«Во вкусе умной старины…»

В усадебном доме выделились, обычно «парадные покои». Их было минимум два: зала для танцев и гостиная, она же, при необходимости, парадная столовая[36 - МАКАРОВ М.И. Черты из жизни русских дворян в конце ХVIII в. // Московский наблюдатель. 1836. Ч.!Х. С. 249.]. Полный комплект парадных помещений включал еще буфетную, кабинет хозяина дома и будуар его жены.

Парадные помещения значительно отличались от жилых: в них были большие окна и паркетные полы, часто составлявшие особую гордость хозяев. Стены и потолок обивались шпалерами. Обязательным оформлением парадных комнат была живопись. Это могла быть роспись «красками на клею»[37 - БЛАГОВО Д. Указ. соч. С. 22.], выполненная домашними художниками (чаще всего крепостными) или развешанные по стенам гравюры, по вкусу хозяина изображавшие виды природы, охотничьи или батальные сцены[38 - МАКАРОВ М.И. Указ. соч. С. 255.]. Гравюры были в большом ходу. Даже у мелкопоместных дворян, чей дом не был оштукатурен и не имел даже деревянной тесовой крыши (обходились соломенной), в гостиной обязательно висели картинки, изображавшие «кавалеров», «дам в чепцах», архиереев и Ермака.[39 - КИРЕЕВ М.Н. Записки. // Русская старина. 1890. № 7. С. 55.]

Парадные помещения были связаны исключительно со светской жизнью, предназначались для бала и приема гостей в торжественные дни. Размещались они на первом этаже в фасадной части, окнами в английский или голландский парк. Из парка или с подъездной дорожки в парадные покои вело парадное же крыльцо дома. Вдогонку уходящему стилю барокко дома во II половине XVIII века строились по «анфиладному принципу» (как Версаль или Зимний дворец): все парадные помещения размещались в линию, при необходимости их двери широко раскрывались, и весь первый этаж становился одним большим вытянутым залом.

Анфиладное строение дома – необходимая прихоть. Для жизни эти помещения крайне неудобны: в них гуляют сквозняки, прогреть их не может ни одна печь, поэтому печи в них часто и не ставили, кроме того, чтобы пройти в какую-то комнату, находящуюся в другом крыле здания, надо было миновать все остальные.

Из письма Баратынского:

«Мы столь мало рассчитывали на чьи бы то ни было посещения, что в нанятом нами большом доме, построенном на старинный лад (следовательно, крайне неудобном расположением комнат), мы оставили только черный ход – и для того, чтобы спастись от сквозняков, и чтобы разместить наших людей».[40 - БАРАТЫНСКИЙ Е.А. Указ. соч. С. 285.]

Необходимость анфиладной постройки диктовалась (помимо моды) одним обязательным элементом жизни дворянского общества – танцами. Менуэт и сменивший его полонез – танцы, обязательно открывавшие бал – требовали большого пространства. Бравурной мазурке конца XVIII века тоже нужно было много места.

Вальс, ставший главным танцем в начале XIX века, а также спокойный, томный вариант мазурки и полный фантазий котильон позволили обходиться для танцев одной просторной залой, что в соединении с вошедшим в моду классицизмом диктовало иные архитектурные формы. Оставаясь двухэтажным, дом становился кубическим, купол возвышался над залой и классическим портиком парадного крыльца, наложенным на плоскость фасада. Разместившаяся в центре зала и примыкающие к ней другие помещения позволили сделать дом более компактным, удобным и дешевым. Дешевизны отнюдь не стеснялись, и даже такой крупный деятель, как московский генерал-губернатор князь Д.В. Голицын, отстроил себе в 1820-х годах в селе Рождественском дом и два флигеля «небольшие и аккуратные»[41 - БЛАГОВО Д. Указ. соч. С. 179.]. Флигель стал обязательным элементом классицистической усадьбы. Как правило, их было два – в линию с домом или вынесенные вперед, создавая пространство для небольшого парка. Во флигелях размещались приехавшие надолго гости или наемные слуги – учителя, управляющие, художники.

Помимо парадных, которые часто в обычное время были заперты на ключ, в доме были собственно жилые помещения – для господ и прислуги. Из господских помещений «мужской» части дома выделим кабинет. В деревенской жизни помещика он играл особую роль, в наибольшей степени отражая характер, вкусы и привычки хозяина. В нем занимались делами: выслушивали доклады управляющего и старосты, вели хозяйственные записи. У охотника стены кабинета украшали оружие и трофеи, у любителя ученых занятий – библиотека. Кабинет служил местом отдыха и «мужских бесед» с пуншем и чубуками в креслах у камина. Кстати, в кабинете чаще, чем в других комнатах ставили камин. Братья Муравьевы в 1812 году, направляясь в армию, завернули в родное поместье:

«Мы поместились в отцовском кабинете, приказали принести большой запас дров и. во все время пребывания наше в деревне, содержали неугасаемое пламя в камине…»[42 - МУРАВЬЕВ-КАРСКИЙ Н.Н. Указ. соч. С. 81.].

Рядом размещалась бильярдная. Во многих помещичьих домах курить дозволялось только в кабинете и биллиардной. Если же в кабинете помещали диван или складную кровать, он становился и спальней, превращаясь, по сути, в «жилую комнату» помещика.[43 - СЕЛИВАНОВ В.В. Указ. соч. Т. 1. С. 121.]

«Женская» часть дома была более функциональна, «служебна», чем «мужская». Отчетливо светский характер будуара (что «прилично» более в городском доме, чем в сельском) приводил к его замене более простой гостиной, а чаще всего будуар в усадьбе вообще отсутствовал. Поскольку в те времена спали за ширмами, или в кровати с пологом, днем спальня выполняла функцию гостиной[44 - Помещичья Россия… С. 139.]. Здесь хозяйка дома принимала «своих» гостей, чаще всего – соседок, приезжавших в гости «запросто» – без мужа, одна или с детьми. Сюда же уходили дамы после парадного обеда на то время, пока мужчины собирались, со своими бокалами и трубками, в кабинете.

Вторым после спальни обязательным помещением «женской» части дома была девичья – комната женской прислуги. В девичьей принято было устраивать своеобразную мастерскую, где пряли, вышивали или плели кружева. Девичья, как правило, выходила на заднее крыльцо, поближе к службам.

Из многочисленных подсобных помещений богатого дома в обычных постройках сохранялись четыре: сени, прихожая, лакейская (место расположения мужской прислуги) и чулан. На втором этаже дома и в мезонине находились помещения для детей, а также комнаты для няни, гувернеров, учителей. Там же размещали гостей, если при доме не было флигеля. Все помещения второго этажа отличались меньшими размерами, потолки в них были пониже, а окна – поуже.

Обстановка дома начиналась с печей. В конце XVIII века старые «голландские» печи с расписными изразцами и латунными узорными заслонками уходили в прошлое и заменялись кирпичными, раскрашенными[45 - БОЛОТОВ А.Т. Указ. соч. Т. 2. С. 242.]. Печи топили по утрам, до того как встанут господа, и сохраняли жар до двух и даже до трех часов ночи[46 - Письма сестер Вильмот… С. 234.]. Мебель подбиралась в зависимости от назначения помещений. Парадные покои старались обставлять в едином стиле, но просто (если не брать загородные дворцы магнатов). У князя Голицына мебель была березовая, покрытая тиком, у графа Бутурлина мебельная обивка была белой с синими полосками[47 - БУТУРЛИН М.Д. Указ. соч. С. 407.]. В жилых помещениях мебель была «сборная», составленная из предметов разных времен и стилей. Стояли диваны, кресла, большой обеденный стол и несколько малых, комоды с посудой и обязательные сундуки с одеждой и прочим добром.[48 - СЕЛИВАНОВ В.В. Указ. соч. Т. 1. С. 131.]

Но усадьба – это не только дом. Она была целым миром, где важен был не только комплекс построек, но и ландшафт. Вот два свидетельства первого десятилетия XIX века. Д.Б. Мертваго, уходя в отставку, покупает себе имение под Клином за 135 тысяч рублей: «Огромный каменный дом, большой сад, оранжереи и прочее великолепие»[49 - МЕРТВАГО Д.Б. Записки. 1760–1824. М., 1867. С. 297.]. С.П. Жихарев, пожив в семействе Архаровых, записывает в дневнике: «Славное село подмосковное Иславское! Во-первых, на реке, сад боярский, аллеи с трех концов, оранжереи и пропасть разных затей»[50 - ЖИХАРЕВ С. П. Указ. соч. С. 243.].

Что же было в усадьбе? Во-первых, хозяйственные постройки: сараи, амбары, конюшни, птичий и скотный дворы, кухня, а иногда отдельные избы для семейных дворовых[51 - КРАТИРОВ П.Ф. Каширский помещик второй половины ХVIII в. // Тульская старина. Вып. 3. Тула. 1899. С. 49; Помещичья Россия… С. 137; БОЛОТОВ А.Т. Указ. соч. Т. 3. С. 69.]. Все это помещалось на «заднем дворе» и не то чтобы на заднем плане, а вообще вне «картинки» усадьбы, если, конечно, помещик не хотел специально продемонстрировать свои успехи, как «рачительного хозяина» заботливого «отца семейства». Тогда дворовые службы являлись предметом его особой гордости, туда водили гостей и за их видом специально следили.

Во-вторых, фруктовый сад и оранжерея, которая часто пристраивалась к дому и играла совершенно особую роль в жизни помещиков. Регулярный сад, то есть тот, за которым следили и постоянно ухаживали, мог быть разбит на отделения: вишневое, грушевое, сливовое, малиновое и т. п.[52 - КРАТИРОВ П.Ф. Указ. соч. С. 49.] Он служил фоном усадебным постройкам, видом из окон; был местом постоянных прогулок весной и летом (осенью-зимой его заменяла оранжерея). Одновременно сад был большим подспорьем в хозяйстве, а иногда и источником дополнительного дохода от продажи в городе фруктов и ягод.

Чисто декоративным был регулярный парк, с цветниками. Липовые, дубовые, вязовые, кленовые аллеи расходились от дома. Река, пруд, роща и поляны порой «подправлялись» архитекторами и садовниками, в соответствии со вкусами эпохи и пожеланиями хозяев. Этот живописный пейзаж дополняли беседки и павильоны.

А.Т. Болотов, чья деятельность «образцово-показательного» помещика оказала значительное влияние не только на соседей, но и на всю усадебную культуру эпохи, начал преобразование своей усадьбы на новый лад с трех главных дел: он перестроил старый дом, разбил новый регулярный сад и поставил «под группою случившихся тут берез» беседку «прозрачную, из дуг и столбов сделанную». Только после этого он счел для себя возможным играть свадьбу[53 - БОЛОТОВ А.Т. Указ. соч. Т. 2. С. 283.].

Усадебный парк, от середины XVIII века, к первой четверти XIX-го, менялся от голландского к английскому, а затем к натуральному (романтическому).

Еще одна примета усадебного пейзажа – церковь Усадебная церковь была предметом постоянных забот помещика. Убогий храм или старая часовенка в богатом поместье была явным признаком гражданской несостоятельности дворянина и свидетельством непозволительного эгоизма. Большинство помещиков, по внутренней потребности и так понимая государственный долг, старались вовремя подновить и украсить здание церкви, содержать ее в порядке, используя мастерство местных умельцев. Так, выучившийся на архитектора крепостной крестьянин помещиков Хлюстовых П.И. Гусев получил первые заказы: перестроить церкви в их поместьях – селах Троицком и Тросне, и в селе их родственника графа Я.И. Толстого Шатове. Заказ же на светские постройки был прост – только «увеселительные беседки и домики»[54 - Щукинский сборник. Вып. 2. М., 1903. С. 184–185.].

Очерк III

Дворня

Приезжавших в Россию иностранцев поражало огромное количество слуг. Перенасыщенность барской жизни услугами, дробность и мельчайшая проработанность этих услуг, казались карикатурой.

Ирландка Марта Вильмот в 1803 году пишет домой:

«Подниматься по лестнице без помощи слуг русские дамы считают ниже своего достоинства. Поверьте, я не преувеличиваю, рисуя такую картину: два напудренных лакея почти несут леди, поддерживая ее под лилейные локотки, а позади следуют еще двое с шалями, солопами»[55 - Письма сестер М. и К. Вильмот… С. 231.].

В чиновной России, где положение в обществе определялось, прежде всего, местом в служебной иерархии, где еще совсем недавно дворян пороли точно также, как и простых, «подлых» людей, увеличение числа слуг было самым простым и дешевым способом утвердить свой общественный статус, подчеркнуть свое достоинство. Обладание дворней в огромной мере компенсировало отсутствующее в России уважение к личному достоинству человека.

Болезненное увлечение количеством слуг и роскошью экипажей заставило Екатерину II издать специальный манифест, которым покрой ливрей для лакеев и их оформление, ставились в зависимость от чина дворянина. Неслужащим дворянам вообще не полагались ливрейные лакеи. Младшим чинам (до майора в армии и до коллежского асессора в гражданской службе) не разрешалось нашивать кант на ливреи слуг. Лакей майора или подполковника мог обшивать кантом только воротник и обшлага ливреи, а кант по всем швам полагался только лакеям особ двух высших классов в Табели о рангах. За нарушение этого правила полагался штраф, «в размере высшего оклада того класса, который он себе присвоил», одев слугу неподобающим для чина хозяина образом[56 - ЯБЛОЧКОВ М. История дворянского сословия в России. СПб., 1876. С. 563.].

Ливрейные лакеи сопровождали господ во время визитов, стоя на запятках кареты, помогали преодолевать три ее складные ступеньки, «принимали» шубу или шинель. В доме помещика ливрейные лакеи «оформляли» собой лестницы: ведущую ко входу в дом и вторую – в бальную залу. Они помогали раздеваться гостям и прислуживали за обедом. В XVIII веке ливрее сопутствовали парик, чулки и башмаки. В начале XIX века, когда в моду вошел фрак, лакеев переодели: они получили синие фраки и белые галстуки (в отличие от черных или цветных галстуков своих господ)[57 - БУТУРЛИН М.Д. Указ. соч. // Русский архив. 1897. № 2. С. 401.]. Но пожилые дворяне сохраняли верность традициям ушедшего века, наряжая своих лакеев в расшитые золотым позументом ливреи и напудренные парики.

Лакеи – самая заметная часть дворни, но отнюдь не самая большая, а в усадьбе и не самая важная. Весь штат слуг помещика можно разделить на несколько категорий в зависимости от того, к чему дворовые люди были приставлены: к господину, дому, конюшне или хозяйственным службам.

Личные слуги – это камердинеры и подкамердинеры у взрослых мужчин, горничные у дам, дядьки и няньки у детей. Личный слуга заботился о гардеробе своего барина. Он сопровождал помещика в дороге и заботился о его туалете. Камердинер – самая близкая к барину фигура, часто – доверенное лицо и хранитель кошелька. Камердинеру часто помогал «казачек» (или «малый», «мальчик»).

Главная должность среди усадебной прислуги – дворецкий. Он домашний управитель, в его распоряжении находились лакеи и вся прочая мужская прислуга. На женской половине роль лакеев выполняли «сенные девушки» или просто «девки». Нянька госпожи, или одна из ее горничных назначалась над ними старшей. Общим для лакеев и горничных занятием было поддерживать чистоту в доме, но далее их функции разделялись, Функции лакеев – представительские. Они докладывали о приезде гостей, прислуживали во время обедов и званых вечеров. Сенные девушки большую часть дня занимались подсобным трудом: сидя в девичьей, пряли, вышивали, вязали чулки, плели кружева[58 - СЕЛИВАНОВ В.В. Указ. соч. Т. 1. С. 74.]. Отсюда и разница в облике. Дворецкий с лакеями – витрина дома.

В условиях деревенской свободы их одевали не в ливреи, а в полувоенные мундиры, например такие: «темно-зеленые казакины домотканого сукна и подпоясанные красненькими шерстяными кушачками, вроде пояса; волоса обстрижены были в кружок, а на ногах, вместо сапог, носили волосники… род лаптей сплетенных из волоса конского хвоста: сами и плели»[59 - Там же. С. 34.]. Сенные девушки носили обычный деревенский наряд.

Помимо лакеев и горничных, в домашнем штате числились повар (или кухарка), поварята, буфетчик (он хранил, сервировал и подавал вино и водки) и кондитер, отвечающий за пироги и сладкие блюда. К конюшне были приставлены кучера, форейторы (маленького роста мужчины или подростки, сидевшие при выезде цугом на одной из передних лошадей) и собственно конюхи.

При небольшом количестве крепостных крестьян, должности дворовых могли совмещаться, но ниже определенного количества слуг помещик не мог опуститься, не рискуя потерять уважение окружающих. Минимальный хозяйственный штат составляли: садовник, ключник и дворник, дополняемые (при наличии желания и средств) каретниками, кузнецами, плотниками другими специалистами, из тех, что могли пригодиться в усадьбе.

В некоторых поместьях для семейных дворовых рядом со скотным двором ставили избы – одну на две-три семьи. Им выдавали «месячину» – запас продуктов на месяц. Холостые дворовые жили в барском доме. Спали они, не раздеваясь, «на войлоках с подушками, сплющенными как блин, покрытые кое-чем»[60 - Там же. Т. 2. С. 148.]. Лакейская, она же людская, была, пожалуй, самым неопрятным помещением в доме, поскольку там круглые сутки находились 5 -10 игнорирующих гигиену мужчин. По замечанию одного въедливого мемуариста, «запах лука, чеснока и капусты мешался тут с другими испарениями сего ленивого и ветреного народа»[61 - ВИГЕЛЬ Ф.Ф. Записки. Т. 1. М. 1928. С. 145.].

Полный штат прислуги мог себе позволить далеко не каждый помещик. Вот пример очень бедной семьи помещиков Одинцовых, живших в селе Бабаево Каширского уезда. Сам Алексей Иванович Одинцов, капитан-лейтенант в отставке, крепостных не имел. Жена его владела пятьюдесятью душами. Их дворню составляли две сенные девушки, мальчик, староста, он же кучер и кухарка[62 - ОДИНЦОВ А.А. Посмертные записки. // Русская старина. 1889. № 11. С. 294.]. Зато уж богатые могли себе позволить все, чего душа пожелает, например домашнего парикмахера или скорохода-рассыльного. Часто даже при небольшом штате лакеев из них составляли хор или оркестр. По свидетельству помещицы Яньковой «у людей достаточных и не то чтобы особенно богатых бывали свои музыканты и песенники, ну, хоть понемногу, а все-таки человек по десяти»[63 - БЛАГОВО Д. Указ. соч. С. 43.]. Хор сопровождал помещика в дороге и на охоте, развлекал гостей во время обеда. Ну а деревенское празднество без хора также не представимо, как городской бал без оркестра и карт.

Хор и оркестр, а лучше того – крепостной театр был особым знаком богатства и самоуважения. Тот же язвительный мемуарист – Ф.Ф. Вигель – как-то заметил:

«Более из тщеславия, чем из охоты, многие богатые помещики составляли из крепостных людей своих оркестры и заводили целые труппы актеров, которые, как говорили тогда в насмешку, ломали перед ними камедь. Когда дела их расстраивались, они своих слуг заставляли в губернских городах играть за деньги»[64 - ВИГЕЛЬ Ф.Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 115.].

В то время как в Европе между слугой и господином уже давно утвердились партнерские взаимоотношения (права и обязанности каждого устанавливались соглашением), в России дворня была явлением оригинальным, сложным и запутанным. С одной стороны, рубеж XVIII–XIX веков – это время почти абсолютной власти помещика над своими дворовыми, а значит, и самого грубого и низкого злоупотребления этой властью. С другой стороны, помещики так привыкли считать дворню инструментом для достижения своих желаний, что практически разучились без нее обходиться, а зачастую подпадали под влияние своих дворовых людей. Возникали своего рода семейные отношения. В идеале дворовые должны были не просто слушать своих господ, но почитать их и даже любить, помещики же – отечески заботиться о своих людях и по-отечески их «учить». Ниже следуют два примера близких к этому идеалу взаимоотношений помещиков и их слуг.

Д. Бутурлин, обманутый недобросовестными партнерами, готов был подписать документ, который почти наверняка привел бы его к полному разорению. Его крепостной слуга, прекрасно видя все последствия этого шага, умчался в Воронеж, где гостила жена помещика, ворвался в дом, где был бал, и увез Л. Бутурлину в поместье к мужу, где ей удалось расстроить авантюрную сделку[65 - БУТУРЛИН М.Д. Указ. соч. // Русский архив. 1897. № 1. С. 229–230.].

Журналист А. Слепцов передает трогательную историю о двух сестрах 16 и 17 лет, которые потеряли родителей и остались в своем поместье совершенно одни. Заботу о сиротах взяли на себя старухи-крепостные. Сначала они отыскали и поселили в доме сестер их дальнюю родственницу, а затем старшей нашли порядочного жениха – сорокалетнего вдовца, майора Слепцова[66 - СЛЕПЦОВ А. Из времен крепостного права. // Русский архив. 1892. № 2. С. 178.].

Своего рода «семейные» отношения проглядываются во всех сторонах поместного быта. Скажем, иностранку Вильмот поразила «такая манера»: при входе в барские покои слуги не стучатся, и, следовательно, могут застать бар в любой, может быть и не совсем удобной для постороннего глаза ситуации[67 - Письма сестер М. и К. Вильмот… С. 232.]. Слуг не стеснялись, но не так, как не стесняются мебели, а так, как не стесняются своих домашних. Были, конечно, в подражание Европе, попытки дистанцироваться от слуг. В. Селиванов пишет о своем дедушке Павле Михайловиче, у которого лакеям полагается ходить неслышно и никогда не поворачиваться к господам спиною, но сам же мемуарист и оговаривается, что «у скромных деревенских помещиков это было необыкновенно»[68 - СЕЛИВАНОВ В.В. Указ. соч. Т. 1. С. 25.]. Еще один показатель таких полусемейных отношений – широко распространенная грамотность дворовых. Архитектор П. Гусев, будучи крепостным мальчиком, ходил в специальную школу, заведенную помещиком Хлюстиным, чтобы своим детям «доставить образованных слуг»[69 - Щукинский сборник. Вып. 2. С. 168.].

Такие близкие отношения постоянно омрачали сами слуги – своей ленью и пьянством. Пьянство дворовых – неотъемлемая примета помещичьего быта и «Божье наказание» помещиков. При большом количестве слуг, работы для каждого из них в доме помещика было в несколько раз меньше, чем, скажем, в обычной крестьянской семье. Ее было не сравнить с трудом в поле, на мануфактуре или даже работой купца, приказчика, управителя. Это сравнительное безделье и близость к водке в помещичьем доме развращали слуг. Н. Муравьев-Карский вспоминает эпизод, когда они с братьями, отправляясь в армию, заехали в отцовское пустующее поместье. От радости, что явились молодые господа, «к вечеру перепилась почти вся дворня, причем не обошлось без драк и скандалезных происшествий, в коих нам доводилось судить ссорившихся и успокаивать шумливых убедительными речами»[70 - МУРАВЬЕВ-КАРСКИЙ Н.Н. Указ. соч. С. 81.].

Колоритнейший персонаж – повар Дмитрий, купленный в Москве со всем семейством «за большие деньги» – фигурирует в записках А. Смирновой-Россет. Когда Дмитрий напивался, он выбрасывал приготовленный обед на пол и грозился перерезать всех господ «как куриц». Оставшиеся без обеда господа жевали бутерброды и ждали окончания запоя, пока привязанного к дереву повара обливали холодной водой[71 - СМИРНОВА-РОССЕТ А.О. Указ. соч. С. 36.].

Пьянство дворовых было главной причиной наказаний. К ним мы сейчас и перейдем. Но прежде отметим важную подробность: большое число фактических наказаний таковыми не считались ни юридически, ни морально. До середины XIX века наказания вообще применялись «по усмотрению» помещика, и лишь в 1845 году были приведены в систему с введением предельных норм: порка розгами – до 40 ударов, палками – до 15, арест – до 2-х месяцев и т. д.[72 - РОМАНОВИЧ-СЛАВАТИНСКИЙ А.В. Дворянство в России от начала ХVIII в. до отмены крепостного права. Киев, 1912. С. 298–299.]

До этого существовало два типа наказаний. Первый – с использованием государственной власти – ссылка в Сибирь или отдача в солдаты. Близко к этому стояла ссылка лентяев и пьяниц, как «вредных людей», в отдаленные поместья. Второй тип – домашние наказания. Причем «битье» дворовых, когда барин (а чаще барыня) мог щипать, таскать за волосы, давать подзатыльники и оплеухи, или, как помещица Шепелева, бить провинившихся девок башмаком, снятым с ноги, собственно наказанием не было[73 - БЛАГОВО Д. Указ. соч. С. 96.]. Это было частью все того же «семейного» отношения помещика к дворовым. Селиванов вспоминал, что тетушка его Варвара Павловна, «рассердившись на кого-нибудь из людей или девок, кричала, топала ногами, выходила из себя, и подчас била чем попало»[74 - СЕЛИВАНОВ В.В. Указ. соч. Т. 1. С. 99.]. Но и обучая грамоте своих племянников, та же тетушка применяла «тумаки и трепки за волосы»[75 - Там же. С. 13.].

Такое обращение с дворовыми было типично для середины XVIII века, но к концу его в высшем слое дворянства, связанном с двором и жизнью в столицах, оно постепенно изживалось, и выглядело уже неприличным. Граф М. Бутурлин писал, что уже его отец всех дворовых называл «голубчик», а в виде наказания только повышал голос[76 - БУТУРЛИН М.Д. Указ. соч. // Русский архив. 1897. № 3. С. 423.]. Вместе с тем справедливое наказание дворовых оставалось важной обязанностью помещика. Оно отличалось от простого «битья» и по содержанию и по форме. Во-первых, наказанию подлежали действительно серьезные проступки: пьянство, воровство, побег. Во-вторых, наказание, как это бывает и в государстве, отделялось от обычной жизни и соответствующим образом обставлялось. Наказывали в специально отведенных для этого местах – в углу двора, на конюшне, в особой комнате. Наказание сопровождалось наставлением и поучением.

Самым распространенным наказанием была порка: розгами, батогами (палками), плетью, кнутом[77 - КИЧЕЕВ П.Г. Из недавней старины. М. 1870. С 79. Ср.: «По благому обычаю отец мой, разумеется, сек своих дворовых людей. еще и теперь слышу их вопли, как их драли на конюшне». -ПЕЧЕРИН В.С. Замогильные записки. // Русское общество 30-х годов XIX в. М., 1989. С. 151.]. Для пьяниц применялось особое наказание, сколь тяжелое, столь и позорное – «рогатка»: скрученному в три погибели человеку на шею привязывалась рогатина, концы которой упирались в землю[78 - БУТУРЛИН М.Д. Указ. соч. // Русский архив. 1897. № 3. С. 401.]. Самое же тяжелое наказание называлось по-разному: «стуло», «колода», «колодки». Колода – это большой и очень тяжелый обрубок дерева, цепь от которого заканчивалась ошейником и была настолько коротка, что прикованный к колоде не мог выпрямиться или ходить. Ему оставалось только сидеть. А для того, чтобы нельзя было наклонить голову, сверху у ошейника были острые спицы. К колоде приковывали на неделю или на месяц, разрешая на ночь подкладывать под спину подушку[79 - Помещичья Россия… С. 145.]. Судя по всему, колода применялась крайне редко – только для пойманных беглецов, в назидание другим.