Узы крови

«Пусть все будет так, как он хочет, – молилась она. – Пусть он получит свою награду».

Обычно она не взывала к святым. Она знала об этом слишком мало, несмотря на все старания брата спасти ее душу. Но Мать и Ее страдающий Сын были близки сердцу Анны.

Они выбрались из леса и осторожно вошли в виноградник. Было еще не очень светло, но света хватило, чтобы Жан понял, что случилось.

– Посмотри на розы, Анна. Они не подрезали их. Они не увидели, что цветы болеют. – Он потянул один цветок, уколол палец шипом и слизнул капельку крови. – И посмотри на лозы. С тех пор как мы ушли, их не подрезали. А сорняки! – Жан с размаху ударил по ним своей палкой. Девушка видела, что отец не на шутку разволновался. – Когда мы вернемся, нас ждет много работы. Пойдем, посмотрим, что они сделали с гостиницей. Если она в таком же запущенном состоянии, как поля, тогда там никого нет. И мы можем сразу устроиться там.

Они уже прошли половину расстояния и находились шагах в пятидесяти от здания, когда распахнулись боковые ворота. Отец и дочь застыли на месте, у них даже не было времени упасть на землю и прижаться к ней. Появился человек, повернулся к стене и стал мочиться. Он пел. На нем была странная одежда. И хотя Жан плохо видел, ему не требовалось хорошее зрение для того, чтобы понять, кто этот человек. Мотив песни был знакомым, но слова немного изменились с тех пор, как Жан услышал эту песню впервые.

Деревенская простушка,
Городская потаскушка,
Бедна ты иль богата,
А хочешь ты сол-да-та!

Дворняга залаяла, словно подпевая, и выскочила из ворот, насколько ей позволила цепь. Она продолжала брехать на зрителей, пока солдат не брызнул ей на голову. Тогда псина взвизгнула и скрылась в воротах. За нею следом, смеясь и позевывая, шел солдат. На ходу он завязывал свои штаны.

Анна повернулась к Жану – он опустил глаза.

– Мы видели достаточно, – тусклым, безжизненным голосом проговорил он. – Давай вернемся в город.

– Отец, мы не знаем, сколько их там. Может быть, там только он один.

– Наемники никогда не ходят по одному.

– Ты же ходил в одиночку. – Анна взяла отца за руку и почувствовала, как она дрожит. – Отец, отдохни у пролома в стене, вон у той сосны. Я подойду поближе и посмотрю.

– Ты никуда не пойдешь. – Голос его задребезжал. – Я запрещаю! Это опасные люди.

– Мы вообще живем в опасное время. – Дочь стиснула его пальцы. – Подожди меня там, отец. Я скоро.

И она ушла, быстро обогнув угол стены. Жан шагнул было за ней, ругнувшись. Но ноги его, казалось, отказывались идти, он с трудом протащился короткое расстояние до пролома. Опустившись на землю, Жан с удивлением подумал о том, почему ему не приходило в голову вообще снести эту стену. Он сидел, согнувшись, его сердце стучало так громко, что казалось, эхо отлетает от крошащихся кирпичей. Неуловимо витало поблизости какое-то воспоминание, вызванное смолистым ароматом свисающих над ним сосновых веток. На краткий миг свет раннего утра погас, взошла луна, и теперь Жан видел перед собой нагое тело Бекк, озаренное серебряными лучами. И тогда, и сейчас он понимал, что никогда в своей жизни не видел ничего более прекрасного. Здесь они впервые занимались любовью. А потом, когда он исполнил клятву, данную Анне Болейн, и они вернулись сюда, чтобы поселиться в этих краях, и когда его тело оправилось от пыток, которые ему пришлось выдержать, они снова занимались тут любовью, и делали это часто. Вот почему он никогда не думал сносить эту стену или возводить новую, вот почему он никогда и ничего здесь не менял. Их любовь зародилась возле этой стены, она родилась из сосновых игл и кирпичной пыли. И, как итог слияния их тел, здесь были зачаты их дети.

И когда он подумал о детях, воспоминания улетучились, осталось лишь беспокойство. Осторожно подняв голову, Жан смотрел на угол, за которым скрылась Анна, и желал только одного: чтобы дочь вернулась.

Они с отцом подобрались к гостинице со стороны задней стены. Теперь Анна шла к фасаду, выходящему на дорогу в сторону Монтепульчиано. Створка ворот висела на одной петле, от другой остались только скобы. Осторожно заглянув в ворота, девушка увидела подъездную аллею к дому. Когда-то посыпанная гравием аллея приветствовала путников, приглашая их отдохнуть в таверне, которая считалась лучшей в Тоскане. Все переменилось до неузнаваемости. Больше не было низких кипарисов, которые прежде обрамляли дорожку. Там, где они некогда росли, в земле зияли ямы. Лимон, бергамот и оливки раньше наполняли двор чудесными ароматами, но теперь и они были вырваны, послужив топливом для костров, которые тлели повсюду. Вокруг этих черных пятен лежали люди, положив под головы седла или дорожные мешки и накрыв лица шляпами с плюмажем. Сон навалился на них, когда они тянули руки к бутылям и чашам. В рассветный час солдатский сон крепок, слышался лишь храп, да иногда кто-нибудь бормотал во сне.

Спящих в саду оказалось не меньше пятидесяти, а это значило, что в доме их могло быть еще больше. Бросив взгляд вверх, Анна поняла, что крыша была не лучшим укрытием, чем открытое небо, потому что большая часть кровли отсутствовала. Значит, сотня людей – включая солдатских подружек – теперь называли «Комету» домом, хотя никто из нормальных людей не поступил бы со своим домом так, как эти неприкаянные убийцы поступили с домом Ромбо.

Со слезами на глазах Анна пошла было прочь, торопясь скрыться от этого надругательства, но что-то заставило ее остановиться. Ей послышался голос. Она была уверена, что к ней обращается не один из этих солдат или женщин. Голос был тихий, почти шепот, но он доносился из двора. Девушка не могла определить, кому он принадлежал, мужчине или женщине; он словно исходил из вечности. И тем не менее Анна отчетливо услышала: «Иди сюда».

Не было никакой причины входить. Но было не меньше сотни причин сделать это. Анна увидела все, что хотела увидеть: разоренный дом, в котором прошло ее детство, конец надеждам ее отца. Помимо опасности, ее ждало огромное разочарование. Голос был настойчив, но девушке не показалось, будто он угрожает ей. Глубоко вдохнув, она вошла на зов.

На дорожке, как и на лужайке, тоже лежали люди. Анна ступала осторожно, стараясь никого не задеть. Когда она миновала уже полпути, какой-то солдат, моложе остальных, откинул куртку, которой прикрывался, и, тихо вскрикнув, схватил ее за лодыжку.

Девушка застыла на месте, выжидая. Солдат по-прежнему крепко держал ее, бормоча какую-то просьбу, а может, и молясь. Анна наклонилась к нему, снова укрыла его курткой, дотронулась прохладной рукой до его горячего лба. Прошептала: «Спи, дитя, успокойся». И молодой человек успокоился, улыбнулся и отпустил ее ногу. Анна продолжила путь. Добравшись до главного входа, она засомневалась. Слева находился двор – то самое место, где она впервые услышала рассказ о странной женщине, королеве, чье имя носила дочь французского палача.

И Анна двинулась дальше. Вошла в дом, миновав еще несколько спящих, распростертых у входа. Двери, ведущей во двор, больше не было. Тоже, наверное, сожгли. Перешагнув порог, она увидела, что великолепное каштановое дерево постигла та же участь. От него остался только пень высотой до пояса, торчавший из покрытого треснувшим кафелем пола. Он был похож на разбитую бочку, которая могла быть только пустой, но девушка все-таки приблизилась, чтобы заглянуть внутрь.

Что-то блеснуло в обуглившейся глубине. Она протянула руку, пальцем смахнула пепел. Там лежал крошечный крестик. Анна не сразу взяла его. Она узнала эту вещь, хотя крестик был теперь покрыт сажей, а серебро со временем потемнело и почернело от дыма. Крест был двойной, что делало его неповторимым. Отец привез его из Франции. Потом отдал Джанни. Мальчик сразу полюбил этот крест и не расставался с ним.

Какое-то время Жан с сыном не ладили. Анна знала, что так часто случается между отцами и сыновьями. Например, Эрика раздражали строгие правила Хакона. Но с Джанни и Жаном все обстояло совсем не так, особенно после того, как Джанни вернулся из монастыря, куда Жан и Бекк с такой неохотой отпустили его учиться. Мальчик возвратился не только с фанатичной верой в Бога, но и с болью, которая затаилась в его глазах. Безбожие отца мучило его. И подаренный крестик стал последней попыткой Жана достучаться до сердца сына.

Анна дотронулась до креста, сжала его в руке, и ночь снова наполнилась ароматом цветения и запахом очажного дыма, кафель под ее ногами вновь стал целым, и мать готовила на кухне обед, а Анна раскладывала на столе тарелки и ножи. Но мать не пела. Отец уехал в город. Торговать – как он сказал. Спрятаться – как сказала Бекк.

Джанни подошел к Анне, плача. И это случилось впервые за долгие годы, потому что он теперь был почти мужчина. Брат взял ее за руку и полез с ней на дерево, помогая себе одной рукой, а другой придерживая сестру, словно они оба были одно целое. Вот так они забирались на дерево, как делали раньше – и не делали с тех пор, как Джанни вернулся из монастыря.

Сидя высоко на ветках, они слышали, как мать зовет их. Джанни взглядом давал Анне понять, что она должна молчать. Когда Бекк снова вошла в дом, брат поднес к залитому слезами лицу крест и сказал:

– Он будет ждать меня, Анна. Когда-нибудь я вернусь за ним. Чтобы доказать, что когда-то он любил меня.

Быстрыми ударами маленького молоточка Джанни прибил крестик к дереву. А потом ушел. Ужин так и не дождался его, остыв на столе, и между родителями тоже пробежал холод. И Анна ничего не могла сделать, чтобы согреть их.

Воспоминания ушли. Крест жег ее ладонь, но Анна не могла его выпустить, ибо теперь она мысленно видела своего брата – таким, каким он стал сейчас. Перед ней стояло лицо мальчика, ставшее лицом мужчины. Он всегда был решительным, ее Джанни, но теперь в его чертах появилась настоящая страстность фанатика. Металл обжег ее. Девушка тихо вскрикнула, ибо смотрела в этот миг в глаза привидения, в черные глаза брата, и знала, что он принесет ей несчастье.

Вдруг рядом с ней заговорил голос. Видение исчезло, и крест выпал из пальцев. Анна вздрогнула, закрыла глаза.

– Для нас самих работы не хватает. Нам не нужны новички.

Анна обернулась и увидела женщину в рваной, испачканной юбке и рваной шали на костлявых плечах.

– Что? – шепотом переспросила она.

– Ты слышала! – Голос женщины звякал, как жесть, глаза глядели мертво и тупо, на щеках покраснели оспины. – Вишь, красотка… После тебя они на нас и не глянут! Думаешь заработать, да? Уходи. Иначе я помогу тебе.

Женщина подняла юбку и пальцем показала на блеснувшую сталь. Анна обошла шлюху и нагнулась, чтобы поднять упавший крест. Та протянула руку и схватила Анну за запястье.

– Что это? Что у тебя?

Теперь голос звучал громко, и изнутри уже послышалось бормотание, поэтому Анна ударила женщину так, как мать учила ее защищаться от мужчин, – основанием ладони под подбородок. Голова женщины откинулась, но Анна поймала проститутку, не дав ей упасть. Опуская свою жертву на землю, Анна почувствовала ее гнилое дыхание. Поскольку голоса теперь звучали из дома, Анна бросилась бежать. Она подскочила, вскарабкалась наверх и перелезла через стену внутреннего двора. На улице солдаты все еще спали, поэтому она осторожно прошла между ними, выбралась из боковых ворот и присоединилась к отцу, который с нетерпением ждал ее в укрытии.

– Клянусь моими ранами, Анна, тебя так долго не было. Я слышал шум…

– Пойдем. Они проснулись.

Помогая отцу бежать через виноградник, Анна услышала скрип дверей и крики, доносившиеся из дома. Скоро они все проснутся, все, кроме женщины, которая могла бы рассказать им, что случилось. Она еще некоторое время будет без сознания – достаточно, чтобы дочь с отцом смогли укрыться в лесу.

На бегу Анна открыла свою сумку и положила туда крест. Она услышала, как звякнул он, упав на сокола Джузеппе Тольдо.

«О Джанни, – подумала она, – к каким подвигам ты сейчас готовишься?»

* * *

Они достигли Монтальчино вскоре после полуночи. В пути Жан почти не делал передышек, и Анна с трудом поспевала за ним. Она не все рассказала ему из того, что видела, но достаточно, чтобы он поспешил уйти, увеличивая расстояние между собой и своей несбывшейся мечтой. Оставалась еще маленькая надежда, но теперь не было и ее. Только движение, только преодоление постоянной боли, только бесконечное путешествие от отчаяния к желанному забвению.

Ворота были заперты, охрана его не узнала и не хотела его впускать. К счастью, Жискар, адъютант Блеза де Монлюка, делая обход, услышал спор и вмешался.

– Ты должен их извинить, – растягивая слова, произнес молодой офицер, – они все из этого города и еще не слышали историю последнего триумфа Сиены перед ее падением. О защите бастиона, о подрыве туннеля, о твоей вылазке, чтобы спасти твоих людей! Превосходно, монсеньор! Для меня было честью находиться там в то время.

Жискар шагал с ними по крутым улицам. Последний отрезок пути – до дверей дома – отнял у Жана остатки сил. В качестве привилегии ему и его семье предоставили отдельную комнату в доме рядом с монастырем Святого Августина. Обессиленный, Жан прислонился к двери. Офицер, сняв шляпу с плюмажем, поклонился.