Пестрая бабочка

– Клятва, Крис. Несколько слов и все закончится. Ну же!

Ага. Несколько слов и рабский ошейник к ним в придачу.

«Иначе ты не выйдешь отсюда живой, – проговорил Шепот, – А ты же понимаешь, что нет ничего непоправимого, кроме смерти. А именно она нас в противном случае и ожидает, причем, крайне долгая и неприятная. Согласись, а потом разберемся, как от него избавиться. Со всеми-то нашими друзьями и покровителями, нужно просто выиграть время».

Лусус на удивление загадочно молчал.

«Слышь, первое порождение моей шизофрении? Ты тоже думаешь, что надо сдаться и не делать глупостей?»

«Сам не верю, что говорю это… – начал мой первый внутренний голос, – а ты серьезно с таким образом жизни ожидала, что все это долго протянется?»

Я аж онемела. Всегда такой рассудительный Лусус постоянно оберегал меня от неосмотрительности. Ну, пытался оберегать.

«Ты рехнулся?» – полюбопытствовал Шепот.

«Этот выбор… тебе не кажется, что мы шли к нему всю дорогу? Разве ты боялась смерти, когда кормила раненного вампира? Или когда позволила поселиться у себя дома демону? Пошла одна к оркам? А, кстати, помнишь, как ты пыталась заслонить собой Дэвлина от тех лучей в форте? Или в Аскаре отправила подальше от молний отряд людей, оставшись сама? Разве перед тобой тогда стоял вопрос – жить или нет?»

«НувФорте выбор был другой: я или еще несколько секунд для Дэвлина, а сейчас…»

«А сейчас выбор еще проще, – горячо перебил меня мой первый внутренний голос, обычно такой рассудительный, – тебе не повезло, ты родилась в обществе, где твои некоторые таланты считаются весьма опасными и таких, как ты, тут сажают на поводок. Помнишь, почему ты вообще уехала из Дайсара? Мы же так хотели свободы. Теперь ценой за нее оказывается жизнь. Дашь клятву – навсегда лишишься права что-то решать за себя. Откажешься – умрешь.»

А ведь он прав. Сдамся сейчас, и все, что я делала последние месяцы, окажется напрасным.

«Твоя свобода – химера!» – фыркнул Шепот.

Может быть. Но разве тогда не химеры все принципы, которые составляют стержень человека? Например, долг? Или честь? Как там Шаман говорил? Честь для воина дороже жизни?»

«Она не воин!» – рявкнул Шепот.

«Да? А что подарил ей Да Ки Не, когда она его вернула сюда?»

Меч. И я приняла подарок. Выбор был сделан уже давно, теперь я просто должна была с этой самой честью принять последствия. Мне неожиданно вспомнился старый сотник Краго – последний стражник в заброшенной караулке, которого мы встретили на въезде в Дай-Пивка в первый день. Он оставался на посту до конца. Даже он. Сможет меня хоть немного уважать Дэвлин, если я сейчас выйду отсюда игрушкой паука? Смогу ли я сама хоть немного себя уважать? Не-а. Лучше я уйду сегодня, но самой собой. С поднятой головой, и по возможности, глядя в глаза своему врагу.

Это мое решение.

Но боги, все-таки это страшно. Страшно умирать, и что это будет – долго и больно. Но Лусус прав, это все – проверка, какая я на самом деле. И я ее постараюсь выдержать. С честью. Потому что свобода для меня – важнее жизни. Потому что ради этого дурацкого принципа все это и было.

«Помнишь, – снова, медленно подбирая слова, заговорил Лусус, – ты постоянно пыталась, как там ты говорила? А, заглянуть в бездну. Вот твоя бездна, прямо перед тобой, но хватит ли у тебя мужества?»

Сейчас и проверим. По спине вновь галопом понеслись мурашки от ставшей уже привычной неправильности. Что-то только что поменялось в мире от сделанного выбора? Что, интересно?

– Завязывай ломать комедию, – попросила я паука, уставившись ему в глаза, – не будет тебе никакой клятвы. Хочешь убить – валяй. Буду ждать тебя в Преисподней с нетерпением.

Он удивился.

– Так просто сдаешься? – изумился он. – Тебе что, жить не хочется?

– Это адекватная цена за право больше никогда тебя не видеть, – правильно, давайте на последок хотя бы добавим пафоса, надо же хоть что-то с этого получить. Вытянувшаяся физиономия Мореля – уже не плохо.

«Да Ки Нэ, – подумала я, – даже если я не выйду отсюда. Плевать. Просто пусть ему прилетит за все это. И побольше! И пусть это все побыстрее кончится».

Неожиданно я поняла, что снова сижу и молюсь! Молюсь богу воздаяния, этот факт изумил меня настолько, что прозвучавший в голове чужой шепот уже не мог ничего добавить.

«Ты приняла решение. Я с тобой. Не бойся этого шута, он уже – не жилец».

Хороши шуточки!

«Ты сейчас сама все поймешь».

Присутствие где-то рядом бога Воздаяния не исчерпало животный страх ожидания того, что будет дальше, но мысль, что за все этот ублюдок наверняка получит сполна, примирило меня с действительностью окончательно.

– Что бы нам еще такого придумать? – продолжал шептать паук мне на ухо. – Может, все-таки действительно развлечемся, раз уж все так вышло?

Он снова сменил тактику и принялся медленно расстегивать пуговицы моей рубашки, глядя прямо в глаза. Сволочной садист…

– Мне вообще давно было любопытно, – проговорил он, склонив голову к плечу, – какая ты под этими шмотками. Особенно если совмещать с твоим новым ошейником. От заклятия молнии сводит все мышцы в теле. Почему-то кажется, что мне должен понравиться этот эксперимент.

– Так и надень его сам!

Он тихо засмеялся, снял свой вечный шейный платок, на который попала моя кровь, и неожиданно в вырезе его блузы я увидела подвеску. Очень знакомую подвеску. Точно такую же, как у маэстро Филличио вчера: золотой листик липы с тремя крупными рубинами и россыпью бриллиантов, королевская награда маэстро. Только не приколотый на одежду, а висящий на длинной цепочке под одеждой. Будто… память о ком-то? Или подарок? Видимо, не первый шут в семье. Потомственное!

Стоп. Потомственное? Кто-то недавно говорил что-то такое, да? Нет?

Озарение было подобно удару по макушке, разве что звезды из глаз не посыпались. И неожиданно я поняла, что хотел сказать Да Ки Нэ. Враз. А потом вспомнила, историю Эрика. У меня в голове с дикой скоростью закрутились воображаемые колесики, руша всю построенную систему понимания происходящего и мгновенно выстраивая новую. Объясняющую почти все. Даже тот безумный водоворот событий у меня дома в последнее время.

Между тем, расстегнутая рубашка сползла с плеч, и мерзкие лапки паука легко касались обнаженной спины, плеч, груди…

И вот полуголая, ощущая на шее губы и язык человека, которого я так долго, страстно ненавидела и боялась, с полиагром на шее, который еще и бил меня молниями, черте где, без связи, с залитым слезами и кровью лицом и, ощущая отвратительно-сладкий запах «эльфийского великолепия» и ожидая смерти, я начала хохотать. От совершенной глупости происходящего.

Морель оторвался от меня и посмотрел в глаза, выискивая причину безумия. А я смеялась, всхлипывала, и просто падала на него, не в силах сидеть прямо.

«Боги, какая нелепая смерть, сказал граф Джоуи, когда Смерть явилась к нему в клоунском парике и с гармошкой через плечо».

Я посмотрела ему в глаза уже совершенно без страха.

– Скажи-ка мне, Джаспер, а кто из твоих родителей играл в театре?

Он посмотрел на меня изумленно, потом понял.

– А, подвеска… Моя мать была великой актрисой, примой Королевского театра, – проговорил он с какой-то гордостью.

Я покачала головой, все верно, именно то, о чем говорил Эрик.

– Ах, Морель-Морель.

Он нахмурился, не понимая. Он не любил не понимать.

– Вот что с тобой не так. Я наконец-то поняла всю эту несуразность. Это же обыкновенная история «театральных детей», да? Отца у тебя, видимо, не было, а все свое детство ты провел за кулисами, наблюдая, как к твоей матери являются мужики с гербовыми перстнями и букетами роз, да? И я угадала в тот раз – ты за это ненавидишь дворян, поэтому тебе доставляло такое удовольствие запугивать меня. Я даже не знаю… Может быть, один из этих визитеров был мой отец?