Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

Проходя как-то мимо, отец настоятель остановился, чтобы послушать, что говорилось на хозяйственном дворе, после чего вынес происходящему суровое определение:

«Пусть лучше языком чешут, чем будут водку пить, – сказал он, с презрением оглядывая собравшихся. – А лучше всего, чтобы спать шли, – добавил он, после чего сказал, обращаясь теперь персонально к дьячку:– А ты говори, да не завирайся. Ишь взяли себе манеру обсуждать, чего им не надо… Глядите у меня».

С тем и удалился.

– И как тебя только в монастырь занесло, – дивился, глядя на дьячка, народ. А благочинный прямо заявил, разгоняя вечерние посиделки, что этот дьячок не кто иной, как Антихрист, который родится по пророчеству Филомена Пушкиногорского и скоро даст о себе знать.

Скоро, и правда, стали замечать разные неприятные вещи.

Некоторые трудники перестали во время богослужения кланяться и читать Символ веры, а другие вообще перестали ходить в храм, объясняя это тем, что сомневаются в присутствующей в храме благодати.

Другие стали сомневаться в православных святых, отмечая, что никогда и нигде не встречали в мире никаких чудес, зато слышали множество историй про чудеса, от которых хочется только плеваться и ругаться.

Еще стали замечать, что многие в последнее время стали креститься двуперстным крещением и поминать блаженного Аввакума.

Нашлись и такие, которые славили католиков и протестантов и говорили, что когда Папа Римский, наконец, приедет в Россию, то уж, наверное, наведет здесь порядок, какой надо.

Ходили, впрочем, слухи, что какие-то трудники отметелили нашего дьячка по просьбе отца благочинного, но это не помогло. На следующий день он вновь сидел на заднем дворе и делился своими сомнениями с каким-то новым трудником.

Видя такое дело, благочинный Павел все-таки не выдержал и явил всем присутствующим уверенность в том, что, слава Богу, не оскудела еще земля русская педагогическими талантами.

И отведя нашего дьячка за поленницу дров на хозяйственный двор, он сказал:

– Веришь ли, крапивное семя, что я тебе сейчас все кости переломаю?

Сказав же, вынул из-под рясы два здоровых кулака и потряс ими перед лицом опешившего дьячка.

На всякий случай дьячок подумал немного и сказал:

– Верую.

– А раз веришь, – сказал отец Павел, ласково потрепав дьячка по плечу, – то почему не спешишь на псковский автобус?

– Я уже и сам собирался, – сказал быстро понимающий суть дела дьячок и, посмотрев внимательно на Павловы кулаки, немедленно ретировался, а к вечеру исчез из монастыря, не оставив после себя даже воспоминания.

А русская педагогическая система еще раз доказала свое превосходство над всеми прочими.

124. Встреча с будущим патриархом

Где-то около сорока лет назад меня пригласил в гости мой друг Костя Смирнов – будущий протоиерей санкт-петербургского храма на Конюшенной, а на ту минуту бывший актер и учащийся второго или третьего курса Духовной Академии.

«Будет новый ректор и больше никого, – сказал он. – А фамилию его ты, наверное, слышал. Смешная фамилия, Гундяев. Он еще догматику преподает».

Новый ректор оказался на редкость приятным собеседником.

Был он тогда молод, молодцеват, подтянут, говорил уверенно, громко и чаще всего безапелляционно, но при этом крайне интересно. Идеальный костюм только подчеркивал достоинства его фигуры. Модные, итальянской кожи ботинки, белоснежный воротничок и манжеты тоже подчеркивали множество достоинств новоявленного ректора. Разговоры вертелись вокруг семинарских и академических дел, поэтому я вступал в разговор редко, а больше слушал.

Потом заговорили о догматике, и тут наш ректор, признаться, удивил меня.

– Догматика, – сказал он со снисходительной улыбкой на какое-то мое замечание. – Да если посмотреть непредвзято, то в этой догматике сам черт себе ногу сломит, потому что это такая наука, что лучше туда совсем не соваться… Говорю вам это, – добавил он с обаятельной улыбкой, – как преподаватель догматики.

Он еще раз улыбнулся и наполнил опустевшую рюмку, приглашая нас предаться вещам более приятным, чем обсуждение такой скучной темы, как христианская догматика.

Но мне почему-то эти слова запомнились, так что и сорок лет спустя я их слышу, как будто это было произнесено вчера.

В конце концов, дело ведь шло об Истине, которая всегда требует ясности и отчетливости и не терпит недомолвок, самодовольства и хитрости.

Можно было бы, наверное, сказать это еще тогда, сорок лет назад, – раз можно обойтись без догматики, то почему бы тогда нам не обойтись без чего-нибудь еще, – того или другого, – чтобы потом снять с себя все лишнее и ненужное, вспоминая, что подлинная Истина – всегда одета только в свою наготу, так что больше всего, пожалуй, она не выносит нарядные платья, в которых тоскует и задыхается?

Словно отвечая на мой вопрос, будущий Патриарх сказал:

– Реформы – вот что надо нам сегодня! Реформы… Мы задыхаемся без них…

И это, похоже, было правдой.

Хотя и далеко не всей.

125. Радость наказания

1

Было в монастырском наказании что-то такое, что радовало сердце наместника, словно это вовсе не он распоряжался всеми этими чудесами обличений, а сами Небеса устраивали тут целый спектакль, тогда как наместник был только скромным проводником небесной справедливости, от которой он если и не держал ключи, то, во всяком случае, знал, где они лежат.

Любимым занятием по части наказаний было прилюдное срывание подрясника с провинившегося и облачение его в светские одежды, что, по замыслу изобретателей этого наказания, не только уязвляло внешнюю гордость виновника, но и проникало в самое сердце, надолго отдаляя его как от Православия, так и лично от самого игумена как первого среди всех прочих.

Последнее наказание, которое я видел в монастыре, было наказание послушника и красавца регента Афанасия, который в один прекрасный день отказался вести хор, сославшись на плохое самочувствие, и тем самым подпал под праведный гнев отца игумена, который обставил это наказание так, что мило был смотреть.

Сначала он собрал после обеда в трапезной всех монахов и трудников и потребовал от них немедленной тишины, которую и получил спустя несколько минут.

Потом по его приказу два здоровых монаха схватили Афанасия и поставили его пред светлые очи игумена.

Затем отец игумен рассказал присутствующим притчу, в которой Пастух ищет по горам и долинам непослушную овцу, с тем чтобы затем примерно ее наказать, поскольку одна паршивая овца легко портит все стадо.

Потом игумен сообщил, что работа игумена освящена самим Михаилом Архангелом, а кто этого не понимает, тот быстренько отправится прямиком в Ад.

Потом по его знаку все те же два здоровых монаха сорвали с Афанасия подрясник и с удовольствием потоптали его ногами.

В завершении спектакля объявили волю игумена, по которой Афанасий изгонялся на неопределенный срок в Столбушинский скит. До исправления.

На том, впрочем, и порешили.

Конечно, это было не по правилам, которые настоятельно рекомендовали не проводить эту экзекуцию прилюдно, а только один на один с наказуемым, чтобы не унижать наказуемого сверх меры, а стараться кроме страха привить наказуемому уважение к закону и божественной справедливости.

Вместо этого вторую тысячу лет мы легко повторяем вслед за наместником:

– А ты смиряйся, – говорим мы вслед за ним.

И это звучит так, как если бы он советовал нам застрелиться, и при том немедленно.