– Как же, Карпо Тимофеич. Щуплая – графиня-то?
– То-то и я полагал: сучонка. А как есть форменная сука. Должно, не пужливая! – тихо промолвил старый боцман и, сплюнув в кадку, усмехнулся.
После того как гости в сопровождении адмирала, капитана и старшего офицера обошли все палубы, заглянули в пустой лазарет и побывали в кают-компании, все вернулись наверх и поднялись на полуют.
– Я в восхищении от безукоризненной чистоты и порядка на корабле. И какой бравый вид у матросов! Какая идеальная тишина, любезный адмирал! Я вижу больше того, что ожидал, любезный адмирал! – говорил князь утонченно-любезно, протягивая слова и чуть-чуть в нос. – Почту за долг лично доложить, когда возвращусь в Петербург, – прибавил князь с особенною аффектацией серьезной почтительности в тоне, словно бы желая осчастливить этого «маловоспитанного моряка», каким считал князь адмирала.
Адмирал не был особенно тронут комплиментами его светлости, ничего не смыслившего в морском деле и словно бы удивлявшегося, что на корабле Черноморского флота чистота и порядок. И это снисходительное высокомерие в дурацкой манере звать «любезным адмиралом», и желание облагодетельствовать своим докладом, и апломб… все это начинало раздражать самолюбивого адмирала.
«Брандахлыст ты и есть. „Почтешь за долг“! А воображаешь: умница», – подумал адмирал.
Зато «грек», получивший и на свою долю несколько любезных слов, таял и рассыпался в восторженно-льстивой благодарности.
Тем временем в нескольких шагах от отца графиня болтала со старшим офицером.
Это была брюнетка лет тридцати, эффектная и красивая, с надменно приподнятой головой, бойкая и самоуверенная, словно бы имеющая право сознавать и неотразимость красоты лица, и привлекательность своих форм и роскошного сложения.
Казалось, она хорошо знала, чем именно привлекает мужчин, и словно бы нечаянно показывала Курчавому то руки, то ослепительную шею и, играя черными, слегка вызывающими и смеющимися глазами, говорила старшему офицеру:
– У вас очень мило… Мне понравилось… И какие вы, господа моряки, любезные…
И, бесцеремонно оглядывая красивого блондина значительным, и пристальным, и ласковым взглядом красивого и холеного животного, вдруг с дерзкой насмешливостью проговорила:
– А вы, кажется, имеете здесь репутацию опасного… Очень рада видеть местную знаменитость.
Курчавый, самолюбиво польщенный, вспыхнул и с напускною серьезностью сказал:
– Репутация, графиня, незаслуженная…
– Не совсем, я думаю… Приходите – поболтаем! – почти приказала она.
Курчавый, снимая фуражку и наклоняя голову, спросил:
– Когда позволите?..
– А сегодня, в семь часов…
Его светлость повел бесстрастные глаза на дочь.
«Новый каприз!» – подумал он и поморщился.
«Проблематическая» репутация единственной дочери, жены известного сановника, товарища князя по пажескому корпусу, давно уж была болячкой князя, и уж он только смущался теперь забвением «апарансов» [2 - Здесь: приличий (от фр. les apparences).] красавицы графини.
Его светлость опять взглянул на дочь.
Но она не обратила внимания на значительный, предостерегающий взгляд отца, который – графиня хорошо знала – говорил: «Люди смотрят!»
– С чего прикажете начать, ваша светлость? – слегка аффектированным тоном младшего по должности и по чину спросил адмирал, прикладывая руку к козырьку своей белой фуражки, слегка сбившейся на затылок.
– Я в вашем полном распоряжении, любезный адмирал! – с подавляющей любезностью ответил князь и тоже немедленно приложил два длинные пальца руки в перчатке к большому козырьку фуражки, надвинутой, напротив, на лоб.
– Угодно вашей светлости сперва посмотреть артиллерийское учение, потом парусное?.. Или пожарную тревогу прикажете, ваша светлость? – настойчивее спрашивал адмирал, продолжая играть роль подчиненного.
– Так покажите мне, любезный адмирал, сперва ваших молодцов матросов-артиллеристов и затем лихих моряков в парусном учении… Больше я не злоупотреблю вашей любезностью, адмирал.
– Слушаю-с, ваша светлость.
Адмирал позвал к себе вахтенного офицера и приказал:
– Барабанщиков.
Старший офицер, слышавший разговор двух стариков, похожих в эту минуту на «ученых обезьян», извинился перед графиней и бегом бросился к компасу, чтобы подменить вахтенного лейтенанта и командовать авралом.
И, слегка перегнувшись через поручни полуюта, звучным, красивым и особенно радостным голосом крикнул бежавшим по палубе двум барабанщикам:
– Артиллерийскую тревогу!
Барабанщики с разбега остановились и забили тревожный призыв.
– К орудиям! – рявкнул с бака Кряква.
В мгновение раздался топот сотни ног по трапам и по палубе. Ни одного окрика унтер-офицеров.
Через минуту на корабле царила мертвая тишина. У орудий на палубе и внизу, в батареях, недвижно стояла орудийная прислуга.
VI
– Где угодно, ваша светлость, посмотреть учение? Здесь или внизу?
– Пожалуй, здесь, адмирал.
Пробила дробь, и ученье началось.
Старый артиллерист, по обыкновению, волновался, но не закипал гневом и не ругался. Он, по счастью, не забывал, что на полуюте его светлость и графиня, которая…
«Пронеси господи смотр!» – мысленно проговорил колченогий капитан морской артиллерии и наконец просиял. Он заметил, что и гости, и адмирал, и «коварный грек», и старший офицер, видимо, были довольны.
Еще бы!
Матросы откатывали орудия в открытые порты и подкатывали назад для примерного заряжания, словно игрушки, и делали свое дело без суеты, быстро и молча.
– Превосходно… Ве-ли-ко-леп-но! – говорил его светлость, любуясь ученьем и обращаясь к адмиралу, точно лично он – виновник торжества.
– Привыкли матросы, ваша светлость!.. И в море боевыми снарядами недурно палят! – отвечал адмирал без особой почтительной радости и словно нисколько не удивлялся лихости матросов.
Но в душе радостно удивлялся, что старый артиллерист из вахтеров не произнес ни одного бранного слова.
– Удивляет меня наш Кузьма Ильич! Хоть бы свою любимую «цинготную девку» сказал! – тихо и весело проговорил адмирал, подходя к старшему офицеру.