Ничто

Она заснула накануне своего дня рождения намного позднее, чем обычно. Ее голову посещали различные мысли насчет предстоящего события – девочка, не прекращая, думала, что ей подарят, какой праздник ей устроят. Ведь детское сознание – оно такое восприимчивое: даже маленький, ничего не значащий для взрослого и мудрого человека, пустячишко может навести ужасный беспорядок в юном мозгу, все там перевернуть.

Девочка думала о подарках, о завистливых взглядах прочих несчастных, не родившихся в тот же день детей. От всего этого так сильно стучало сердце, что от громкости его ударов бедняжка не могла заснуть. Однако, хотя она все-таки и погрузилась в сон, с губ ее еще долго не сходила довольная улыбка предвкушения.

Когда же она пришла в детский садик, улыбка ее начала тускнеть секунда за секундой.

К ней подошли воспитательницы и, воодушевленно поздравляя, проводили к столу, за которым уже сидели все остальные ребята из ее группы. Одетые, как и всегда, будто бы сегодня не был никакой праздник, они, в добавок ко всему прочему, пребывали в полнейшем недоумении, не имея совершенно никакого понятия, почему их собрали в одну кучку в сей совершенно обыкновенный день, такой же, как и прочие.

Когда воспитательницы встали во главе стола и все повернули к ним свои головы с не сходящим с них недоумением, Маша услышала свое долгожданное поздравление, и уголки губ ее, слегка дернувшись, опустились под грузом легкой печали. Ребенок разочаровался в этих людях в один миг, хотя до этого они были для него примером и чуть ли не самыми прекрасными существами после бабушки.

Воспитательницы говорили те же слова, что и в день рождения Максима, Даши. Они говорили те же самые предложения с тем же самым выражением на тех же самых лицах. Казалось, что они просто издеваются или наивно рассчитывают на то, что их хитрость никто не замечает. Маша оглядела внимательные и улыбающиеся физиономии сидящих за столом. Ну неужели они действительно не видят? Неужели им не знакомы эти слова, которые каждый слышал по многу раз? Ведь они же просто повторяют то же самое раз за разом, обманывая наивных именинников своими лживым, вырезанными по заготовке улыбками, своим наигранным, холодным смехом.

Нет. Бедолаги-ребятишки на самом деле ничего не подозревают.

А разве ты сама, Маша, не улыбалась также счастливо, когда эти же поздравления звучали в адрес Максима и Даши? О, не вини их – все обращают внимание лишь на то, что их непосредственно касается.

Пока воспитательницы повторяли речь, не меняющуюся год за годом, девочка потихоньку теряла энтузиазм. День рождения вдруг начал тускнеть и превращаться не во что-то особенное, а просто в такой же, как и все остальные дни года, день. Не более, чем в очередной календарный лист, сорванный и забытый назавтра.

Маша откинулась на спинку стула и в раздумье ковыряла вилкой кусок торта.

Она его уже ела. И неудивительно – торты ведь тоже не меняются: меняется лишь количество свечей.

Губы Маши вдруг скривились в гримасу, и она резко отодвинула от себя тарелку. Никто, впрочем, не заметил этого внезапного и раздраженного, полного одновременно и разочарования, и злобы жеста. В этот момент все разделяли чувство упоения – слушали с замершими, каменными, словно выгравированными на вазе улыбками произносимые банальные слова.

Что-то скрипнуло.

Девочка слегка повернула голову вправо, потом влево, вслушиваясь.

Скрип или треск послышался вновь.

Если бы ребенок знал, как звучат поцарапанные виниловые пластинки, он бы непременно сравнил услышанный звук именно с этим. Однако Маша никогда в жизни не слышала музыки с винила, и ей пришлось довольствоваться сравнением с несмазанной калиткой во дворе.

Звук будто бы становился громче. Сначала он просто послышался, но теперь Маше казалось, что этот скрип, треск или что-то другое не менее раздражающее стал настолько очевидным, что не услышать этого было просто невозможно.

Однако – никто не слышал. Не слышали ни дети, ни воспитательницы. Более того, казалось, что они вообще не придают значения чему бы то ни было: все происходящее будто бы существовало вне их и их самих не касалось ни коим образом. Со стороны это могло бы показаться постановкой в кукольном театре – отточенные движения, замершие улыбки, заученные роли и странный, неумолкающий треск над самым ухом… Все ближе и явственнее…

Внезапно Машину голову пронзила безумная боль. Ей показалось, словно в ее мозг воткнули огромную острую иглу. Было настолько больно, что глаза сами собой закрылись. Руки же инстинктивно потянулись к ушам, пытаясь хоть как-то заглушить этот безумный треск, звучащий нестерпимо громко.

На какой-то миг, хотя Маше это показалось намного длиннее мига, все замерло – не только лица окружавших стол людей, но и они сами; фразы легким облачком повисли в воздухе, в отчаянии стараясь не упасть и не разбиться. У кукол кончился завод, и теперь Небесный Карабас принялся заводить их снова.

Мир вдруг взял паузу, чтобы сделать вдох. Все умерло ненадолго, и только одна Маша не остановилась, подобно прочим. И только одна она услышала этот звук – звук торможения Вселенной, звук замирания полета галактик, звук остановки сердца; только одна она на самом деле пережила этот маленький конец Света, перешагнула через временную грань, вошла в какую-то новую жизнь…

– С днем рожденья! С днем рожденья! С днем рожденья! – услышала Маша уже в следующую секунду сквозь плотно заткнутые пальцами уши и открыла глаза. Все на месте. Все было так же, как и до. Ничего не изменилось и сейчас: те же лица, тот же торт и те же поздравления все в том же дне. Маша кинула взгляд на часы на стене – время то же; даже секундная стрелка, что престранно, все в том же положении, и только сейчас она дрогнула и вновь начала ход.

Наверное, просто так много мыслей скопилось в детском сознании, что это вызвало ужасную головную боль? Наверное, именно по этой причине и показалось, что время остановилась, а земной шар замер в чернеющем вакууме космоса? Оно и понятно – людям всегда кажется, что Вселенной только и хочется, что продлить их мучение на как можно более долгий период.

– Угадай, что мы тебе приготовили? – доносились наигранно-заискивающие голоса воспитательниц. Маша неохотно повернулась в их сторону. Она почему-то точно знала, что не сможет обрадоваться тому, что сейчас увидит. Она почему-то была уверена, что знает наперед, что ей сейчас вручат. Все окружающее казалось приторным, и даже сам воздух пах притворством и гнилой действительностью.

Помнила она, что всем мальчикам дарят машинки, а всем девочкам – куклы? Помнила или просто предугадала? Или, может быть, Маша уже настолько разочаровалась в своем дне рождения, что уже не ожидала никакой оригинальности ни от кого и ни от чего?

Как бы то ни было, восхищенные скорее самими собой, чем Машиным подарком, воспитательницы протянули ей барби.

Воспоминание 3

Машина бабушка любила рассказывать историю о том, как в их доме появилась кошка Муся:

– Витя ее принес нам. Твой дедушка, – говорила она, не без улыбки начиная вспоминать. – Маленькую-маленькую такую принес, с руку. Она в варежке его лежала: зима была. Ну я сразу же начала его отчитывать и говорить, что котенок нам не нужен, но он меня не слушал, смотрел на нее, а она все мяу-мяу. Я и подумала, что ей, наверное, есть хочется. Вот и налила молока в блюдечко. А она – вижу – не лакает: маленькая еще очень. Я взяла ее в руки и кормила из пипетки. Вот так потом и кормила ее, пока не обнаружила, что она мне всю пипетку изгрызла – тогда-то и перешли мы на корм.

Муся не была общительной кошкой, она не любила, когда ее гладили, она не просилась посидеть на руки. В круг ее доверия входили только дедушка и бабушка – Маша видела, с какой любовью Муся трется об их ноги, руки, как она к ним ластится. Девочке очень хотелось подружиться с кошкой, но та, казалось, давным-давно решила для себя, кто стоит ее внимания.

Правда, со временем Муся все же привыкла к надоедливой фанатке и даже начала привязываться к ней: ходила за девочкой по квартире и, стараясь не показывать беспокойства, с некоторой расторопностью принималась разыскивать, если той не было рядом продолжительное время.

Странно, что Маша так полюбила это нелюдимое создание: дети обычно любят таких, с которыми можно поиграть, которых можно потискать и погладить. Но Маша не относилась к их числу: девочке было намного приятнее находиться в компании спокойной Муси, чем изматываться, пытаясь поспеть за прыткими котами.

Дружба, возникшая между девочкой и кошкой, могла бы сравниться по крепости с Китайской стеной. В ней хоть и не было того, что обыкновенно бывает между ребенком и животным, но зато в ней существовала связь – та связь, которую невозможно передать ни словами, ни мяуканьем, ни поглаживанием. Ее просто чувствуешь. Будто привязываешь свое сердце к другому незримыми нитками – испытываешь странное покалывание внутри, но от осознания того, что кто-то у тебя есть, губы сами по себе расплываются в улыбке.

В детстве нет еще таких проблем – с привязанностью. В детстве ты намного проще смотришь на мир и на проживающих в нем людей. Но позже ты постепенно начинаешь осознавать злую истину: если ни к кому не привязаться, можно медленно загубить свою душу; если привязаться не к тому, она умрет в не меньших страданиях.

Первое подобное осознание постигло Машу через пять лет, когда у Муси обнаружили рак и она умерла в двенадцатилетнем возрасте.

В этот день девочка, придя домой, не обнаружила кошку. Она обыскала все углы в квартире, заглянула в каждый шкаф, исследовала каждый миллиметр квартиры – Муси не было. Маша в отчаянии уже хотела было броситься на улицу, ведь – как знать – Муся могла пойти прогуляться. Муся могла просто выйти, просто захотеть походить по дорогам. Почему отсутствие рядом кого-то близкого должно непременно означать что-то нехорошее?

И когда она спросила бабушку, та ответила словами, бьющими в самое сердце, разрывающими все внутри, как граната.

Маше было только десять лет: смерть до этого момента была для нее явлением посторонним, чем-то таким, что существует вне зависимости от нее самой и вне возможности даже намека на какие-либо контакты с ее собственной жизнью. Однако теперь девочка внезапно столкнулась с реальностью, захлестнувшей ее неудержимой волной. Кто-то снял очки и показал настоящее во всех оттенках красок, а не только в тех, в которых его вольготнее всего узреть. Маша пока не видела всего, но даже того ухваченного краешка хватило для того, чтобы в голове ребенка поселилась мысль о конечности любого живого существа. До этого момента она еще надеялась, что любовь, которую чувствуешь по отношению к кому-то, спасает объекта чувства от смерти, но теперь у нее опустились руки. Она поняла, как она слаба. Как слабы все.

В тот день, в тот самый миг, когда бабушка произнесла эти трагичные и революционные для детского сознания слова: «муся умерла», пока в голове ее волчком вертелись мысли, Маша бросилась на шею к старушке и обняла ее так крепко, как только могла.

Среди беспорядочного роя разнообразных осмыслений, среди бесконечного потока новых умозаключений, на фоне прояснившейся картины действительности ребенок заметил единственную неимоверно важную по сравнению со всем остальным деталь.

И этой деталью была страшная идея, страшное осознание того, что человек, подаривший так много тепла и заботы, тоже когда-нибудь умрет.

Воспоминание 4

Когда Маша пришла в школу, она решила подружиться со всеми.

Этот ребенок был настолько чистым душевно, настолько любвеобильным, что ему представлялась невозможной хотя бы мысль о том, чтобы ни с кем не познакомиться, ни с кем не пообщаться, никого не узнать.

Из первого сентября – самого первого в школьной жизни – она помнила только крохотную часть, в которой поднималась по лестнице, смотря себе под ноги, изучая ступеньки, слушая девушку, чью руку держала. Она увидела свою классную руководительницу и нескольких других учителей. Они все показались такими взрослыми и мудрыми, словно это были не просто педагоги, а настоящие гении мысли, заслужившие своими знаниями Нобелевские премии мира. Очки придавали особенную солидность тем, кто их носил. Те же, у кого со зрением все было хорошо, почему-то все равно не казались менее солидными. Мысли путались от торжественности происходящего, от видимого величия фигур учителей. Маша не придавала особенного значения тому, что в голове ее могла проскочить сначала одна мысль, а потом в корне ей противоположная. Сейчас ничего из этого не могло сравниться с разворачивающимися перед ее глазами действиями, поэтому уделять чему-то постороннему, блуждающему в мозгу, какое-либо излишнее внимание было бы крайне неосмотрительно.

Школа в этот первый день знакомства показалась чем-то вроде бесконечного хранилища нового и необходимого. Ученики представлялись детскому сознанию невинными и скромными созданиями, готовыми помочь в случае надобности и всегда радостно и просто идущими на сближение.

В скором времени, однако, ситуация начала складываться так, что Маша не могла не поменять своего мнения обо всем узренном.

Машины одноклассники, казалось, не то чтобы не хотели дружить с ней, – они скорее просто пренебрежительно отвечали на ее попытки насмешками и отказами, а после даже начали открыто высмеивать девочку только из-за того, что той всего-то хотелось завести новых товарищей. Вряд ли это происходило из-за того, что девочка как-то выделялась, чем-то таким не подходила им всем – нет, тут дело скорее не в этом, а прямо в противоположном.

Не секрет, что люди интересуются тем, чего они еще не знали и что представляется для них интересным – этим и объясняются новые знакомства с индивидами, которые, казалось бы, тебе совершенно не подходят как собеседники: их взгляды отличаются от твоих во всем, вы постоянно спорите. Однако именно в подобном и заключается вся соль – ведь навряд ли тебе будет интересно, высказывая какие-то суждения, раз за разом натыкаться на согласие со второй стороны, не иметь возможности хоть как-то выразить свою точку зрения ввиду отсутствия хоть каких бы то ни было разногласий. Нет никакой надобности в дискуссии, оба участника которой мыслят одинаково.

Возможно, именно в этом и заключалась причина неспособности Маши сойтись хоть с кем-то? Быть может, она просто никого не интересовала? В чем на самом деле заключалась проблема – в остальных или в ней самой? Но в чем бы она ни заключалась, проблема эта, очевидно, все-таки была, и не видеть этого было нельзя.