Попаданка для Наместника Смерти

– Нет, что вы! Я тороплюсь! Писем очень много, – пятилась я к двери.

– Барсику страшно одному оставаться! – упрашивали меня, ища старенькую кошелку.

– Простите, но я должна спешить, – икнула я, глядя на Барсика. Он терся об бабушку так, что она шаталась. – Извините! Мне пора!

– Барсик, тебе же свитер нужен! А то застудишься! – донеслось до меня, когда я нащупала ручку двери.

Я вылетела за дверь и мчалась по улице, пока мне перестали чудиться светящиеся глаза Барсика. Мне казалось, что у меня на лбу надпись: «Корм для Барсика».

Сердце все еще не могло угомониться. А я, согнувшись пополам, с трудом переводила дух. И радовалась за Барсика всей душой.

– Так, еще одно письмо и … – пробубнила я, роясь в сумке. Что дальше, я не знала. Я не знала, где буду ночевать. Ну хоть поела! Мир, как выяснилось не без добрых людей. «Да!», – зевнула в памяти зубастая пасть Барсика.

Третье письмо вылетело у меня из рук и понеслось по улице. Осталось … девяносто восемь писем!

Едва волоча ноги, я ползла за письмом. Откуда-то поднялся ветер. Он несколько раз сдувал с меня фуражку. Я останавливалась, бежала за ней, и снова возвращалась.

– Зачем я на это только подписалась? Еще Барсика мне не хватало! – ворчала я, удерживая фуражку рукой.

Письмо остановилось. А я не заметила, и прошла чуть дальше. Пришлось вернуться. Дом напоминал пряник. Он был настолько красивым, что если бы не пирожки, то я бы откусила половину!

В саду были разбросаны детские игрушки. Возле дерева стоял прислоненный самокат. На дорожке лежал скейт. И много-много всяких красивых мягких игрушек.

Я подошла к двери, заметив, что глазок был где-то на уровне моего пояса. Он был большим и выпуклым.

– Тук-тук, – постучалась я в шоколадную дверь. – Есть кто дома?

За дверью послышался шорох и дыхание. Кто-то напряженно сопел. Глазок потемнел и … и ничего!

– Тук-тук! – снова постучалась я, надеясь, что Барсик – единственный и уникальный представитель своего рода.

– Кто там? – спросил напряженный детский голосок.

– Это я! Почтальон! – как-то звонко и ласково ответила я. Почему-то, когда я слышу детский голос, обращенный ко мне, то я тут же начинаю сюсюкаться! Я не нарочно! У меня так самопроизвольно получается.

– Почтальон? – спросил все тот же голосок.

– Да! У меня письмо для… , – я глянула на конверт. – Для любимого сыночка! От мамы!

– Мама не разрешала мне открывать дверь незнакомым людям, – послышался голос за дверью.

– Но я же почтальон? – удивилась я. «Он тоже умер!», – пронеслось в голове, когда я вспомнила, где нахожусь. – С письмом от мамы!

– Тот дядя тоже говорил, что он почтальон. И что он принес письмо от мамы, – послышался подозрительный голос. – И я ему поверил. И открыл. А потом очутился здесь! Так что я вам дверь не открою!

Я стояла перед дверью, сжимая письмо в руке.

– А еще я хочу кушать, – вздохнул детский голосок. И тут же приободрился. – Я жду маму, когда она придет и приготовит мне покушать!

– Давай я зачитаю тебе письмо? – спросила я, глядя на красивую дверь. «Моему любимому сыночку», – прочитала я на конверте, понимая, что мама где-то там, живая. А малыш здесь… При мысли об этом сердце больно защемило.

– Читай, – послышался настороженный голос. – Только дверь я не открою!

– Давай я через дверь, – вздохнула я, раскрывая конверт. – Мой маленький, мой бесценный, мой сладкий…

Я прочитала эти слова, чувствуя, как дрожит голос.

– Как ты там? – прочитала я, глядя на прыгающие буквы. – Мы с папой хорошо. Стараемся жить. Потихоньку. Я сохранила все твои игрушки. И зайца тоже. С которым ты засыпал. Помнишь Зайчика?

– Мой зайчик, – послышался вздрогнувший голосок. – Я боялся темноты, а Зайчик меня защищал…

– Мы его долго искали, чтобы положить тебе… Но не нашли. Потом папа нашел его за кроватью. Видимо, ты его туда спрятал… Мы так обрадовались. По очереди тискали этого зайца. Я обняла его, а папа обнял меня. И просидели так целый вечер. Мы вспоминали, как ты был маленьким. Как мама учила тебя выговаривать букву «Р», как папа показывал тебе, что рычит внутри машины. И как ты просил щенка овчарки. Помню, папа сказал, что с ним некому будет гулять. Мы постоянно заняты на работе. А я придумала, что у меня аллергия на шерсть. Я просто не захотела лишних хлопот. Поэтому и придумала эту чертову аллергию. Прости меня, если сможешь… Знаешь, сколько раз я прокляла себя за это? Если бы ты знал! Если бы я знала, то купила бы тебе хоть десять этих собак!

– Мама мне соврала про аллергию? – спросил тихий голосок. – И поэтому мне не купили собаку?

– Знаешь, наверное, мама очень беспокоилась, – осторожно произнесла я. – Боялась, что ты еще слишком маленький, чтобы иметь собаку. Вот если бы ты подрос, то тебе бы ее завели! Собака – это хлопоты. Убирать за ней, гулять с ней, лечить, когда она болеет…

Полными слез глазами я посмотрела на притихшую дверь.

– Может быть, если бы мы завели тебе щенка, то все было бы по-другому. Может быть, мой малыш был бы жив… Овчарка – серьезная собака, – прочитала я, поглядывая на потемневший глазок. – Если бы можно было обнять тебя, я бы обнимала тебя каждую минутку… Но сейчас мне некого обнимать… Я обнимаю твоего зайца. Он все еще пахнет тобой. Иногда я сижу, зарываясь в него носом и плачу. Папа говорит, что нужно жить дальше. А я не могу. Люблю. Целую. Мама.

– Мама с папой всегда были заняты! Я столько раз к ним подходил, а они: «Не до тебя сейчас, иди к папе поприставай!». Или «Иди к маме, папа устал!», – послышался обиженный голосок. – Они меня не замечали…

– Они тебя очень любили, – убеждала я, видя разводы слез на письме. – Просто взрослые зарабатывают деньги, чтобы у тебя было все самое лучшее… Каждую минутку на работе они думали о тебе… Вот ругает их дядя – начальник. А они терпят и думают, что купят тебе на день рождения!

– Да, но… – донеслось до меня слегка задумчивое.

Я прислонилась к двери и сползла по ней, усаживаясь поудобней.

– Чем больше мама и папа работали, тем сильнее, значит, они тебя любили. Поэтому и уставали, – объяснила я. Увы, таковы современные реалии мира.

– Уставали любить меня? – удивился голосок.

– Нет, что ты… Они не уставали любить тебя, – убеждала я, размазывая слезы. Я не могла похвастаться любящими родителями. Мой отец ушел, а мать лишили родительских прав, когда мне было три года.

– А когда они успевали меня любить, если они постоянно работали? – послышался удивленный голосок.

– Вот сейчас ты со мной разговариваешь, но ты же любишь маму и папу? – спросила я.

– Ну да, – вздохнул детский голос.

– Вот и они так же любили тебя, – прошептала я, осторожно засовывая письмо под дверь.

– А почему здесь ничего не написано? Тут чистый листик! – послышался удивленный голосок.

– Так и есть. Просто ты не сможешь прочитать его, – ответила я, медленно вставая.

– Но я же знаю буквы! – послышался обиженный голосок. – И считать умею! До сорока!