Ледяной шторм

– Убраны.

– Уезжай и скорей возвращайся!.. И что у нас за прислуга! – вздохнула Ада Борисовна.

Но Матреша этих слов, верно, не слыхала. Она была уже в своей маленькой комнате в первом этаже, против комнаты Ады Борисовны, торопливо обвязала шею голубой лентой, надела теплое пальто с барашком на воротнике, новую шляпку, переложила из кармана золотой, только что полученный от жильца № 3, в портмоне, и выбежала на улицу.

Через минуту она с Наумкой ехала на мол.

Чем ближе подъезжала коляска к молу, тем ужаснее казалась буря.

И Матреша чувствовала себя виноватой перед Антоном, что он все еще матросом и должен идти в такую бурю.

“Могла бы уже с ним не разлучаться. Деньги-то прикоплены”, – думала Матреша и взволнованно повторяла:

– Ради бога, поскорее, извозчик! Поскорей, голубчик!

VIII

Едва сдерживая безумную радость, охватившую Антона, когда он увидал коляску, в которой сидела Матреша, казалось, еще красивее и франтоватее, – он уж и не подумал больше о том, чтобы “показать себя” Матреше и искровянить ее “обманную рожу”.

Но, словно бы стыдясь показать, как он обрадовался и как он ее любит, Антон встретил Матрешу, когда она взбежала на пароход, не особенно горячо и, напуская на себя беззаботный вид, пожал руку и проговорил:

– Однако и поздно, Матреша… Полагал, и не приедешь…

– Не знала, что пришел… Письмо бы послал…

– Послал…

– Не получила, Антоша, честное слово!..

Антон отдал рубль Наумке и повел Матрешу вниз, в матросскую каюту.

– Небось, торопилась?..

– Еще бы!

Матреша обвила шею Антона и крепко-крепко поцеловала его. Глаза ее блестели такой любовью, что Антон, счастливый и радостный, восторженно любовался Матрешей и, словно не находя слов, несколько секунд молчал.

И спросил наконец:

– А живешь как у своей уксусной?

– Подлая… Не хотела отпускать сегодня… Сказала, что и без спросу уеду…

– Молодца ты у меня, Матрешка.

Он крепко сжал ее руку и прибавил:

– Вернемся с рейца, к тебе забегу.

– Не ходи ты в рейц. Слышишь? Оставайся здесь. Едем! – возбужденно говорила Матреша.

И в голосе ее звучала мольба. И глаза ее так нежно ласкали.

– Никак нельзя.

– Сделай для меня… Шторм-то какой… О, господи!

– Служба. И нехорошо уйтить. И под суд уйдешь, если сбежишь… Понимаешь?

Матреша понимала не то, что уйти нехорошо, а то, что посадят в тюрьму. Но теперь она понимала, что виновата перед Антоном, когда уговаривала его не оставлять пока места рулевого на пароходе, благо жалованье хорошее, и сама не хотела бросать места горничной. Доходы соблазняли ее и после интимности с Антоном и выхода за него замуж.

Она скрывала это от него. Ведь доходы не мешали ее любви к Антону, но он бешеный, ревнивый… Вызнал бы все, живя в Ялте.

И, охваченная поздним раскаянием, она заплакала.

– Не реви, Матрешка… Чего реветь? – с необыкновенной нежностью проговорил матрос, тронутый страхом Матреши за него и сам отлично понимающий опасность шторма.

И, стараясь поцелуями вытереть слезы, он, чтоб подбодрить Матрешу, прибавил своим уверенным и бесшабашным тоном:

– И чего бояться? До Керчи дойдем, там и отстоимся… И телеграмм тебе пошлю!

Матреша улыбнулась сквозь слезы. И через минуту, хорошо знающая власть своего обаяния над Антоном, решительно и повелительно сказала:

– Как рейц кончишь, проси расчет. Слышишь? Не хочу я больше мужа матросом!

– Обязательно возьму расчет, коли ты хочешь быть при муже!..

– То-то хочу, и чтоб вместе жить, Антоша… на одной квартире… Надоело врозь… Брошу я свою Айканиху!

Обрадованный Антон сиял победоносно.

– То-то пришла в рассудок, Матрешка… Давно звал тебя вместе жить, как полагается форменно супругам… И я место приищу… в дворники поступлю, а то не здесь, так в Севастополе. Небось, тебе не нужно в людях жить.

– Придумаем, как лучше, Антоша… Деньжонки есть.

– Скопила?

– Так по малости на месте…

И, заметив, что Антон не обрадовался этим словам, прибавила, любуясь своим пригожим и ревнивым мужем:

– Не нравится, что живу в горничной?

– А ты как полагала, Матрешка? Лестная, что ли, твоя должность! Разве что только выгодная, ежели вертишься день-деньской да жильцам ублажай, чтобы были довольны… Хуже нет… И между ими есть прямо-таки подлецы! Думают – с деньгами и господа… Облестительная, мол, горничная… Так и без разговора ее упоцелует. Свиньи!

– Всякие есть… И отваживаешь! – лгала Матреша, чтоб не оскорбить Антона. – Недавно еще… в третьем номере, старый генерал приставал…

– А ты бы его в морду, Матрешка! Мол, в законе! – вспыльчиво воскликнул матрос.