Один шаг в Зазеркалье. Мистический андеграунд (сборник)

Эти короткие записи выпрямили мой ум, сделав его ясным и целеустремленным. У меня вновь появилась уверенность в том, что мне удастся достичь внутренней свободы.

Ночью я прочитал книгу «Основы литья из гипса» и на следующий день под огромным черным зонтом сидел под проливным дождем подле своей вазы, делая вид, что работаю. Вдруг ко мне подошел двухметрового роста главный инженер комбината, в сером отглаженном костюме и сиреневом галстуке. Он обошел вазу несколько раз, стараясь не запачкать новенькие лаковые туфли, и недобрым голосом произнес:

– Кого-кого, а меня ты не обманешь! Я сразу понял, что ты валяешь дурака, изображая лепщика четвертого разряда. На самом деле ты хочешь занять мою должность. Видимо, директор захотел поставить на комбинате своего человека!

Я молча сидел под зонтом, а он топтался вокруг, приговаривая:

– Таких хитрых подонков, как ты, я до сих пор не встречал…

– Да что вы ко мне пристали со своими дурацкими подозрениями! – разозлился я.

– Ты еще смеешь грубить! – рассвирепел он и, мокрый с головы до ног, яростно развернулся и ушел.

«Эти подозрительные миряне пытаются помешать мне достичь внутренней свободы», – рассуждал я, сидя под холодным дождем.

На следующий день ко мне подошел мастер и снисходительно сообщил:

– Если ты еще хочешь остаться на комбинате, то будешь работать по низшему разряду в мастерской на должности Ваньки Жукова – или мы сживем тебя со свету.

«С этими людьми нельзя идти к Просветлению, – рассуждал я. – Но для меня сейчас главное – научиться у них мастерству литья из гипса, а потом я пойду по дороге, ведущей в Небо». И смиренно согласился на самую низкую должность.

Потянулись безликие дни обучения, но я не забывал своей основной цели – рано или поздно достичь высшего «Я», ибо вся наша жизнь является сном Брамы.

Через несколько недель в лепной мастерской неожиданно появился возмужавший Гурий.

– Привет! – сказал он весело. – Я вернулся из великолепной поездки по Белоруссии и Прибалтике, и у меня есть для тебя нечто интересное.

Я бросил работу и, переодевшись, ушел вместе с ним. Дома, разлив по белым фарфоровым чашечкам кофе с грузинским коньяком, Гурий затянулся сигаретой.

– Ты чем-то озабочен? – спросил я.

– Слегка. Мне еще предстоит отчитаться за свои прогулы в университете.

– Расскажи, чему ты научился в путешествии, – попросил я. – И, пожалуйста, как можно подробней.

Выпустив фиолетовый дым в потолок, он налил себе рюмку грузинского коньяка и начал свой рассказ.

Глава 7

Джаз-ансамбль и стихия Воздуха

Самолет, летевший в Гомель, сделал посадку в Киеве, где мне пришлось ожидать вылета в течение шести часов. Сначала я бесцельно слонялся по зданию аэропорта, думая о том, чем мне грозят пропущенные занятия в университете. «А родители вообще не знают, что я уехал, – думал я, – и что теперь будет?»

Вдруг я вспомнил, что Джи дал мне задание обязательно посетить музей западноевропейского искусства. Теперь я даже обрадовался, что оказался в Киеве и у меня есть свободное время. «Кажется, мои приключения начинаются», – весело подумал я.

Сменив несколько автобусов, я оказался через час у здания музея. Интеллигентная музейная старушка направила меня в зал гобеленов, о которых говорил Джи, и я стал разыскивать Дон Кихота и Санчо Пансу. Наконец я нашел то, что искал, и стал тщательно рассматривать, надеясь понять скрытый смысл.

Первый сюжет повествовал о посвящении Дон Кихота в рыцари в придорожном трактире: хозяин трактира заносит шпагу над коленопреклоненным Дон Кихотом, а на заднем плане завсегдатаи развлекаются с хихикающими девицами. Лицо Дон Кихота показалось мне знакомым: своей бесстрашной отрешенностью он напомнил мне Джи.

Главным персонажем следующего сюжета был Санчо Панса, которого назначили губернатором острова. Его несли на носилках два рыцаря: один в красных доспехах, а другой – в синих. Я вгляделся в важную физиономию Санчо Пансы и, к своему удивлению, узнал в его образе себя.

Последний сюжет был запечатлен на потолке: Дон Кихот на лошади и Санчо Панса на осле, несущиеся в облаках над пропастью. Это напомнило мне о моей мечте – попасть в конце жизни к небожителям. Я надеялся, что будучи ординарцем Джи, я рано или поздно заслуженно попаду на небеса. Другого пути у меня не было.

Прилетев в Гомель, я нашел местную филармонию, где узнал, что джаз-ансамбль «Кадарсис» расположился в гостинице «Сож».

Осторожно постучав в девятый номер второго этажа, я услышал знакомый голос: «Войдите». Открыв дверь, я увидел Джи. Его глаза смотрели на меня из пустоты, и я сразу ощутил себя причастным к небесной жизни, окунувшись в бесконечность, излучающуюся из его глаз.

– Ну что, жив, братушка? – ласково спросил он.

– Вашими молитвами, – ответил я, разглядывая обстановку тесного гостиничного номера: две кровати, разделенные тумбочкой, небольшой журнальный столик и кресло у окна, платяной шкаф, встроенный в стену.

Я хотел немедленно рассказать о своей кишиневской жизни, но Джи опередил меня:

– Приглашаю тебя прогуляться в ближайший магазин канцтоваров.

– К чему такая срочность? – удивился я.

– Отныне ты начнешь работу над Телом Времени, а для этого нужен дневник, – значительно произнес он.

– Что такое Тело Времени? – спросил озабоченно я.

Джи надел защитного цвета куртку и коричневые туфли, похожие на офицерские, и сказал:

– Отвечу на этот вопрос по дороге.

Мы вышли на осенний тротуар. Желтые листья, кружась, сыпались нам под ноги, а каждая встречная девушка представлялась мне романтической незнакомкой.

– Тело Времени, – сказал Джи, – это вся совокупность дней жизни человека, от рождения и до смерти. Мы – бабочки-однодневки. Наше пространство, наше жилище – один единственный День, в котором мы живем. Большинство живет в унылой собачьей конуре своего Дня. Наша задача – превратить каждый День, если мы только не уснем, в сияющий эфирный дворец величиной с весь мир. Но пока поставим перед собой более скромные пределы – планетарное сознание Земли. Обычный человек своим сознанием прикреплен только к настоящему моменту; он не помнит прошлого и не видит будущего. Наша задача – освоить трехмерное Пространство Времени и из движущейся точки превратиться в человека.

– Не понимаю, – ответил я, – что хорошего в том, что чувствуешь себя бабочкой-однодневкой? Для меня очень важно иметь перспективу, определенность. Какие уж тут перспективы, если я живу всего лишь один день?!

– Ты и не можешь видеть никаких перспектив при твоем нынешнем состоянии сознания, – ответил Джи. – То, что ты называешь «перспективой», – просто зацикленность на определенном уровне комфорта. Тебе нужно начать работать над своим восприятием при помощи дневника. Это долгий путь. Ты уже пробовал делать, по моему настоянию, записи в Москве. Теперь ты знаешь, зачем это нужно.

– Теперь для тебя главное, – продолжал он, – суметь описать свой день. В дневнике всегда должны быть указаны место, время, состояние неба. Ты должен изжить свою неряшливость в словах и текстах. Учись этому на примере монастырских рукописей. Логос, доктрина, благодать сможет посетить чашу твоего восприятия, пролиться в сосуд твоей души именно в той мере, в какой ты утончишь слог своей рукописи. Твоя речь тоже должна стать ярче, экспрессивнее. Ты можешь учиться этому у Нормана, руководителя ансамбля, которому я сегодня собираюсь тебя представить. Он знает великое множество хокку и танка и сам пишет их.

Тем временем мы дошли до магазина. Я представил себе, как через некоторое время буду очаровывать прекрасных дам изысканной речью, и с энтузиазмом обратился к продавщице:

– Девушка, пожалуйста, тетрадь… Нет, две тетради. И десять ручек.

– Может быть, одной ручки достаточно будет? – осведомилась, усмехаясь, высокая блондинка в синей униформе. – А то, пока тетрадь заполнится, вы уже все ручки растеряете.

– Я имел в виду – разноцветных ручек, – ответил я, но насмешил ее еще больше.

«Эта малообразованная продавщица не видит, – успокоил я себя, – насколько серьезным делом я собираюсь заняться». Я холодно поблагодарил ее, и мы вышли из магазина.

На обратном пути мы купили пиво, пирожки, лук и сало. На улице стало темнеть, весело засияли витрины, от окон квартир веяло уютом и спокойствием.

Мы вернулись в ярко освещенную гостиницу, и Джи повел меня в номер этажом выше. На его стук дверь открыл высокий седой человек с серыми глазами, чем-то напоминавший сухого и педантичного ученого-немца. Он бросил на меня доброжелательный, но в то же время острый взгляд.