их.

– Для этого необязательно покидать отчий дом и оставлять Новый Мир вообще.

– Мне стало душно на поверхности.

– В следующий раз просто скажи о своих волнениях, дочка.

– В следующий раз? – переспрашиваю я.

– Ты вернёшься домой. Рано или поздно, я уверен. И – разумеется – если Острог не убьёт тебя, а мне бы, во-первых, не хотелось этого, а, во-вторых, ты не позволишь ему.

Оставляю мысль отца без ответа. Признаться, поражаюсь ей.

Пока что не Острог покушался на мою жизнь, а Новый Мир. Острог простодушен и наивен (воду делают мутной повстанцы из Резиденции, старожилы же отщипнутого от Нового Мира района спокойны и доброжелательны). Хотя, может, отец знает что-то, чего не знаю я? Или не знает ничего, а потому делает выводы самостоятельно. В этом сложно разобраться. Каждый живёт со своей правдой, и истина никому не дана.

– Знаешь, я познакомилась с Сарой, – говорю я.

Отец криво усмехается:

– Ответы нашла сама, дочка.

– Она значима для тебя?

Отец награждает холодным взглядом:

– Для меня значима только моя семья – жена и две дочери, ты знаешь. Больше никто – все остальные могут пропасть, и я не замечу их отсутствия; ваше же пережить не смогу.

– Беса ты пережил спокойно…

– Это не было спокойно, Карамель. Это было трудно и долго.

Отец сидел напротив бутыли – беседовал с ней. Мать сидела на антидепрессантах. Золото сидела на коленях Миринды. Я сидела в одиночестве. Тогда мы раскололись и больше не смогли собраться.

– Значит, эта горе-революционерка просила за свою деревню дураков? Ты пришла за правами Острогу по указке чужака?

Отвечаю спокойно:

– Нет. Ей неизвестно, что мы беседуем, неизвестно, что я приехала домой.

– Тогда зачем ты просишь признать Острог частью Нового Мира, Карамель? У этого есть какое-то объяснение помимо жеста доброй воли?

– Если бы ты видел Острог своими глазами…если бы видел дома, что построены на деревьях высотой как наши небоскрёбы (их кроны пугающе великолепны, в них прячутся крыши и люди), если бы видел солнце, покрывающее землю (оно не сокрыто пасмурным небом и грузными тучами), если бы видел россыпь звёзд в ночи (и это не подаренный дядей проектор). Сразу же передумал, я говорю серьёзно.

– Я не в том возрасте, чтобы гнаться за обманывающей своей внешностью обёрткой. Мне важны перспективы, гарантии. Будущее. В Остроге будущего нет – игра в революционеров не вечна.

– Знаешь, что мне не нравится? Позиция Нового Мира, в которой богатые не живут, а бедные не выживают. То утомительно.

– Критикуешь дающую тебе блага и удобства партию. Бьёшь по руке, что тебя кормит. И с каких пор тебя волнуют бедные…Ты, вдохновившись чьими-то речами, обманываешь саму себя: тебе нет никого дела до недостойных, тебя всегда интересовали исключительные люди, конкретные. Ты не должна просить за целый народ из-за одного к ним принадлежащего. Скажи, ты ведь с кем-нибудь познакомилась, прежде чем спуститься в Острог? Наверняка с молодым человеком…

– Какое это имеет отношение?

– Наверняка с ровесником, да? Теперь он кажется тебе ближе родителей, ближе семьи.

– В твоих словах нет смысла!

– Как и в твоих поступках, дочка. Сядь и подумай.

– Я думала всё время. Всё время, что стояла у тебя за спиной, у этого самого окна. Кажется, каждый день. Я думала над всем, чем ты кормил, и верила тому. Оно оказалось ложным.

– Не ложным, – сощурившись, поправляет отец. – Несколько иным. Правда, бывает, щипается. Ничего с этим не поделаешь. Поэтому я делал правду удобной для тебя. Той, которую бы ты приняла и которая сделала тебя лучше.

– Ты уже понял, что «лучше» и «идеально» не синонимы?

– Как тебе Сара? – перебивает отец.

Желает сменить тему? Как угодно! Задушу своей правдой:

– Она сказала, что любила тебя.

– Зашла с козырей…

– А ты её?

– Карамель, – спокойно улыбается отец, – я был молод и глуп (примерно, как ты). Это произошло в прошлом, там же и осталось.

– Не могу представить, как могло получиться, что вы были вместе, а в следующий миг она в психиатрическом отделении Картеля. И знаешь что? Правда мне неинтересна. Опасаюсь, что она потрясёт меня или обидит, испортит наши отношения, а я этого не хочу.

– Отношения портишь своими выходками ты, Карамель.

– На самом деле я не прошу ничего ужасного или неправильного. Дай огласке то, что всем и без тебя известно. Увековечь имя Острога, дай ему форму…

– Тебе известно, что в забытье без причины не отправляют?

– Известно. А то, что случилось со мной?

– Эту ерунду, – говорит отец, подразумевая слив и порочащие статьи в Вестнике – мы бы решили в течение нескольких дней, и никто бы о ней не вспомнил. Но ты не пожелала – сама.

Он говорит серьёзно? Всё это можно было решить? Так просто?

– А Патруль Безопасности? Для чего он был на приёме Голдман в «Фалафели»?

– Не забывай, в каком мире ты живёшь.

– Идеальном?

– Прекрати язвить, дочка, я пытаюсь помочь, донести правду. Патруль Безопасности не шёл за тобой – он охранял тебя. Поступило предупреждение (это опасение с моей стороны), что тебе хотят причинить вред иные. Так и вышло, не находишь?

Нет.

Нет, не может быть.

– И раз уж у нас время откровений, я признаюсь, – кивает отец. – Ту запись…хронику из Картеля, с нашей общей знакомой в главной роли. Я её не смотрел. Этого видео никогда не было у меня на компьютере – кто-то прислал файл. Я открыл его, узнал Сару и, всё бросив, ушёл. Ты зашла в кабинет не в то время.

Не может быть.

Обманывает ли отец?

Дядя велел никому не верить, кроме семьи…но не семья ли собрала вокруг меня наибольшее количество секретов? И где сам дядя? Вновь пропал, вновь замолчал. Каким сторонним бизнесом (он законен?) занимается Голдман, если не позволяет задавать лишние вопросы даже членам семьи? Отстранённо спрашиваю о местонахождении дяди и его отношение к происходящему.

– Золото отправили пожить к нему, пока всё не уляжется, – говорит отец.

– Пока все не забудут о существовании старшей дочери Голдман?

– Пока взорванное Здание Комитета Управляющих не перестанет полыхать, как минимум. К этому ты тоже имеешь отношение?

Отрицательно качаю головой. Отец вздыхает:

– И на том спасибо.

– Знаешь, – признаюсь в глубоко запрятанных, а может явившихся совсем недавно мыслях, – я всё думала…не затрави мы южан и остроговцев, не загони их в жесточайшие рамки – может, они бы не устроили тот теракт и не взорвали мост, по которому шёл Бес.

Отца не трогает – что ему свойственно – ни единая эмоция. Скупое лицо отвечает:

– Зря ты об этом думала – лишь потратила время.

Что.

– Мост бы взорвали в любом случае, – продолжает отец. – Не по той причине, а по иной – всё равно, в этом природа людей недостойных, находящихся ниже нас, нами же по той причине отторгнутых. Их жадные рты заглатывают всё, но всем они к прочему недовольны. Мост могли взорвать за неделю до прогулки Беса, через год или десять. И, прости, что признаюсь в этом, я благодарен, что там оказалась не ты.

– Хочешь сказать…

Нет, отец не может быть жесток настолько.

– Да, хочу, – резко отвечает он. – Ты – старшая в семье, ты – наследница Голдман. И ты – моя любимая дочь. Если бы требовалось выбирать… – отец делает глубокую паузу, – моё решение тебе известно. И так бы поступил каждый в семье Голдман. Оттого твоё предательство горчит ещё больше, но мы не в обиде. Ты ищешь себя. Каждый из нас искал – разными путями, разными возможностями. Обретал одни убеждения, предавал другие. Наращивал принципы. Ошибался, но ошибки покрывал пришедшим опытом. Но пока ты в поисках себя, постарайся себя же не потерять, ладно?

– Ты не злишься?

– Нет, ты же моя дочь. Моя кровь.

– А Бес? – утверждаю я, всё ещё не в силах принять слова отца. Да, они зверски пощипывают моё эго, возносят и без того соседствующую с пиком Здания Комитета Управляющих самооценку, но…мы говорили не о чужих людях, не о незнакомцах. А к младшему брату я испытывала тепло и привязанность.

– Я сказал, кого любил больше и чью бы потерю не пережил, прекрати переспрашивать, – горько признаётся отец. – Родители, которые говорят, что любят детей одинаково – вруны или ещё не поняли жизни, не протёрли глаза с размытыми представлениями о ней. К каждому ребёнку свои чувства – они особенны, уникальны. Но не надо из матерей и отцов создавать себе богоподобных кумиров – нам тоже свойственно выбирать. Если не веришь мне, дочка, верь своему дяде. С ним у вас особенная связь.

– Он тоже врун.

– Но ему враньё ты прощаешь, заметь.

Не терплю, когда отец оказывается прав в подобных спорах.

– Не согласна принять помощь (или попросить её) от родного отца – не отгораживайся от Алмаса. Вы с ним бунтари, хоть и не кровные.

– Что ты сказал?

– Сказал, что у нас одна мать, но разные отца. Ты и сама это всегда замечала, просто игнорировала факты.

– Но повторные браки возбранены, а отношения вне официально объявленного партнёрства супругов считаются тяжелейшим нарушением в Зале Семьи.

– …и слепо верила Своду Правил, – отец вздыхает. – Надо же, ты заучила закон и не один. Прямо-таки библия нового века, а ты живёшь по постулатам. Моё тебе откровение, даже библия – художественное, из раза в раз переписываемое, произведение. Не стоит жить по чьей-то писанине.

– Её писали святые. А нами – Создателями и без пяти минут Богами – писался Свод Правил. Забавно.

– Чувство юмора имеется и в небесной канцелярии, и в Здании Комитета Управляющих.

– Не могу поверить…

– К каждой из наших бесед ты оказываешься не готова.

– Да как же тут подготовишься! Все друг другу врут!

– И ты начни, в чём проблема?

– А, может, дружно перестанем?

– Дочка, – говорит отец, – мы выстраиваем вокруг будущих поколений лучший мир, для чего же вы своими руками претворяете все старания в пыль?

– Лучший не равно идеальный, а идеальный не равно правильный.

– Но он лучший из возможных! Лучше быть не может, понимаешь? Хуже – да. Но не лучше. Тебе известно, что все девять Палат корректируют политику и законы, обтачивают истины Нового Мира, стремятся сделать его ещё более благоприятным, усовершенствовать, понимаешь? Его делают удобным универсально. Мы – не закостенелые фанатики старой системы, мы модернизируем имеющуюся. Как можем. Как получается. Потому что все мы тоже люди.

– А я думала, Боги и Создатели…

– Всё ещё злишься?

– На то, что ты пытался – словно в пробирке – вырастить из меня идеальный образец идеального гражданина идеального мира? Ну как сказать…

– Я хотел для тебя всего самого лучшего, дочка. А знаешь что? – Напиши, – и отец протягивает перед собой чистый лист бумаги, – напиши имена тех, кто причастен к сегодняшнему подрыву. Запиши тех, кто несёт смуту в наш идеальный град. Мы найдём их. Запиши любого, кого пожелаешь – и его вздёрнут в этот же вечер.

Смотрю на белую пугающую поверхность. Цвет стерильности. Цвет чистоты. Цвет, на котором не место ошибкам. Мой любимый цвет. И он же всегда пугал. Беру карандаш и думаю.

– Запиши имена тех, кто постепенно – медленно, но верно – уничтожает Новый Мир. Запиши имена виновных во всех бедах.

– С радостью, – говорю я и исполняю от меня требуемое.

Протягиваю лист. Отец с улыбкой принимает его, но, прочитав, корчится и рвёт бумагу.

– Думаешь, это смешно?

– Ты просил написать того, кто во всём виноват.

Я написала «Новый Мир».

Отец сердито качает головой.

– Хочешь, покажу свою новую дыхательную маску? – спрашиваю я и, не дожидаясь ответа, достаю её из бомбера и швыряю на стол. – Хоть кто-то на улице улыбается.

– Совсем крыша поехала, Карамель? Ты была на шествии, среди этих фанатиков и психопатов, серьёзно? Ты была там? Ты?

– В это так сложно поверить?

– Для чего, дочка? Для чего эта демонстрация?

– Для демонстрации, вот так поворот! – саркастично отзываюсь я. – Мы живём в мире, в котором даже улыбка – преступление.

– Демонстрация чрезмерных эмоций – преступление, – поправляет отец. – И то – на публике. Дабы не разрушать идеалистическую картинку града высших людей, самих Создателей.

– Ты сам в это веришь?

– Ты в это верила, и мне было достаточно.

Молчу.

Смотрю на отца.

Думаю.

Решаю.

И – вот – говорю настойчиво:

– Ты знаешь, что нужно сделать, мы друг друга поняли. Я пойду – меня ждёт водитель.

– Какой же?

– Мой. С которым я ездила на учёбу и Золотое Кольцо всю неделю. Ничего не изменилось вокруг нас, только мы поменялись. Внутренние трансформации отличительно от внешних происходят быстрей.

Оставляю кабинет и отца в нём. Не следует…

Не следует и Бес, что ранее тенями напоминал о своём некогда присутствии в доме. Заглядываю в собственную спальню – даже запахи те же (мне их не хватало), а распахнутая шкатулка – подарок Каина – осталась лежать подле кровати. Ничего не тронуто, не побеспокоено. Вечно разряженный сенсор, утаенная из домашней библиотеки книга, приготовленная к стирке служащей одежда, вываленные из рюкзака учебники. Вот только террариум пуст.

– Где мой паук? – восклицаю я.

– Отпустил его, – признаётся отец. Отдалённый голос где-то далеко-далеко в кабинете (коридор растягивается на метры). – Ты права, дочка, живую душу потребно отпускать на волю, где она сама решит свою судьбу.

Забавно.

Собираюсь покинуть дом, но перед этим обращаюсь к служащей, что застыла в коридоре:

– Не смотри на меня так, я не призрак.

– Разумеется, мисс Голдман.

– И не перебивай. Слушай. Ты свободна от обязанностей в семье Голдман, Миринда. В твоих услугах больше не нуждаются.

Женщина лепечет очередное «мисс» и бросается навстречу, но я останавливаю её жестом и объясняю:

– Ты была нанята для меня, верно? Но я не вернусь. Наверняка у тебя есть в жизни планы посерьёзней, нежели подтирать слюни уже повзрослевших Голдман. Отец переведёт любую сумму, которую ты назовёшь, можешь не сомневаться. Скажи – это моя просьба.

– Спасибо вам, мисс Голдман.

– Тебе спасибо, Миринда. Ты свободна.

Оставляю родительский дом – Каин внимает моему приближению.

– Поволновался, янтарные глазки? Думал, не вернусь?

– Я в тебе не сомневаюсь, конфетка.

Машина поднимается в воздух. Смотрю на впечатанный в руку сенсор, которым открыла дверь дома по улице Голдман – наверное, больше то не произойдёт. Улица с нашей фамилией постепенно отдаляется. Представляю отца в кабинете. Представляю мать, которая вот-вот вернётся и которой супруг даже не сообщит о визите пропавшей дочери. Представляю поспешно собирающуюся служанку. Представляю Беса в саду. Когда-то в саду были высажены кустарники, тянулись ветви, деревья высились из-под плит. Их не стало, как не стало Беса. Качель дрожала по ветру без внимания, арки из живучего плюща повторили судьбу отлучённого района от Нового Мира – смирились с погибелью.

Мы беспокойно петляем меж улиц – вдоль полос воздушного ориентирования: встраиваемся в ряды, прячемся за иными машинами. Лицо Каина искажает волнение, даже опасение. То и дело юноша заглядывает в зеркало дальнего вида и меняет направление, выворачивает от одного здания к другому.

– Что происходит, Каин? – спрашиваю я.

– Нас преследует одна и та же машина, – отвечает он. – Почти уверен, что это некто из Патруля. Наверняка прознали о твоём визите домой…

– Как это возможно?

– А то не знаешь…

Каин бросает раздосадованный взгляд и вклинивается за очередной несущейся в воздухе машиной. Из-за подрыва Здания количество летающих автомобилей увеличилось в несколько раз – обыкновенно все задействованы в работе, единый механизм под названием Новый Мир не знает отклонений и исключений (работа без перебоя): каждая из шестерёнок (людей) выполняет поставленные задачи и находится в уготовленных местах; ныне система дрогнула – люди в подобии паники (панику не разрешали, поэтому напряжение лишь витало в воздухе и читалось во взглядах, а движения граждан стали рванными и резкими) оставляли главный улей – Здание Комитета Управляющих – и расползались по крохотным норам-домам.

– Я тебя не очень поняла, Каин, – говорю я.

– Только не говори, что не знаешь про слежку в чипе.

– Про что?

– Про… – юноша хочет повторить, но резко бьёт по тормозам – едва успеваем остановиться перед несущимся поперёк потоком авто, – ты серьёзно, конфетка? В твоей руке не только паспорт, банковская карта и прочие забавы. Там отслеживающее устройство.

– Не может быть! – препираюсь я. Не понимаю, отчего повышаю голос.

– А как иначе ты объяснишь, что Патруль Безопасности увязался за нами так скоро? Поболтай ты с родителями чуть дольше, останься на ещё одну кружку чая…

– Хочешь сказать, мы рисковали, остановившись у родительского дома?! Рисковал ты?

– Не хочу, но скажу. Да. Я думал, тебе известно про секретики устройства в твоей же руке, – укоряет Каин. – Этот чип впаян в тебя не первый год, а ты даже не интересовалась его спецификой?

– Никто и никогда не делился такими подробностями. Но…получается, Новому Миру было известно, что мы отправились в Острог?

– И да, и нет, – объясняет Каин. Летим дальше. – За пределами города стоят глушилки – Сара их контролирует. Ты пропала с радаров, и это могло значить не так много – либо тебя убили, деактивировав чип, либо ты покинула город (мест для этого немного, сама понимаешь – лишь Острог), но в Остроге деятельность Патруля Безопасности не имеет влияния, силы и государственного права. Новый Мир понял, что ты отправилась к изгнанным до официального изгнания.

В голове проносится мысль, что никого изгнания бы не было…так сказал отец. Следующая мысль перечёркивает его слова – иначе не объяснить побег Сары из Картеля.

– И ты спокойно потащил меня на шествие безликих в центр Нового Мира, зная об отслеживающем устройстве в руке? Ты в своём уме, Каин?

– Я думал, тебе известно! – кричит он, но тут же успокаивается. – Прости, конфетка, я правда так думал. Что ты на свой страх и риск делаешь это, что готова к ответственности в случае задержания, что плевала на установки Нового Мира…

– И теперь нам не попасть на станцию, ведущую к Острогу, потому что мосты перекрыты, а Южный Район оцепили служащие правопорядка.

– Расклад – дерьмо, согласен.

Добавляет, что отслеживание чипа не ведётся онлайн, а выдаёт точки фиксации – то есть периодически происходящие остановки, местоположение постоянно обновляется, но не показывает движение в прямом, мать его, эфире.

– Твой чип сдал твою локацию на Золотом Кольце, на какой-нибудь из полос воздушного ориентирования, затем – в доме по улице Голдман. Патруль Безопасности увязался походу дела. Значит, тебя ищут, желают отдать под Суд.

Отец обещал иное. Ничего не понимаю…

– Что ты предлагаешь? – спрашиваю я. – Что можешь предложить для решения этого вопроса?

Не знаю, улавливает ли Каин отчаяние в голосе.

– Я бы на твоём месте выскреб чип из-под кожи, пока он не паразитировал.

Сама мысль пугает.

Чип – твой идентификатор, чип – твоя принадлежность к Новому Миру. Сколько несогласия и отвращения я испытала, когда увидела пустующее, не тронутое печатью Нового Мира, запястье Каина. И он предлагает отказаться от него? Отказаться от отметины управляющей системы, рукояти правления, от самой партии.

– Это всего лишь клеймо, Карамель, я говорил, – режет юноша. – Те, кто над вами, ставят штампики на своих подопечных. Пересчитывают вас подобно скоту на убой.

– Это не порядковый номер, – спорю я. – И он, конечно, тоже, но также…

– Паспорт, банковская карта, и прочее, и прочее, – перебивает Каин. – Я слышал это сотни раз.

– …а также чип – это право находиться в Новом Мире.

– Разве ты не желала покинуть его? Разве не ты хотела отправиться в пятый район за новой жизнью, оставив лживую систему по ту сторону водохранилища?

Каин продолжает:

– Чип – та самая опухоль, которую ещё можно удалить из организма; она не успела разрастись и не обхватила иные органы. Но чем дольше в тебе инородное тело, тем больше бед и боли приносит, и тем сложнее его извлекать. Решение за тобой, в любой случае. Просто…Ладно, это не просто, но я скажу. Все мы идём на какие-то жертвы, Карамель. Извини, что так получается, но мы в опасности в черте города, покуда Новому Миру известно твоё местоположение – мы не скроемся, не спрячемся: нас настигнут. Рано или поздно. Можем быть в бегах до открытия мостов и границ (а сколько нам ждать?), менять локации, но это утомительно, я говорю серьёзно.