– А Владимира Евгеньевича нет дома? – спросил он.
– Нет, папа по делам ушел. – И принялась искать в буфете подаренную отцом ей на именины чашечку.
– Да пейте же! – воскликнула она, усаживая Свистонова и подавая свою любимую чашечку.
Свистонов отпил.
– Не уходите только, а то мне страшно одной.
– Видите ли, я только на одну минуточку, – ответил Свистонов.
Но увидев, как изменилось лицо у Машеньки, Свистонов прервал себя:
– Но если вам страшно, я охотно останусь.
Порывы ветра сотрясали домик с двумя освещенными окнами. К ночи буря должна была усилиться.
– Пожалуй, от нашего дуба ничего не останется, – сказала Машенька и тут только вспомнила, что волосы у нее в газетных бумажках.
Стала снимать с поспешностью бумажки и бросать их в камин.
– Посидите здесь одну минуточку, Андрей Николаевич.
Машенька вернулась и бросила охапку великолепно высушенных березовых дров, предназначенных для растопок. Принялась отдирать кору.
Свистонов принялся отщеплять ножом лучинки.
– У вас носки промокли, хотите, принесу папины туфли?
Свистонов сидел в туфлях Психачева. Он, собственно, отвык от молодежи и не знал, как нужно с ней обращаться. Кроме того, его стесняло, что в домике, кроме него и Машеньки, никого нет.
Он с облегчением вздохнул, когда Машенька взяла инициативу разговора в свои руки, но заметил, что сам он отвечает подростку пусто и вяло, несмотря на все свое доброе желание. Ему даже стало несколько грустно, что у него нет ни слов, ни мыслей для Машеньки.
Машенька уже где-то читала, что писатель есть нечто светлое и умное, что писатель вообще гордая и идущая наперекор времени натура, проникающая в лежащий на виду у всех секрет. И вот в этот-то секрет очень хотелось проникнуть Машеньке.
Ей очень хотелось, чтобы Свистонов прочел ей свой новый роман. Она знала, что гость его как некую драгоценность носит всюду с собой.
Кроме того, Психачев как-то сказал ей, что Свистонов гений, а слово гений имеет теперь, да вряд ли когда утратит, особую притягательную силу. И вот Машеньке хотелось поговорить со Свистоновым начистоту, поговорить по душе с гением.
Свистонов чувствовал необходимость поддержать разговор.
«Какое счастье выйти за гения замуж, освободить гения от мелких жизненных забот!»
И Машенька решила накормить молчавшего гения ужином.
Вскочила она с кресла, отворила форточку и стала шарить между окнами.
Но беден был дом Психачева, и нашла она только кусок шпика и стеклянный бочонок с шинкованной капустой.
Радостная, побежала она за сковородкой.
Шипит шпик, с каждой минутой темнеет капуста, вкусный запах не весь уносится в каминную трубу. Нашла Машенька и водку.
Гений пьет и закусывает, а Машенька в восхищении сидит напротив.
Закусил гений, отложил салфетку и закурил.
Задумался Свистонов. Думает он о том, что кушанье дымом пахло, где и когда еще кушанье дымом пахло.
Смотрит Машенька и не налюбуется, просит гения почитать роман.
– Нет, – сказал Свистонов, – не надо, Машенька.
Но потом заинтересовало Свистонова, какое впечатление произведет его роман на подростка и смогут ли вообще подростки читать его роман.
Пошел Свистонов в переднюю и принес свернутую в трубочку рукопись. Подумал, подумал и стал читать.
С первых строк Машеньке показалось, что она вступает в незнакомый мир, пустой, уродливый и зловещий, пустое пространство и беседующие фигуры, и среди этих беседующих фигур вдруг она узнала своего папашу.
На нем была старая просаленная шляпа, у него был огромный нос полишинеля. Он держал в одной руке магическое зеркало…
Глава одиннадцатая. «Звездочка» и Свистонов
Свистонов читал:
На ветвях птички воспевают
Хвалу всещедрому Творцу;
Любовь их песни соглашает,
Любовь сердца их веселит.
Овечки кроткие гуляют
И щиплют травку на лугах;
В сердцах любовь к Творцу питают —
Без слов Его благодарят.
Пастух играет на свирели,
Лежа беспечно на траве,
Питаясь духом благовонным,
Он хвалит красоту весны.
Наконец, Свистонов дошел до чернового изображения старичка и старушки:
Весело смотреть на маленьких старушек, —
переиначивал Свистонов страницы из детской книжки «Звездочка» за 1842 год, -
когда они бегают в саду, не думая ни о чем, как только о цветочках и деревьях, о птичках и голубых небесах; весело смотреть на старушек, когда они, завязав, как должно, свои шляпки и пелеринки, прыгают и наслаждаются свежим воздухом и зеленою травкою, как птички Божии.
«Была на свете, – переиначивал Свистонов,