Жрецы

У пассажа Попова экипажи ехали шагом. В маленьких санках, запряженных тысячным рысаком, сидела Аносова. Она увидела Невзгодина с женой и смотрела на них во все глаза, изумленная и взбешенная, точно ей нанесена была какая-то обида.

Невзгодин взглянул на нее. Она отвела глаза в сторону.

– Глядите, Марья Ивановна, на московскую красавицу Аносову. Вон она на своем рысаке. Трудно сказать, что лучше: великолепная вдова или рысак.

– Она стала еще красивее, чем была в Бретани, когда я ее видела.

– Прелесть… Эта белая шапочка так идет к ней.

– Вы с ней продолжаете знакомство?

– Раз встретился. У нее еще не был. Собираюсь с визитом. Кстати и дело есть.

Они подходили к театру.

– До свидания, Невзгодин, – проговорила Марья Ивановна, высвобождая руку. – Нам дальше не по пути.

Невзгодину вдруг пришла мысль пригласить жену обедать. Все не так скучно, чем одному, и вдобавок он расспросит о парижских знакомых. К тому же он знал, что Марья Ивановна любила хорошо покушать, но была слишком скупа, чтоб позволить себе такую роскошь.

Невзгодин спросил:

– Вы к тетке обедать, Марья Ивановна?

– Да, к шести часам… Надеюсь, не опоздала? Без двадцати шесть! – облегченно проговорила она, взглянув на часы. – Прощайте, Невзгодин.

Но он пошел рядом с ней.

– Нет, позвольте… У меня к вам просьба!

– Какая?

– Сделайте мне честь, примите мое приглашение пообедать вместе у Тестова?

Марья Ивановна изумленно взглянула на Невзгодина.

– С чего вам вдруг пришла в голову такая дикая фантазия? – строго спросила она, пытливо взглядывая на Невзгодина.

Но вид у него был самый добродушный.

– Что ж тут дикого? Мне просто хочется пообедать вместе, порасспросить о парижских знакомых и выпить бокал шампанского не за ваше здоровье, – вы и так цветете! – а в благодарность…

– За то, что мы так скоро разошлись? – перебила молодая женщина.

– И не сделались врагами…

– Вы по-прежнему сумасшедший и мотыга!.. Но ведь вам будет скучно со мной… Пожалуй, мы к концу обеда побранимся…

– Едва ли… Ведь после обеда мы разойдемся в разные стороны.

– Или вы, как писатель, хотите изучить меня? Так ведь довольно, кажется, изучили?..

– Это уж мое дело.

– И наконец я обещала тете…

– Пошлем посыльного.

Марья Ивановна все еще колебалась.

Хорошо изучивший ее Невзгодин сказал:

– Или вы боитесь, что скажут ваши тети и дяди, если узнают, что вы обедали в сочельник с мужем, которого бросили и которого ваши родные считают, конечно, за самого беспутного человека в подлунной?

– Я никого и ничего не боюсь… Идемте обедать! – решительно проговорила Марья Ивановна.

Они повернули и пошли под руку через площадь.

– Вот спасибо, что не отказали, Марья Ивановна.

– Но только я обедаю с вами с условием…

– Заранее принимаю какие угодно.

– Мы будем обедать скромно… Вы не будете бросать даром деньги.

«Все та же скупость. Даже чужие деньги жалеет!» – подумал Невзгодин и ответил:

– Будьте покойны.

– И я вам не позволю много пить…

– Буду послушен, как овечка, Марья Ивановна.

Через несколько минут Невзгодин с женою сидели в общей зале ресторана, за небольшим столом, у окна, друг против друга, на маленьких бархатных диванчиках, как бывало в Париже, обедая по воскресеньям, в короткие медовые месяцы их супружества, в дешевых ресторанах.

Без меховой жакетки, простоволосая, с тяжелой темно-каштановой косой, собранной на темени, без завитушек спереди, гладко зачесанная назад, Марья Ивановна выглядела моложавее и менее полной в своем черном, обшитом у ворота белым кружевом, платье, тонкая ткань которого плотно облегала ее роскошный бюст. И ее румяное лицо, с легким пушком на полноватой, слегка приподнятой губе, под которой сверкали крупные зубы, и с родинкой на резко очерченном подбородке, и вся ее крепкая, плотная, хорошо сложенная фигура дышали могучим здоровьем и физической крепостью женщины, заботящейся о том сохранении силы, красоты и свежести тела, которое французы метко называют: «soigner la bete» [15 - следить за собой (фр.). Букв.: заботиться о животном.]. Недаром же Марья Ивановна научилась в Париже ежедневно обливаться холодной водой, делать гимнастику, ездить на велосипеде и вообще культивировать в себе здоровое животное по всем правилам гигиены и физического воспитания.

Она строго и несколько изумленно посматривала сквозь стекла своего pince-nez в золотой оправе то на улыбающегося, веселого Невзгодина, предвкушавшего удовольствие дернуть несколько рюмок водки и вкусно закусить, то на половых, которые то и дело носили и ставили на стол перед ними тарелки, тарелочки, сковородки и банки со всевозможными закусками. И хотя у Марьи Ивановны текли слюнки при виде свежей икры, белорыбицы, семги, осетровой тешки, грибов, запеканок и всяких других русских снедей, которых она, коренная москвичка, воспитанная у богатой тетки, так долго не видела в Париже, тем не менее ее возмущала эта «непроизводительная трата денег», как она называла всякое мотовство.

– Невзгодин! – проговорила она наконец тихо и значительно.

Эта манера называть мужа по фамилии, манера, давно усвоенная Марьей Ивановной и прежде раздражавшая Невзгодина, как напускная претензия на студенческую бесцеремонность, и этот внушительный тон цензора добрых нравов не только не сердили теперь Невзгодина, а напротив, возбуждали в нем еще большую веселость.

И он, будто не догадываясь, в чем дело, с самым невинным видом спросил, как, бывало, спрашивал прежде, называя и тогда жену Марьей Ивановной, но только спросил без прежней иронической нотки в голосе, а добродушно:

– Что прикажете, строжайшая Марья Ивановна?

– А наши условия? Зачем вы велели подать все это! – тихо сказала Марья Ивановна, указывая взглядом на закуски.