Скандальная мумия

– Это он, – повторила Джинджер, отвернувшись к стене, раздраженная этими двумя стариками и полная грусти, что видит своего Князя таким недвижным, серым, мертвым. – Его лицо. Его бородавки. И его «олд спайс». И его…

Она вовремя поймала себя за язык.

Пэтч упал на колени, обращаясь к пустому воздуху:

– А что думаешь Ты?

Джинджер и Дакхауз тревожно переглянулись.

– Да, – сказал Пэтч не ему, не ей и не мумии, но какому-то высшему существу. – Я тоже. И он сейчас рядом с Тобой, его дух? Я согласен. Это святотатство. Ему место в Храме Света, в подходящей раке. Да, конечно. Сию же минуту.

Глаза Пэтча открылись и остановились на Дакхаузе.

– Вот это, – он показал на мумию, – бренные останки Шикльтона Дуна, Князя Света, чья душа взошла на небо, вознесенная архангелом Гавриилом, и кто ныне сидит одесную от Господа. Мне дано указание перенести Князя в Храм Света. – Он шагнул к столу. – Мы его увезем с собой.

– Черта с два! – У Дакхауза отвисла челюсть, он брызгал слюной, прыгал между Пэтчем и мумией, размахивал руками, не давая Пэтчу подойти, и криками звал охрану.

– У вас есть какой-нибудь большой ящик? – спросил Пэтч.

27

Ящик стоял, прислонившись к стене офиса мистера Траута, согнув колено и держа ногу в шести дюймах над полом. За ним стоял Персик, а Младший сидел в кресле через стол от отца на бубликообразной подушке в пластиковом чехле.

– Давайте еще раз, – сказал Траут. – Вы попросили эту Джинджер, очень вежливо, поехать поговорить со мной, и она на вас набросилась?

Младший кивнул:

– Просто спятила. Ящик пытался ее от меня оттащить, и… Траут договорил за него:

– Подошел какой-то сопляк в юбке и отрубил нашего качка выстрелом из рогатки? А тебя подстрелил в задницу?

– Так и было.

Младший уставился себе в колени, поправляя пенорезиновое сиденье с дырой. Одну руку он положил под него снизу, ощупывая рану – болезненную контузию размером с клубничину.

Мистер Траут развернулся лицом к Персику.

– Так. А ты, значит, на это смотрел.

– Нет, сэр. Я пытался ее удержать, но она оказалась очень сильной, и…

Траут покачал большой, как у гончей, головой.

– Просто стыд и срам, что Четвертое Июля еще так не скоро. Вы могли бы маршировать на параде Дня Независимости, как на той картине: один на костылях, один с перевязанной задницей стучит на барабане, и еще один наяривает на флейте. Ха! Вот думаю, не выгнать ли вас троих и не нанять ли этого сопляка и эту девочку.

– Мы доставим эту деточку. И расплатимся с тем хмырем в платье.

– Держитесь подальше от них обоих – они вас могут опознать. Скажите спасибо, что копов здесь еще не было – это они, наверное, номера вашей машины не запомнили. Если появятся, я им скажу, что вы целый день разгружали говяжьи туши на третьем складе.

– Отлично, па.

– А зачем ты поехал на собственной машине вместо незаметного грузовичка с заляпанными номерами – никогда мне не понять. – Траут протянул Младшему руку ладонью вверх. – Ключи, пожалуйста.

– Только не мой «камаро»! Я же не могу…

– Будешь ездить на «бьюике», пока пыль не осядет. – Траут посмотрел на сына вопросительно: – Ты же не хочешь, чтобы твой отец был лжецом?

Младший посмотрел недоуменно, но все же покачал головой.

– Я так и думал. Так что гребите все трое на третий склад. Там разгрузки этой говядины как раз на целый день хватит.

Крили Пэтч вцепился в рулевое колесо:

– Ты только представь себе: этот дурак Дакхауз еще спрашивает, собираемся ли мы все-таки внести обещанный вклад! Я ему сейчас двадцать пикетчиков туда пришлю, как ему этот «вклад» понравится?

Джинджер поерзала на сиденье.

– Я не знаю, смогу ли я, преподобный Пэтч. Я, гм…

– Что? – Пэтч обращался не к ней, а к солнцезащитному козырьку автомобиля. – Да, конечно. Рака рядом с одеждой Вознесения Дуна.

Джинджер завопила – автомобиль занесло влево от середины.

Пэтч вывернул руль. Пикап, взрывший гравий на противоположной обочине, гудел еще футов триста.

– Прости, что прервал, Господи, – сказал Пэтч. – Да, конечно. Мы положим Князя в колыбель верных еще этой ночью.

Только диким напряжением воли Джинджер удержалась, чтобы не начать грызть ногти. Мало того что Посланец вел машину как самоубийца, так еще все время подступали слезы, когда она вспоминала бедного Князя, такого высушенного. Как угодно, но непременно она смоется сегодня из «Маяка» на танцы с пивом с девчонками в «Бешеном мексиканце».

– Книга Даниила! – вдруг выкрикнул Пэтч.

Джинджер проверила ремень безопасности. Она должна будет выбраться. Эта кубинская кинозвезда, Орландо, там будет. А может, и Джимми Перо, этот симпатичный герой из Библии. Ее уже тошнит от травяного чая, тошнит сидеть на троне, улыбаться, бесконечно повторять этот самый «Пуф!». А жутковатые странности Пэтча становятся… до странности жуткими.

Бог заберет Князя обратно, как Он послал Джимми Перо спасти ее от безбожников. И Бог, веровала она, даст ей выбраться к «Бешеному мексиканцу».

– Правую ручку теперь, – сказала маникюрша. – Левая пусть отмокает.

Мори положил правую руку ей на ладонь.

– Ах вы бедненький, – заворковала она. – Ручка-то как дрожит…

– Слишком много кофе, – сказал Мори, но сам знал, что дело не в этом. Тремор у него определенно усиливался. Последний осмотр он прошел без проблем, давление и сердце в норме, но Мори ничего не сказал о паркинсонизме. Не о паркинсонизме, поправил он сам себя, просто иногда припадки дрожи. Верно. Тебе почти восемьдесят. Он вспомнил последний свой контракт – продавец из магазина электроприборов, который не только подделывал записи, но и обкрадывал целый год своего работодателя. Две обоймы пришлось потратить, пока его прикончил. Больше пуль ушло в фанеру за этим обманщиком, чем в него самого. А те, что попали в цель? Пальцы рук, ног, ухо… грязь. И вряд ли потому, что этот человек был сложной целью – у него была хромая нога, в руках телевизор с диагональю тридцать дюймов, и он стоял нагнувшись, сунув голову в кузов пикапа.

Двенадцать лет назад, чтобы отправить Рози в ад для обманщиков, ему понадобилось три выстрела – а это он впервые держал в руках пистолет. У профессионала на это ушел бы один выстрел плюс контрольный для верности. Мори терял хватку, тут ничего не поделаешь.

– Ой, смотрите! – пискнула маникюрша. – Бемби с родителями!

Мори выглянул в широкое окно задней стены салона, выходившее на травянистый склон. В пятидесяти футах, не дальше, стоял молодой олененок, а оленуха и пятнистый олень паслись неподалеку, спокойные, как коровы.