Они пошли прямо по полю к озеру. На Тане была коротенькая клетчатая юбочка, позволявшая молодым людям насмехаться над ее кривыми ножками, и крепдешиновая кофточка с треугольным вырезом, украшенная голубенькой ленточкой, несколько замусоленной.
– Солнышко греет, – сказала Таня.
– Да, – подтвердил Петя.
– Смотри-ка – цветы, – наклонилась Таня.
– Куриная слепота, – добавил Петя. – Какая ты у меня молоденькая!
– Я побегу! – И Таня пошла по тропиночке, стала нагибаться, срывать цветы, плести венок. Петя сел на пень и раскрыл газету. Лицо у Пети было все в морщинах. Спина сутулая, глаза близорукие. Таня пела романс и, сплетая венок, медленно шла вниз в долину. Ее старческие ручки довольно быстро срывали клевер, ромашку, колокольчики. Ее сухонькие ножки ступали почти уверенно по траве.
– Хорошо здесь, Таня, – услышала она дребезжащий голос сверху.
И опять молчание.
Только наверху шуршит газета.
Внизу бесшумно порхают бабочки. Седые волосы выбиваются из-под голубенькой шапочки. А Таня смеется. Ах, молодость, молодость! Расстилает носовой платок, садится на него, снимает шапочку и, надев на голову веночек, слушает, как гудит и поет и шелестит трава.
По утрам Таня по старой привычке обтирает Петю. Сколько возни с мужем! И стоит худенький старичок в тазу с водой, а она его обтирает.
Петя играл когда-то на флейте в Академическом театре. Играл он с чувством, а Татьяна Никандровна где-нибудь сидела с подругой и слушала.
И наверху Петя, опустив газету на траву, достает из футляра флейту, играет.
Свистонов, гуляя над берегом озера и наблюдая праздничную толпу, слышит флейту.
Есть у супругов собачка. Она заменяет им ребенка. Маленький, славный девятилетний фоксик, так быстро и незаметно состарившийся. Правда, по-прежнему у него розовая ленточка вокруг шеи, и по-прежнему он бежит, опустив мордочку, по дороге, но зовут его супруги уже не Травиатой, а просто старушкой. Сидит «старушка» с розовым бантиком рядом со старичком, плюющим во флейту, а внизу другая старушка с голубым бантиком, стриженая, с веночком на голове, лежа с зелененьким листиком во рту, на небо смотрит.
Но вот фоксик бежит и садится рядом со старушкой и смотрит в траву, как бы засыпая.
Свистонов шел, раздвигая кусты палкой. Глухонемая жеманно шла, искривив шею. Старик играл все воодушевленнее.
Долго смотрел с холма Свистонов и слушал флейту. Затем спустился.
– Позвольте представиться, – сказал он, – Андрей Свистонов.
– Очень приятно, – опуская флейту, засуетился застигнутый врасплох старик.
Свистонов сел рядом со стариком. Глухонемая стояла в отдалении.
– Вы дивно играете, – начал Свистонов. – Я люблю музыку. Мне уже давно хотелось с вами познакомиться.
Старик зарумянился.
– По вечерам я слышу, как вы играете…
Гуляя вокруг озера, Свистонов и Куку встретили Наденьку, шедшую в обществе брата и сестры Телятниковых. Наденька медленно шла, играя прутиком, брат и сестра шли по бокам. Это были двадцатилетний Паша, считавший себя стариком и принципиально говоривший умные вещи, и семнадцатилетняя Ия – всезнайка. Паша был сосредоточен и мрачен, так как полагал, что у него дурная наследственность и что он развращен с малолетства. Ия была жизнерадостна и говорила об Анатоле Франсе. Сестра и брат дружили с Наденькой и ненавидели друг друга.
Увидев Свистонова и Куку, Телятниковы поклонились и пошли навстречу поздороваться.
– Андрей Николаевич, – сказала Ия, – какой я вам новый анекдот расскажу! – и пошла рядом со Свистоновым направо.
Куку, Наденька и Паша следовали за ними. Паша считал Свистонова крупным талантом. Поэтому с завистью смотрел, как Свистонов говорит с Ией. Паша страшно обрадовался, когда Свистонов, полуобернувшись, продолжая идти, обратился к нему; юноша тотчас же, добежав, пошел по другую сторону. Брат и сестра были честолюбивы.
Куку и Наденька отставали.
– Хотите, сыграемте в рюхи? – предложил Свистонов брату и сестре, когда вдали показались дачи.
Паше неудобно было отказаться, хотя это он считал ничтожным и презренным времяпрепровождением. Ия с радостью согласилась и побежала доставать палки и рюхи из ямки. Свистонов взял палку и принялся чертить городки. Но вот наверху, на холме, показались Куку и Наденька. Свистонов пошел навстречу.
– Мы собираемся в городки играть, – сказал он. – Не желаете ли принять участие?
Но Куку отказался.
– Удивительный человек Свистонов, – произносил, идя вниз к озеру, Куку, держа Наденьку за локоть. – Какая бодрость в нем, какая веселость, какое остроумие. Он, по-видимому, любит Токсово. А мне оно совсем не нравится. Здесь природа не вызывает душевного волнения. А я люблю там жить, где все величаво. Хорошо жить в обществе великих людей, беседовать с великими людьми.
– Постойте, Иван Иванович. – Наденька подняла глаза. – Смотрите, как хорошо здесь.
Глаза у нее были действительно прелестные, полузеленые, полукарие.
На небесах были барашки в тот вечер, а в Озере – и лазурь, и барашки.
Куку накрыл пень своим пальто. Наденька села. Куку сел пониже.
– Наденька, – сказал он нежно, – этот вечер волнует меня. Не в такой ли вечер князь Андрей увидел Наташу на балу и запомнил. Любите ли вы Наташу?
Наденька мечтательно курила, следила, как распускаются в воздухе кольца дыма.
– Зачем вы курите, Наденька? – спросил Куку, – это совсем не подходит к вашему образу. – В вас должны быть великая жизнерадостность и естественность. Бросьте курить, Наденька. – Настоящее страдание звучало в голосе Куку.
Наденька бросила папироску. Папироска упала на сухой дерн и продолжала тлеть и дымить.
– Но я ведь собираюсь стать киноартисткой, – помолчав, сказала девушка.
– Наденька, это невозможно, – пробормотал Куку.
– Как невозможно, Иван Иванович?
– Если вы доверяете мне, не делайте этого шага. Поверьте моей опытности. Вы должны быть Наташей!
Наверху появился Свистонов с сестрой и братом. Свистонов сел с Ией под деревом. Паша стал читать писателю стихи.
– Здорово, – сказал Свистонов, – талантливо. Паша просиял.
– Значит, стоит писать? – спросил он.
– Конечно, стоит! – подтвердил Свистонов и посмотрел вниз. «Пора», – подумал он. – Не будете ли вы любезны? – обратился он к Ие. – Спросите у Ивана Ивановича, который час.