Гарпагониада

Поднялся по мраморной лестнице и позвонил.

– Извините, – сказал он открывшей дверь бледной старухе, – нельзя ли инженера видеть?

– Пройдите в его комнату, – ответила старуха, – вот прямо, потом направо, потом налево вторая дверь.

Анфертьев пошел по коридору и постучал в украшенную сиренообразной ручкой дубовую дверь. Комната с венецианским окном, выходящим во двор, была тускло освещена. Спиной к двери, у письменного стола сидел лысый человек и работал. Поминутно он брал конфетные бумажки, раскладывал по ящичкам.

Тетрадка с картинками, отклеенными от спичечных коробков, лежала в стороне.

Над ней сидел другой лысый человек.

– Извините, я только на минуту, – остановившись в дверях, сказал Анфертьев дрогнувшим голосом. – Я слышал, вы собираете конфетные бумажки.

Человек, сидевший спиной к дверям, вздрогнул и поднялся.

– Здесь кто-то есть… – сказал он другому пожилому человеку.

– Да, сюда кто-то вошел, – ответил тот и тоже встал.

– Извините, я слышал, вы собираете конфетные бумажки, – повторил Анфертьев и выступил из темноты. – Я Анфертьев.

– Очень приятно, Торопуло. А вот мой друг, Пуншевич. Чем могу служить?

– У меня есть большая коллекция конфетных бумажек, – прошептал Анфертьев.

Глаза Анфертьева, обежав комнату, остановились на письменном столе. Анфертьев заметил бюсты Пушкина, Гоголя и массу книг, мерцающих, как огоньки, и какие-то темные картины. Ему показалось, что в комнате масса драгоценных вещей, что она наполнена спокойствием и солидностью.

– Присаживайтесь, – сказал Торопуло, – должно быть, вы хотите вступить в наше общество?

– В какое общество? – спросил Анфертьев.

– В общество собирания и изучения мелочей. Ведь вам все известно?

– Не совсем так, – ответил Анфертьев, – я человек бедный, мне некогда собирать и изучать. Я продаю. Я хотел бы вам продать то, что вам, мне кажется, нужно. Мне показалось, что я вам могу быть полезен.

– Я не совсем понимаю, – сказал Торопуло.

– Видите ли, я торгую всем тем, что никому не нужно, – начал Анфертьев оживленно. – То есть я не совсем точно выразился, я торгую тем, что сейчас не имеет цены, а в будущем будет иметь огромную ценность. Я торгую сновидениями, я торгую конфетными бумажками, уличными песнями, воровским жаргоном, я всем торгую, что не имеет веса и как будто не имеет никакой ценности в современности. У меня есть свой круг покупателей, они мне заказывают, и я достаю им все то, что почему-либо интересно для них. Вот для вас я могу доставать конфетные бумажки, спичечные коробки и вообще все, что вы пожелаете.

– Да вы сказочный человек, – сказал Торопуло. – А как вы узнали о нашем существовании? Да, мы все это собираем, но до собирания сновидений мы не додумались! Это идея, не правда ли? – обратился он к Пуншевичу.

– Не стоит растекаться, – ответил Пуншевич.

– Я могу доставать сны и девушек, и старичков, и рабочих, и крестьян, и интеллигенции о еде.

– Очень интересно! С вами нужно поддерживать связь. А может быть, у вас уже есть сны о еде, сны, как-либо связанные с едой?

– А еще что вы продаете, что можете предложить? – с любопытством перебил Пуншевич. – Нам нужны обертки от мыла, только, знаете, не современные, современные мы сами достанем, а, скажем, времен освобождения крестьян или как-либо связанные с мировой бойней.

– Здесь темно, – сказал Торопуло.

Комната осветилась. Анфертьев был ослеплен. Книги в любительских, мозаичных, тисненых нежнейших переплетах стояли на полках. Шелк и муар, шагрень и марокен, пергамент, похожий на слоновую кость, – развлекали глаз. Бюсты великих писателей стояли на полках и по углам комнаты. Картины, зеркала, ковер с великолепно исполненными плодами, потолок со сценами охоты – как бы увеличивали объем комнаты. Все это переливалось, отливало серебром, искрилось перламутром, сверкало полированным золотом, желтело и белело и, каким-то образом, становилось нереальным.

Анфертьеву захотелось ущипнуть себя, чтобы проверить сон это или действительность, может быть, действительно во сне он нашел Торопуло, может быть, в действительности инженера Торопуло и не существует.

– Снимите пальто, – сказал Торопуло, – мы сейчас закусим: выпьем и поговорим как следует. Вы мне кажетесь весьма нужным для нас человеком.

Анфертьев отнекивался, ему было стыдно, что он почти без белья.

– Мне еще хотелось спросить, – сказал Торопуло и поставил на стол миноги, сваренные в белом вине, – как вы дошли до мысли торговать сновидениями? Ведь это не всякому может прийти в голову. Ведь нужно сталкиваться с какими-то людьми, чтобы дойти до такой, казалось бы, простой вещи. Сознайтесь, ваша жизнь носит отпечаток фантастики, даже не все поверят, что сны можно продавать!

– Жизнь проще, чем мы думаем, – пояснил Анфертьев. – Сначала я продавал книги по квартирам, потом оказалось, что некоторые любят рукописные дневники, другие стали мне заказывать частные письма, знаете, ведь разные люди разным интересуются. Другие стали просить меня достать для них уличные песни. Некоторые интересовались воровским языком, тоже я для них подбирал на улице, на рынках, в трактирах слова. А один молодой человек стал мне заказывать сновидения. Он почему-то ими интересовался. Вот почти и все. Фантастики, признаться, я как-то не чувствую, я, можно сказать, трезвый человек.

– Все же это, признаться, странно, – сказал Пуншевич, – продавать сновидения… Это черт знает что! Да как же вы их добываете?

– Да тоже покупать приходится. Не всегда, правда, но все же приходится, – ответил Анфертьев. – Иногда, конечно, даром достаются.

– Да сколько же вы на этом наживаете? – спросил бестактно Пуншевич.

Торопуло отвел Пуншевича в сторону.

– Об этом не будем говорить, – сказал своему другу Торопуло, – ведь это нас не касается. Мы можем хорошо закончить первый день нового года если только сами не испортим его бесплодными вопросами. Надо принимать жизнь как она есть. Только тогда жизнь окажется прекрасной. Никаких проклятых вопросов, никаких самокопаний! Человек живет только раз в жизни! Каждую минуту нашей жизни превратим в радость! Неловкое исследование разрушает очарование мира! Удивляйся, дорогой друг, удивляйся, и ты будешь счастлив! Ничего нет дороже аппетита в жизни! Сохраняй его! Я думаю, нам следует остаться дома, мы ничего не потеряем.

– Нашему гостю, несомненно, есть что порассказать, – добавил Торопуло громко. – Погасимте эту люстру и зажжемте свечи.

Торопуло поставил на стол электрические канделябры.

– Так спокойнее, – сказал он, – как-то тише. При таком освещении, я думаю, и наш гость почувствует себя свободнее, – шепнул он Пуншевичу.

И действительно, Анфертьев почувствовал себя свободнее.

– Еда без цветов – не еда! – Торопуло все ходил и беспокоился.

Он принес японскую вазу, наполненную ландышами. Запах ландышей и легкое вино в сверкающих графинах, украшенных серебряными виноградными листьями, и приготовленные по старинному способу миноги и семга, цвета нежнейшей розы, – выбили Анфертьева из колеи.

Время для него исчезло.

Наконец, мысли стали отчетливей.

Он вспомнил, как поклонник-гимназист принес его матери букетище ландышей и как мать не знала, что ей с букетищем делать, потому что в комнате его оставить было невозможно, ведь у всех разболелась бы голова. Но и выбросить цветы было жалко. Букет был помещен за окно, но, и находясь там, он все же наполнял всю квартиру своим одуряющим запахом. Запах проникал даже на лестницу, так что все знакомые считали своим долгом поговорить об этом букете.

Анфертьев смотрел на вазу с ландышами.

– А я в вашей квартире жил! – вырвалось у него.

– Это очень интересно, – подхватил Пуншевич, – расскажите нам свою жизнь.

– Я соврал, – сказал Анфертьев, – никогда я в этой квартире не жил.