История одной жизни

– Ты вот все шутишь, а пора бы тебе в самом деле полюбить кого-нибудь…

– Еще успею, мама… Не старая же я дева. А пока я хочу поступить в общество «Помогай ближнему!», в котором тетя Мери председательница.

– Это она тебя зовет?

– Она…

– Что ж, поступай…

– А папа позволит?.. Он ведь не особенно любит благотворительных дам?..

– Ну, тетю Мери он хоть и недолюбливает, а уважает… Под ее крылом можно… Я поговорю об этом с отцом… А вечером сегодня ты в каком платье? – вдруг переменила разговор Опольева.

– А что сегодня вечером, мама?

– Ты и забыла? Мы у Иртеньевых.

– Разве необходимо ехать?

– Ты не хочешь?

– У них такая скука, мама…

– А надо ехать…

– Почему?

– Иртеньева обидится… И то мы редко у нее бываем…

– «Что ж, ехать так ехать», – сказал попугай, когда его тащили за хвост из клетки! – смеясь, проговорила Нина и прибавила: – А в каком платье, мама, быть попугаю?..

– Надень новое, что на днях принесли. Оно к тебе идет…

– Так я его и надену… – ответила Нина и вышла из спальной.

На другой день Нина, отдавая горничной футляр с серьгами, проговорила:

– Отвезите серьги, Дуняша, к ювелиру с этой записочкой… Только, прошу вас, никому об этом ни слова! – прибавила, краснея, Нина.

– Что вы, барышня… Ни душа не узнает…

– Он вам за них даст деньги…

– Продать их, значит?

– Ну да… Ювелир наверное купит.

– А за сколько прикажете отдать их?

– Право, не знаю… Кажется, за них заплачено триста рублей.

– Этих денег, барышня, он не даст.

– Берите, что даст. Мне очень нужны деньги.

Дуняша догадывалась, на что нужны барышне деньги. Кучер вчера рассказал ей, где была Нина и как Антошка благодарил ее.

Ей было жаль, что барышня лишается этих серег ради какого-то пьяницы дяденьки, которого недаром же генерал не приказывает принимать в дом и который, наверное, пропьет деньги, и она заметила:

– Жаль, барышня, продавать такие чудесные сережки… Не найдете ли вы что-нибудь другое?..

– За другое меньше дадут, Дуняша… Да и мне нисколько не жаль… Поезжайте, пожалуйста, и поскорей вернитесь.

Через час Дуняша привезла двести рублей.

– Больше не хотел давать, барышня… Да сперва и покупать не хотел.

– Почему?

– А справился в какой-то своей книжке, да и спрашивает: «Зачем, мол, дочь такого важного генерала продает свои вещи?.. Как бы, говорит, не вышло каких-нибудь неприятностей». Насилу я уговорила его, что никаких неприятностей ему не будет… Папенька, мол, знает об этом…

– Благодарю вас, Дуняша, что уговорили… А теперь я вас попрошу отвезти эти деньги к моему бедному родственнику… Я сейчас напишу только письмо.

И, присев к столику, Нина написала дяде небольшое, необыкновенно ласковое и деликатное письмо, в котором просила принять от любящей племянницы деньги и переехать в лучшее помещение, сделать себе все необходимое и непременно теплое пальто. «А то вы опять простудитесь и заболеете, дорогой дядя», – прибавила она и кончила просьбой непременно сообщить новый адрес, как только здоровье дяди позволит ему переехать на другую квартиру.

– Передайте, Дуняша, этот конверт в руки моему дяде и кланяйтесь от меня…

– Слушаю, барышня…

– И об этом никому не говорите, Дуняша.

– Будьте покойны, добрая барышня… То-то ваш дяденька обрадуется таким большим деньгам…

– Да, для него это большие деньги теперь… А мое бальное платье триста рублей стоило. На что оно мне, Дуняша? А на эти деньги можно было бы избавить человека от нищеты! – неожиданно прибавила Нина в каком-то раздумье.

– Как на что, барышня? Вовсе даже необходимо по вашему положению! – запротестовала Дуняша, совсем не разделяя, по-видимому, такого странного мнения барышни. – Вам ежели и в тысячу рублей платье, так очень даже хорошо…

– Вы думаете, что хорошо? – улыбнулась Нина.

– А то как же… Вы такого важного генерала дочь…

– И в этом все мое право! – как будто отвечала на какие-то свои мысли молодая девушка и прибавила: – Поезжайте, Дуняша, и скорее возвращайтесь!

XXVIII

Эти двести рублей, присланные Ниной, теперь казались «графу», когда-то швырявшему тысячами, целым состоянием.

И он глядел на две толстые пачки бумажек, лежавших на его кривоногом столике, и словно бы не верил своим глазам, что такое богатство в полном его распоряжении. Он словно бы сомневался, что после долгих лет нищенства благодаря обещанным тридцати пяти рублям в месяц он может не шататься по вечерам на улицах, останавливая прохожих на разных диалектах и придумывая более или менее остроумные словечки, чтоб получить какую-нибудь монетку, и может не писать больше писем к разным родственникам и бывшим знакомым. Как ни привык он к этой жизни, с каким цинизмом нищеты ни эксплуатировал он близких, а все же эта жизнь была отвратительна.