Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе

Он был одним из восьмерых, спасшихся бегством. В его лошадь попало несколько стрел, она рухнула под ним в ночи, а остальные, в том числе капитан, поскакали дальше.

Они сидели рядом среди камней и смотрели, как внизу на равнине рождается новый день.

У тебя поесть чего-нибудь не осталось? спросил Спроул.

Малец сплюнул и покачал головой. Потом глянул на Спроула.

Рука сильно болит?

Тот прижал ее к груди.

Бывало и хуже.

Они сидели, глядя вдаль на пустоту, где были только песок, камни и ветер.

Что это были за индейцы?

Не знаю.

Спроул ожесточенно закашлялся в кулак и прижал к себе окровавленную руку.

Будь я проклят, если это не предупреждение христианам.

Все утро они пролежали в тени выступа скалы, вырыв в серой вулканической пыли место для сна, а после полудня направились через долину, держась следов прошедшего здесь отряда, и их совсем маленькие фигурки очень медленно брели средь бескрайних просторов.

К вечеру они оказались у другой каменной стены, и Спроул указал на темное пятно на голом утесе, похожее на копоть от давних костров. Малец рукой прикрыл глаза от солнца. Зубчатые стены каньона колыхались в зное, точно складки портьер.

А ну как это источник? сказал Спроул.

Слишком далеко.

Ну, если ты видишь воду поближе, давай пойдем туда.

Малец лишь взглянул на него, и они тронулись в путь.

Идти нужно было по лощине между грудами скальных обломков, кусками вулканического шлака и мрачными штыками юкки. Под лучами солнца чахли низкорослые кустарники, черные и оливковые. Спотыкаясь, они брели по растрескавшейся глине высохшего русла. Сделали привал и двинулись дальше.

Источник находился высоко между слоями обнаженных пород, вода была верхнегрунтовая и капля за каплей скатывалась по гладкой черной скале и по цветкам губастика и ядовитого зигаденуса, который свешивался небольшим, но смертельно опасным садиком. У дна каньона вода текла тонкой струйкой, и они по очереди припадали к камню губами, как благочестивые верующие к святыне.

Ночь провели в расположенной чуть выше неглубокой пещерке – старой усыпальнице; каменный пол покрывали осколки кварца и гравия вперемешку с ракушками из ожерелий, отшлифованными костями и углями старых костров. Было холодно, они укрылись одним одеялом Спроула, который негромко покашливал в темноте, и оба время от времени вставали и спускались к камню попить. Ушли они оттуда еще до зари, а когда рассвело, были уже на равнине.

Они шли по следам военного отряда и после полудня наткнулись на павшего мула – его пронзили копьем и бросили, – а потом еще на одного. Дорога в скалах сужалась, и они вышли к зарослям, увешанным мертвыми детьми.

Они остановились, от жары все кружилось перед глазами. Малышам – их было семь или восемь – проткнули горло под нижней челюстью, и они висели на обломанных сучках мескитового дерева, пустыми глазами уставившись в голое небо. Безволосые, бледные, вздувшиеся, они казались личинками какого-то невообразимого существа. Беглецы проковыляли мимо, потом оглянулись. Ничто не двигалось. К вечеру на равнине они набрели на деревушку, где над развалинами еще курился дым и не было ни единой живой души. Издали деревушка походила на заброшенный кирпичный заводик. Они долго стояли перед ее стенами, вслушиваясь в тишину, и лишь потом осмелились зайти.

Они неторопливо шагали по маленьким немощеным улочкам. Козы и овцы, зарезанные в загонах, мертвые свиньи, валяющиеся в грязи. В дверях и на полу глинобитных лачуг, попадавшихся на пути, в самых разных позах там, где их застала смерть, лежали люди, обнаженные, распухшие и странные. Валялись миски с объедками; вышла кошка, уселась на солнце и равнодушно уставилась на пришельцев, а вокруг в неподвижном горячем воздухе роились мухи.

Улочка привела на площадь со скамейками и деревьями, где в зловонии и гаме черно теснились стервятники. На площади лежала дохлая лошадь, а в одной двери курицы клевали рассыпанную еду. В некоторых домах провалились крыши и лежали тлеющие шесты, а на пороге церкви стоял осел.

Они присели на скамью, и Спроул стал раскачиваться туда-сюда, прижав к груди раненую руку и морщась от солнечного света.

Что делать-то будешь? спросил малец.

Воды бы раздобыть.

Ну а вообще?

Не знаю.

Хочешь, попробуем вернуться?

В Техас?

А куда ж еще.

Ничего у нас не выйдет.

Ну, это ты так считаешь.

Ничего я не считаю.

Он снова закашлялся, держась за грудь здоровой рукой, словно задыхаясь.

Что с тобой, простыл?

Чахотка у меня.

Чахотка?

Спроул кивнул.

Приехал вот здоровье поправить.

Малец глянул на него. Покачал головой, встал и направился через площадь к церкви. На старых резных деревянных карнизах расселись грифы. Он поднял булыжник, швырнул в них, но они даже не шелохнулись.

Тени на площади вытянулись, и по растрескавшейся глине улиц завивалась пыль. Высоко по углам домов сидели, растопырив крылья, вороны-падальщики, точно маленькие черные епископы, выступающие с проповедью. Малец вернулся к скамье, поставил на нее ногу и оперся на колено. Спроул сидел, как и раньше, прижимая к себе руку.

Житья не дает, сучка, проговорил он.

Малец сплюнул и бросил взгляд вдоль по улице.

Лучше бы нам заночевать здесь.

Думаешь, нормально?

А что?

А если индейцы вернутся?