Два брата

– Ну что ж? Ты, Коля, сейчас преувеличиваешь! Сейчас же обобщаешь и как будто нарочно стараешься окрасить в мрачный цвет все. Это у вас, у молодежи, точно закон какой-то! Ну, да, времена не особенно хорошие, несовершенством полна наша жизнь, все это справедливо, но что ж из этого? Лес рубят – щепки летят. Не сразу же все. Не все же кругом Кривошейновы, не все же эгоисты. И разве всегда так будет, как теперь? Не вечно же! Прежде хуже было, – что сказал бы ты в наше время? – а нынче уж не то. Разве прогресс не заметен? И что это за манера сомневаться да глумиться? Глумиться, Коля, легко. Надо верить и работать с этой верой. Чокнемся же, мальчик мой, за лучшие времена. Чокнемся, и да не оскудеет в тебе вера в ближнего своего!

Николай с любовью смотрел на своего старика, в котором жила такая сильная, горячая вера. И самому ему, под впечатлением горячих слов, все показалось светлей и лучше, и самому ему еще более верилось в свои молодые силы, тем более что они с отцом уже допивали вторую бутылку шампанского.

– Удивительно ты живуч, папа! – проговорил Николай.

– Ну, а вы, молодежь, разве не живучи? – засмеялся старик.

– Мы? Мы, папа, все тронутые какие-то.

– Как тронутые?

– Так; почвы нет. Во что верили вы, в то мы не верим…

– Полно, полно клеветать на себя, Коля. Еще не жил, а уж не веришь. И во что это вы не верите? В жизнь, в людей? Глупости ты говоришь, Коля. Эдакий скептик в двадцать два года! Нечего сказать!.. Однако пойдем, мой скептик, спать. Пора. Заболтались мы с тобой.

Вязниковы решили остаться еще день в городе. Ивану Андреевичу надо было побывать в управе и навестить кое-кого знакомых.

Когда Николай на следующий день открыл глаза и потягивался в постели, Иван Андреевич уже был одет и собирался уходить.

– Заспался же ты, Коля! Двенадцатый час!

– Что ж ты не разбудил меня?!

– Да к чему же было тебя будить? После ужина надо выспаться. Ну, до свидания. Мне пора. А ты что будешь делать?

– Поброжу по улицам. Зайду в библиотеку; вечером пойду на бульвар.

– Ну, ладно, а я до вечера не буду дома.

– А обедать где будешь? Разве не вместе?

– Нет. Не знаю, как успею. Обедай без меня.

Николай оделся и пошел бродить по городу. От нечего делать зашел в гостиный двор и очень обрадовался, встретив Лаврентьева.

– Здорово, Николай Иванович! – произнес он. – Ну, я сегодня удостоился – был у губернатора. И прошение подано. Ничего. Обнадежили лапотников. Они уж и домой пошли, а я вот остался на денек, кое-что по хозяйству купить, – весело говорил Лаврентьев. – Надо справляться. И одежину надо пошить. Оно как будто и в самом деле лучше пошить, а то ходишь словно бурлак. Надо теперича при параде.

«Вот оно что! – усмехнулся про себя Николай. – Совсем преображается дикий человек по случаю женитьбы!»

– А вы, Николай Иванович, куда идете? – спросил Лаврентьев.

– Шатаюсь, как видите.

– Так помогите мне, любезный человек. Сходим к портному насчет фрака.

– Вы и фрак заказываете? – невольно вырвалось у Николая.

– То-то!.. Советуют все; мало ли какая надобность… И то сегодня губернатор на мою сюртучину зарился. А еще поглядим фортепианы. Я звал Елену Ивановну, да она не поехала. Нездорова, говорит.

– Что с ней?

– А бог ее знает. Так, никакой болезни будто и не видно. Я сказывал, чтобы лекаря, – не хочет! – проговорил Григорий Николаевич как-то грустно. – Да и фортепианы просила еще не покупать. Так мы только присмотрим. Елена Ивановна любит музыку! – с любовью произнес Лаврентьев.

Николай с удовольствием согласился. Они сперва пошли к портному. Когда немец-портной сказал, что фрачная пара будет стоить семьдесят пять рублей, то Григорий Николаевич даже ахнул.

– Да наплюйте мне в рожу, если я такие деньги дам! Отроду не плачивал. Что во фраке-то… и материалу нет, а такая прорва денег!

Николай и портной не могли не улыбнуться.

– Но зато фрак будет, настоящий фрак! – говорил портной.

– Не танцует! – проговорил Григорий Николаевич. – Пойдем, Николай Иванович, к другому немцу.

– Оно можно, господин, и дешевле, – улыбаясь, проговорил почтенный немец, – но зато не тот материал.

– Главное, чтобы прочно, потому этот мне фрак до смерти.

Лаврентьев торговался, как торгуется русский крестьянин. Он несколько раз уходил из лавки, снова возвращался и наконец решился заказать фрачную и сюртучную пару за шестьдесят рублей.

Портной стал снимать мерку, а Григорий Николаевич все приговаривал:

– Первое дело, чтобы пошире.

Николай только улыбался, глядя на этого «медведя», и представлял, каков он будет во фраке.

А «медведь» и сам смеялся.

– То-то хорош я буду во фраке, Николай Иванович!.. Ну, теперь фортепианы пойдем смотреть!

Николай перепробовал довольно много инструментов и выбрал несколько на разные цены. Лаврентьев не ахнул тут, когда за лучший инструмент спросили шестьсот рублей; он только спросил, нельзя ли сто скинуть, и когда ответили, что можно скинуть только двадцать пять рублей, он сказал, что через неделю решит дело.

– Пусть Елена Ивановна посмотрит! – заметил он Николаю. – Понравится – куплю. Спасибо, Николай Иванович, – прибавил он, крепко потрясая руку Николая. – Теперь, кажись, все. Разве космы-то свои снять!.. Как вы думаете? Уж заодно!

– Пожалуй, постричься не мешает.

– И бороду маленько обкорнать?

– Ничего и бороду! – подтвердил Николай, все более и более удивляясь.

– Ну, ладно. Послушаю вас, Николай Иванович. Добрый вы, как погляжу, человек-то! Смотрите, ко мне захаживайте. Мы так и не успели заведения моего поглядеть. Вы в Питер-то скоро?

– В сентябре, думаю.

– И что в вашем Питере? Вонь одна. Оставались бы у нас, Николай Иванович, право. В деревне жизнь вольная. Тоже и здесь дело найдется. Вы, слышал я, собираетесь в адвокаты?

– Да.

– Так у нас честному человеку здесь дела-то довольно, право. Аблакаты-то здешние, вроде Потапки, душат мужика!.. Эк я зубы-то заговариваю, а дело-то и забыл… Сегодня встретил я здесь васильевского старосту. Они судиться хотят с Смирновой.