ПГТ

– Дима, я не могу! – взмолился я. – У меня времени – в обрез, а работа не сделана. А потом ты меня обещал со старожилкой сельской, Клавдией-как-ее-там, познакомить. Всех она тут, вроде, знает до седьмого колена.

– Да не проблема, – мастер был сама уверенность. – У меня все равно заказ срочный. Я за сегодня сделаю, а завтра Гоша тебя привезет и мы сразу к бабулечке нашей, а? Она как раз почтальоншу на улице будет ждать. Тут-то мы ее за зябры и хвать!

Крыть было нечем. Я понял, что обречен. Дима снова поднес телефон к уху и закричал:

– Давай, Гоша, заезжай, он с удовольствием поедет.

– Ты понимаешь, – затарахтел Дима, повесив трубку, – ведь если бы не возня с этим заказом, я бы точно поехал! А так приходится отказываться от рыбалки. А ведь он не часто ездит, тоже увяз в текучке, света белого не видит! А рыбалка с Гошей – это… знаешь ли…

Подбирая подходящее слово для того, чем является рыбалка с Гошей, он задумался, но потом махнул рукой. Мол, пустое это все. Не выразишь словами.

– И не думай стесняться, – продолжил мастер, – ты же его уже знаешь, это душа-человек, и тебе просто повезло!

Думаю, если бы Дима захотел продать мне какую-то вещь, он сделал бы это без проблем. У него определенно был талант.

Но Димин задор, как ни странно, постепенно начал передаваться и мне. Когда я последний раз был на рыбалке-то? Пацаном еще. Вот, кстати, по возвращении надо на съездить с Кириллом поудить. А то он вообще ни разу не был. А настоящий мужчина что должен? Родить сына и свозить его на рыбалку. Удочки купим по этому поводу, снасти всякие, потом не оттянешь. Будем каждые выходные ездить. Или он приедет ко мне в Португалию, и там на берегу океана будем ловить марлинов, как старина Хемингуэй. Хотя нет, марлинов, вроде, с берега не ловят?

Мои размышления были прерваны Димой:

– Все, готово. Сейчас Гоша лично заедет за тобой, переночуете на лесопилке, а оттуда, с первыми петухами, на поклевку.

В калитку влетел Георгий. Он с порога заявил, что гори оно все синим пламенем и рыбалка неизбежна. Сейчас, мол, рабочий день на пилораме торжественно закончим, дреманем, и к воде. Сижни готовы, червяки толсты, крючки остры, леска прочна, рыба будет без ума от таких красивых рыбаков. За право первым нанизаться на крючки будут бороться самые упитанные лещи.

Во время этой декларации ему позвонили. Георгий взял трубку, послушал немного, потом вздохнул и сказал:

– Леха, мне это, конечно, как серпом по колосу, но раз тебе надо, приезжай. Да мне начхать, что это миллиардер. Хоть Трамп пусть будет. Я только ради нашей дружбы соглашаюсь. Но смотри, ты мне за это должен решить вопрос с трансформатором по-любому!

Положив трубку, Гоша слегка огорченно сообщил:

– Надо инвестору какому-то лесопилку показать. Лексей наш его по области катает. Придется проявить широту души, – Гоша улыбнулся.– Ну, да поехали. Раз к ужину компания большая, надо это учесть.

Махнув на прощанье Диме, мы прыгнули к какой то чудовищно старый пикап, и, взревев всем дизелем, помчались навстречу рыбе нашей мечты…

***

День догорал закатом. Вместе с закатом догорал и шашлык. За ним просто некому было следить. Несколько человек катались по земле, мутузя друг друга кулаками и сминая сочную… Или как она называется по-деревенски? Наливная? Да, сминая сочную наливную траву.

Люди не кричали, только пыхтели. Дрались азартно, весело. Средь них, словно Суворов по лагерю любимых солдат, ходил Георгий. В руке – стакан и бутылка. Время от времени он пинал ногой кого-то из дерущихся и интересовался, не желает ли тот выпить. Но все были слишком увлечены делом.

С одной стороны, Георгия огорчало игнорирования его персоны, но, с другой, он радовался, что люди и в наше время могут жить такой полной насыщенной жизнью. Вот так вот драться, забыв обо всем на свете. Хорошо-то как! Хорошо!

Все это я наблюдал из раскладного рыбацкого кресла, не имея возможности даже встать в результате полного пресыщения организма. И сцена эта была последней, сохранившейся в моей памяти из того вечера…

Меня разбудил крик: громкий, пронзительный, резкий. Пока мозг пытался понять, что происходит, крик повторился с еще большей силой. Наверное, тут принято было подобным образом созывать на рыбалку. А, может, убивали кого?

Преодолев тошноту, я встал и двинулся в сторону звука. Оказавшись возле ванной комнаты, услышал еще один вопль, и сразу понял – там. Там! Рывком распахнул дверь.

В ванной находился вчерашний гость. Важный гость. Он стоял перед зеркалом и кричал.

– Что, что случилось? – спросил я хриплым от сна и излишеств голосом.

Гость повернулся и показал на огромный лиловый фингал под левым глазом. Нельзя сказать, что остальное лицо имело шикарный вид, но бланш, безусловно, был центром композиции.

В голове произошло полное прояснение, и вчерашний день как-то сразу восстановился в памяти во все его ужасном великолепии.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Счастливые часов не наблюдают

А вчера было так.

Приехав на лесопилку мы обнаружили, что, благодаря стараниям работников, все уже готово к ужину. Мелкие нюансы довершил Георгий, разобрав привезенные из магазина пакеты.

Практически следом за нами прикатил и телефонный Леха, который оказался местным депутатом, Гошиным приятелем по жизни и мелким коррупционным схемам. Депутат Леха приехал не один, а вместе с этим, кем-то ударенным нынче, мужчиной. Мужчина, как оказалось, был весьма богат, и его возили по району, показывая объекты возможных инвестиций.

Последним пунктом в этой насыщенной программе было как раз деревообрабатывающее предприятие Георгия. Сюда богатея привезли с показательными целями: вот, мол, настоящий человек, работяга, сам, своими руками и головой, в условиях бюрократии и угнетения, развивающий этот, во всех смыслах, малый бизнес. Не всякая там спекулятивная шушера!

За день все устали. Поэтому хозяин предложил перекусить, а потом, если будет время и желание, о делах разговаривать.

Никого не пришлось упрашивать дважды. Все немедленно расположились за столом. И от предложения выпить никто не отказался. Конечно, рюмки до третьей-четвертой было определенное напряжение, но потом оно прошло. А когда Гоша уговорил присутствующих переночевать у него, а с утра рвануть на рыбалку, все расслабились окончательно. Олигарх, правда, немного замялся, но, выпив еще пару рюмок, отправил водителя домой, наказав рано утром его забрать. И понеслось…

Шашлык был уже импровизацией. В определенный момент нас всех потянуло на природу. А тут и озеро в двух шагах. Разожгли огонь, нанизали мясо. Смех, шутки, все родные. Семья практически!

Откуда появилась компания местных, так и осталось невыясненным. Но они тоже присоединились к веселью. Момент конфликта я помнил смутно, мне казалось, что все протекает до невозможности дружелюбно, и даже любвеобильно. Помнил только эту возню на траве. На сочной наливной траве.

И вдруг такие неприятные дела. Богатей показывает на фиолетовый синяк. Слова вымолвить не может. Показывает на синяк, а потом почему-то – на запястье.

Я бережно взял его запястье, с видом опытного травматолога осмотрел и вынес вердикт:

– Да нет, тут все нормально. Синяков нет.

На этих словах гость застонал, сел табуретку и обхватил голову руками. В этот момент к ванную валился взлохмаченный Гоша.

Когда миллиардер обрел способность говорить, выяснилось следующее. С запястья пропали часы. И не просто часы. Они были подарены женой гостя всего лишь неделю назад, и стоили двадцатку.

Гоша как благородный хозяин предложил восстановить стоимость пропажи немедленно. Но "двадцатка", оказывается, измерялась в долларах. Подарок жены. Двадцать тысяч долларов. Ох!..

Вторая проблема, да и не проблема вовсе, а проблемища, заключалась в том, что через три дня должна была состояться свадьба дочери гостя. Свадьба планировалась в какой-то умопомрачительной "плазе", и туда приглашены были заместитель спикера Госдумы, Кобзон и еще сотня людей, которые могли бы оказаться в списке Форбс, но не отсвечивают для собственного спокойствия. Как он, гость, будет смотреть им в глаза? И куда будут смотреть ему они? В фингал? Что скажет жена на все это? А ведь он клятвенно обещал ей завязать с пьяными безобразиями.

Как говорят в таких случаях, повисла гнетущая тишина.

– Нужно действовать решительно! – взял, наконец, в руки инициативу Гоша. – Жаль, рыбалка накрылась.

И он начал действовать.

Хорошо знавший односельчан, да и людей вообще, Георгий сразу сделал несколько важных шагов. На ноги были подняты все работники лесопилки. Место борьбы тщательно прочесалось несколько раз. Пропажа не обнаружилась. Зато мы обнаружили пару недопитых бутылок и немного поправили самочувствие, что было очень кстати.

К сожалению, никто не помнил, что же за местные веселились вместе с нами вчера. Поэтому по поселку разослали гонцов с объявлением, что если, мол, часы найдутся по-хорошему, то никому ничего не будет. Даже, наоборот, будет немыслимая награда. Литраж вознаграждения не ограничен!

Затем Гоша лично посетил заведующую сельпо с просьбой не продавать никому ни капли спиртного до тех пор, пока часы не найдутся. И с обещанием компенсировать потери. Вплоть до выкупа всей спиртосодержащей продукции с оплатой в двойном размере. А если надо, то и в тройном. Олигарх даже улыбнулся, когда узнал, о какой сумме идет речь. Они за ужином иногда больше тратили.

Местному участковому было выдано вознаграждение с условием, что сегодня ни одна точка даже пар самогонный никому не продаст. Вознаграждение, видимо, было ошарашивающе огромным, потому как участковый заявил, что лично расстреляет любого, нарушившего запрет. Пришлось попросить его поумерить пыл, а нарушителей исключительно вешать. В смысле, никого не трогать, а просто припугнуть. А то и так уже дров наломали.

Влекомый тем же вознаграждением участковый лично обошел всех поселковых блатных и бывших сидельцев и пообещал, что с этого момента и до момента обнаружения часов спокойной жизни им не будет. И вообще никакой жизни не будет. Лучше пусть сразу собирают манатки и уматывают из поселка.

Что из вышеперечисленного возымело большее действие неизвестно, но к обеду часы нашлись. Их участковому принес малолетний пацан, сказав, мол, "дядя" велел передать. Кроме этого "дядя" посоветовал не разбрасываться часами где попало, ибо валялись они безпризорные на природе, подобрали их только "что бы не заржавели от россы" А награды дяде не надо, он от чистого сердца, и ему чужого не надо. Личность "дяди" так и не установили. Да никто на радостях и не пытался.

Тут же заработал магазин. Народ снял стресс и вздохнул с облегчением. Не чуящий под собой ног от счастья олигарх пообещал вложить в Гошину лесопилку половину своего состояния, сиганул в авто, и, подмигнув всем на прощание заплывшим глазом, отбыл. Помчался к городским эскулапам решать, так сказать, лицевую часть проблемы.

***

Все эти полдня мне пришлось наблюдать за событиями, практически бездействуя. А потом еще утешать Гошу, который клял весь список Форбс, обвиняя его в похеренной рыбалке. Не могу сказать, что такая потеря времени меня сильно радовала. Но я искренне позавидовал Гошиной способности действовать, не допуская и тени сомнения. Ведь не его это была, собственно, проблема – какие-то часы. Ну, напился человек, ну, потерял, ну, извини. Я бы размышлял именно так. А тут, вишь-ты, человек чужую беду как свою воспринимает. Скажете, Георгий за свою репутацию опасался? Да бросьте! Какая там репутация. Он же не дорогостоящий адвокат.

Когда, по окончании треволнений, Гоша предложил отвезти меня к Дмитрию, я был несказанно счастлив. Я и сам уже собирался откланяться, только не понимал, как добраться домой.

Георгий сильно торопился, поэтому домчались мы практически мгновенно.

– Как улов? – вместо приветствия спросил Дима.

– Лучше не бывает! – крикнул из машины Георгий. – Все, бывайте. Извини, Олег, что так вышло.

– Да, ладно, – я махнул рукой.

– Чего это он извиняется? – удивился Дима. – Как-то на него не похоже.

– Да так, – ответил я. – Сом большой попался, упустили. Потом расскажу. Извини, Дим, а когда мы сможем к бабе Клаве наведаться? А то у меня уже полный цейтнот.

– Да прямо сейчас, – ответил Дима. – Пошли.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Белый чулок

Дом Клавдии Семеновны был невелик и покрыт традиционно зеленой, порядком облупившейся краской. Неказист, уютен. Как пряничный домик из сказки, лишь слегка обкусанный каким-то сорванцом. Стоял он на углу улицы, так что обзор оттуда открывался отличный. Пройти мимо дома и быть незамеченным хозяйкой не существовало никакой возможности. Идеальный наблюдательный пункт. Дозорная башня.

Сама баба Клава сидела на скамеечке под вишнями и, казалось, дремала. Но при нашем подходе глазки ее вспыхнули, как угольки под дуновением ветра. Да, на таких глазках я женился бы не глядя. Жаль, что нас разделяли лет пятьдесят.

– Ой, любай, ты чей жа будешь? – приветствовала меня Клавдия Семеновна.

Она была очень пожилой, даже древней, и достаточно полной. По лицу ее все время гуляло выражение полуулыбки.

– Здрасте, баб Клава, – вместо меня ответил Дмитрий. – Это Олег, он из Петербурга. Как дела-то у тебя, баб Клава?

– А, эт ты, Димка. Да вот, пензию жду, почтарка должна принесть, – сообщила Клавдия Семеновна.

Она так и сказала: "пензию". Видимо, для нее это было что-то родом из Пензы.

– А вы чего шлындаетесь? – продолжала баб Клава. – Паразитствуете?

– Ну, ты, баб Клава, даешь, – засмеялся Дмитрий. – Ты же знаешь, я дня без дела не сидел. А Олег, – он кивнул на меня, – истории из твоей молодости собирает. Работа у него такая.

Клавдия Семеновна с подозрением глянула на меня. В ее картине мира мужик, "собирающий истории из жизни", никем, кроме как паразитом, быть не мог.

– Историк он, историк, – успокоил ее подозрения Дима. – Занимается историей, детишек учит, – и подмигнул мне.

– Детишков? – удивилась баба Клава. – У меня сын, Мишка, тоже был грамотной. На анжинер выучился. Хороший парень, но пил шибко. Помер таперича. Я ему: "Падла, что ж ты делаешь! Ты ж анжинер, на тебя все в конторе смотрють, а ты опять с завгаром этим надерябался, и ведут тебя, курву, домой под белы рученьки! Что ж ты делаешь, баламошка, завтра выгонють, будешь, как Микося, шалаться. Кому станешь нужон?" Но нет, не слухает. Хоть кол на голове теши. Говорит мне: "Мама, ну, хватит, мне ж пясьдесят лет ужо, а вы всё с Веркой меня жить учите!". Пясьдесят лет – а дурак дураком.

А жена его ,Верка, ничо ишо баба. Культурная. Я ей как начну за огород выговаривать, так она мне: "Мама, идите вы, пожалуйста, в жопу!" На "вы", с уважением. Хорошая девка. Но дурака моего бросила и в город ускакала.

– Ну, вы тут общайтесь, – предательски заторопился Дмитрий, – а мне пора. Баб Клава, ты ему за чулки расскажи.

И убежал, стервец, а я, значит, про чулки слушай. Ну, ладно, послушаю. С места в карьер со старыми людьми нельзя. Тут подход нужен. Или, как сказала бы баб Клава, "нужон".

Глаза Клавдии Семеновны подернулись мечтательной дымкой:

– Как же жили-т весело раньше, иих! Вечером мелом набелим ноги, и вроде как в чулках на улицу идем. В потемках – поди разбери. Пляшем под гармонь, ног не чувствуем, до упаду. Уж за полночь, надо-те спать ложиться иттить. Подымались, вишь, ни свет ни заря, жизнь колхозная. А я бегу за гармонистом: "Сыграй ишо!". Утром вскочим на наряд, как не бывало, и только вечера опять ждем.

А ноныча что? Придут на свадьбу и ну бечь за стол. Сидять, жруть. Ну, право, как голодныя. Сами-то лоснятся и трескаются, а все равно жують. А до танцев и дела нет! И радости-то на лицах тоже нет.

Мы, конечно, не в пример впроголодь жили, каждому куску хлеба радовалися. Но главное веселиться умели. И песни пели на все голоса так, что душа разрывалась. Смеялися и шутили. И не пили, как ноныча. Хотя и выпивали, чего уж. Но дело твердо помнили.

Мы же, когда молодые, круженные, бежим, бежим, а куда бежим? Мама мне, бывалыча, говаривала: «Клав, посиди со мной, поговори хотя немножко!» И что ж я, сидела? Аж два раза! Бегла, хтозны куды. А теперь к Пасхе только что на могилке прибираемся, сыпем песочек. Как в глаза себе сыпем, чтоб не видать, как время бессовестно потратили не на родных.

Мужа мово мама-то привечала. Муж мой на все руки мастер был, и по характеру мужчина золотой. Тока припивать начал. Дрянь эта быстро прилепляется.

Уж как я его обихаживала! Встает он утром в день получки, я его кормлю завтраком, а сама прошу: "Ты уж получишь, иди сразу домой, родной, я тебе и стол накрою, и все, что хочешь, тебе будет, только приходи. У нас же сынов трое. Вот послушай, сколько всего надо купить, тому к школе, тому в секцию. А с бригадой своей свяжешьси, так, считай, половины получки и нет. А то и совсем не донесешь, как тою зимою. Помнишь, нет, еле дотянули потом? Ты же наш кормилец главный. И мать твоя с нами живет. Что там пенсии ее, семь рублев? Хорошо хоть непривередлива, все слушается, да ест, что дают".

Провожу его, а потом к пяти часам бегу с работы встречать. Когда и встречу, а когда и не видно миленочка маво. Или идет тепленький. А я рада-прерада! Под белы рученьки его возьму, и домой, домой скорей. Он, конеш, повыкобенивается и обматерит по-всякому, но идеть, слушается. А дома-то как шелковый: спать уляжется, выспится, свеженький. Я его борщом горячим покормлю, да опять ласково прошу прийти домой сразу. Дел ишо невпроворот. Когда послушает, а когда и нет. Иду тогда по посадкам прогляжу, по лавочкам. Найду, подниму, до дому доведу.

Но этось пустое, а он меня уважал и любил. И сынов мы с ним подняли, и ссорились нечасто. Да и мать его с нами тридцать годков вместе прожила. Мы с ней – душа в душу! Она ему все говорила, чтобы он меня любил. Потому нагляделась, как кругом со свекровками обходятся, да как мужей изводят.

Внуки у меня хороши, ой, хороши! Только девки в основном, пацан один. Он когда родился, я нарадоваться не могла. Другим сынам говорю: "Ну, хоть у Лексея – хлопчик, а то понарожали навозных куч!"

В этот момент во двор зашла почтальонша, средних лет женщина с косыми глазами.

– Здрасьте, баба Клава, – приветствовала она хозяйку, зыркнув на меня одним глазом. Другой при этом смотрел на Клавдию Семеновну. – Вот, пенсию вам принесла.

– Ох, пензию, – обрадовалась Клавдия Семеновна. – Спасибо, солнышко. Уж такая пензия у меня хорошая, даж помирать жалко.

– А это вот – Олежик, – представила она меня. – Вучитель. Истории всякие собирает. Про чулки вот ему рассказываю, да про жисть свою.

Почтальонша снова зыркнула на меня, теперь уже двумя глазами, посмотрела в упор, беспощадно-оценивающе. И ничего не сказала. Привычно подписала за бабу Клаву ведомость и распрощалась.

Я понял, что настал момент действовать. Если сейчас не начать расспросы, мы будем погружаться в воспоминания до морковкиного заговения.

– Клавдия Семеновна, у вас память такая прекрасная, на вас вся надежда (подольстить, подольстить, тут меду много не бывает). Можно я вам задам несколько вопросов?

– Коль знаю, скажу, – снова прожгла меня своими угольками баба Клава, – спрашивай. На память не жалуюсь. Что вчера было – ня помню, а про полвека назад – как ноныча.

– Хорошо. Скажите, вы не знали Петра Сергеевича Буженина? На Садовой улице он жил.

– Петьку-та что ли? А то как же! Их по-уличному "кравцовы" кликали, они там в "кутке" обитались.

Прекрасно! Похоже, я не зря сюда зашел.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Сценарий сериала

– Вот хорошо! Так они из местных? – от ощущения близкой удачи щеки мои загорелись, как у молодой девушки, завидевшей сердечного друга.

– Да сколь помню, жили там. И бабушка моя с ихней родня были, они завсегда знались. Мы-то уж нет, так, здрасьте-досвиданья, и весь сказ.

– Ну а отца Петра, Сергея, знали?

– Ну, а то нет! – глаза-угольки блеснули, бабка Клава разубалась. – Да его вся округа знала. Он ведь как напьется, так комедь на всю улицу. Упадет посередь дороги, и давай голосить. Жалится на судьбинушку, плачет. А иной раз песни орет дурнягой. За им родные выбегут, тянут домой. Только к воротам подойдуть, новый концерт пошел. Он упрется, как бычок, во двор нейдет, орет благим матом. То за штакет уцепится – оторвать не могуть, то раскорячится так, что в двери его не протолкнут. Артист был. Поутру бежит тише травы, как другой человек, "здрасьте" шепотом шепчет. Ни в жисть не подумаешь, что он вчера отчебучивал. Все его знали, любого спроси.

– Скажите, а не было такого разговора, что рода они дворянского, барского?

– Тю, – рассмеялась Клавдия Семеновна, – да какие ж баре будут кожу мять? А эти-то спокон веку тем и кормились. И дед ихний, и прадед, и детей учили. Да только никому ноныча оно стало не надо. То, как корова: никакого прибытку. И нос все воротят, раз в магазине есть. И не то им, что молоко магазинное – с химией. Так и кожемяки: ранея нужны были, да вся нужда вышла.

– А точно они кожевниками были? – все-таки решил переспросить я.

– Да тятя мой завсегда говорил: "Эти "кравцовы" только по делу своему хороши, а как за что другое берутся, так сикось-накось все у их. Даже пить, и то не могут, только шум да беспокойство. До прадеда всех знал, завсегда таки были!" А тятя мой человек честный, врать ни жисть не стал бы. Ты сам посуди, каки они баре?

Видимо, никакой ошибки. А Клавдия Семеновна продолжала:

– Папа мой – рассудительный человек. Тверезый, и аккуратист. Бывалоча, мужички соберутся что делать, так пока Семена Макаровича не дождутся, делов не делають. Степенный был человек, все обстоятельно устраивал. Нынешние-то – круженные: глаза вылупят и бегут сам не знать куда. Поналомають дров, накуролесят, одно расстройство. А там, глядишь, и запил от нервов, и пропал пропадом.

Настала пора главного вопроса. Тут или пан, или пропал. Ну, ни пуха.

– А у Петра Сергеевича, "кравцова", дети были ? Они-то где?

– Были, как не быть. Первый сын у их сразу после родов помер. Ой, как горевала супруга Петькина! Насилу успокоилась. Года только через четыре после того девчонку родила, Софушку. Носились они с ей, как с хрустальною. Но ничо, хоть не споганили ребенка своей заботою. Девка выросла видная, статная, да вдобавок умница. И душа у ее была добрая. Жаль не все у ей сложилось.

– Софья Петровна, значит, – уточнил я, больше для себя.

Все, товарищ Чувичкин, плакало ваше дворянство. Вместе с заграничным контрактом. Баста. Надо было сразу к бабе Клаве идти, а не по архивам да кладбищам шататься. Теряю нюх. Но самое печальное другое. Сами понимаете. Накрылась моя свобода. Накрылась моя Португалия. Что ж я за человек такой невезучий?

– Да, Софушка, а по батюшке – Петровна, – продолжала баб Клава. – Хорошая девка. Бежит, бывалоча, мимо, всегда поздрастается, улыбнется. Другие-то идут, как сено гнилое, ни живы, ни мертвы, через губу не переплюнут. А эта – нет, рада-радехонька всегда.

– А что с ней случилось? Где она сейчас?

– Бог весть. Как она тогда с Федькой Плойкиным связалася, так сама не своя стала. Может, женились бы да жили, но пошел у них раздор. А отчего – не поймешь. Она тогда подхватилась, да и уехала. Не послухала ни отца, ни матерь, только и видали ее. Все из-за Федьки этого, он ее с панталыку-то и сбил. Навроде и любовь у них была, а чо не сложилось, в толк не возьму. От него-то она и сыночка родила. Только уехала отседова подальше, чтобы никто не понял, шо да как.

Федя Плойкин… Ежкин кот! Я поймал себя на том, что даже мысленно выражаюсь, как коренной разуменец, дитя природы. Вот так вот выражаюсь – ежкин кот! Это же он, Федор Иванович. Его письма я всю дорог читал. И это он… Нет, это ж бразильский сериал какой-то. "Просто Мария". "Санта-Барбара" производства студии "Мосфильм".

– Клавдия Семеновна, скажите, а сыночка-то Софьиного как звали?

– Погоди… Как бишь его? Так Колькой же ж нарекли! Точно, Колькой.

Николай Чувичкин. Сын Федора Плойкина. Обалдеть. И что я теперь, скажите мне на милость, должен своему ненаглядному олигарху докладывать?

– А где сейчас Федор Плойкин?

– Да давно его не видала. Он в Белгороде ноныча живет. Раньше порой поддатый, нет-нет, да и наезжал сюда к дружкам, приходил со мной побалакать. А теперь-то ему и приезжать не к кому. Все поперемерли. Кто с водки, кто от рака, будь он неладен.