Кроме польского, Ясенский писал на французском и, уже в СССР, на русском. Из-за ареста его последний роман «Заговор равнодушных» остался неоконченным. Однако жена сохранила рукопись, и в 1956 году «Заговор…» был напечатан в «Новом мире».
Роману предпослан эпиграф:
Не бойся врагов – в худшем случае они могут тебя убить.
Не бойся друзей – в худшем случае они могут тебя предать.
Бойся равнодушных – они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство.
Роберт Эберхардт. «Царь Питекантроп Последний»
Роберт Эберхардт – имя одного из главных персонажей романа, немецкого интеллектуала-антифашиста, по специальности антрополога; «Царь Питекантроп Последний» – название его неопубликованной книги. Эпиграф к роману сразу же стал у нас ходячей цитатой.
С ним перекликается изречение, обычно приписываемое Джону Кеннеди:
Самые жаркие места в аду отведены тем, кто в моменты великих нравственных кризисов сохраняет нейтралитет.
Кеннеди действительно цитировал эти слова в двух своих речах – в феврале 1956 года и 16 сентября 1959 года, оба раза со ссылкой на Данте.
Ранняя версия этого изречения появилась в книге Теодора Рузвельта «Америка и Мировая война» (1915): «Данте отвел особое бесславное место в аду для тех низких душою ангелов, которые не решились стать ни на сторону добра, ни на сторону зла».
А свою окончательную форму эта сентенция (с подписью: «Данте») получила в сборнике мыслей и афоризмов «Что есть истина», опубликованном во Флориде в 1944 году. Автором сборника был Генри Пауэлл Спринг (1891–1950).
Теодор Рузвельт был гораздо ближе к тексту Данте, чем Спринг и Кеннеди. В начале третьей песни поэмы «Божественная комедия. Ад» описывается преддверие ада:
Там вздохи, плач и исступленный крик
Во тьме беззвездной были так велики,
Что поначалу я в слезах поник.
Вергилий объясняет автору поэмы:
…То горестный удел
Тех жалких душ, что прожили, не зная
Ни славы, ни позора смертных дел.
И с ними ангелов дурная стая,
Что, не восстав, была и не верна
Всевышнему, средину соблюдая.
Их свергло небо, не терпя пятна;
И пропасть Ада их не принимает,
Иначе возгордилась бы вина.
(Перевод М. Лозинского)
В свою очередь, Данте развивал мысль, выраженную в стихах Откровения апостола Иоанна, т. е. Апокалипсиса:
Ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч!
Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих.
Нейтральных в борьбе между Богом и дьяволом Данте помещает у входа в преисподнюю, а вовсе не в «самых жарких местах». Зато начиная с XVII века о «самых жарких местах в аду» говорили протестантские проповедники как в Англии, так и в США. Эти места отводились либо нераскаявшимся грешникам, либо безбожникам, либо (уже в XIX веке) лицемерам.
В России, да и в других странах, изречение о «самых жарких местах в аду» вошло в обиход как цитата из речи Кеннеди. Но по крайней мере однажды оно встретилось у нас гораздо раньше.
В конце 1929 года в Коммунистической академии провели многодневное обсуждение ошибок литературоведа В. Ф. Переверзева. Как обычно, дискуссия свелась к наклеиванию на обсуждаемого политических ярлыков. Руководил этим мероприятием С. Е. Щукин, бывший чекист и военный работник, окончивший Институт красной профессуры. В своем заключительном слове он обрушился на коллег, обличавших Переверзева недостаточно рьяно:
– Я хочу прежде всего остановиться на той категории возражавших, или, вернее, на той категории участвовавших в данной дискуссии, которой, по словам Данте, уготованы в аду самые горячие места, заметьте, не тепленькие, а именно самые горячие места. Это – категория людей, которых Данте именует ни холодными, ни горячими, а тепленькими.
(Согласно стенограмме, опубликованной в 1930 г. под загл. «Против механистического литературоведения».)
Как видим, в конце этого пассажа красный профессор вместо Данте процитировал апостола Иоанна.
Больше света!
В 1987 году в СССР вышел документально-публицистический фильм «…Больше света!». Здесь советские люди впервые увидели множество строжайше запрещенных ранее кинокадров, включая Льва Троцкого на Красной площади и разрушение храма Христа Спасителя.
Поколение, заставшее перестройку, помнит, что лозунг «Больше света!» был у нас лозунгом гласности. На историческом январском пленуме ЦК 1987 года Горбачев заявил:
– Нам, как никогда, нужно сейчас побольше света, чтобы партия и народ знали все, чтобы у нас не было темных углов, где бы опять завелась плесень (…). Поэтому – побольше света!
Этот лозунг подавался как ленинский, со ссылкой на письмо вождя в редакцию «Искры» в ноябре 1903 года: «Побольше света, пусть партия знает всё».
В своих мемуарах «Жизнь и реформа» Горбачев жаловался, что этот лозунг «не подходил номенклатуре, всем, кто причастен к власти. Наоборот, “поменьше света” – вот их принцип и тайное желание». Попутно он признается, что, будучи в Веймаре, он узнал, что «Больше света!» – отнюдь не изобретение Ленина, а предсмертные слова Иоганна Вольфганга Гёте.
Однако с последними словами великого немца полной ясности нет.
16 марта 1832 года 82-летний Гёте простудился. Жить ему оставалось шесть дней. Кончина поэта «по рассказам его друзей» описана в книжке К. Мюллера, законченной полтора месяца спустя после смерти поэта.
В ночь на 22 марта Гёте сказал своему переписчику: «Это не продлится больше, чем несколько дней». Тот не понял, что имелось в виду – скорая смерть или скорое выздоровление. Утром Гёте перенесли в кресле из спальни в рабочий кабинет. Одни его замечания были вполне осмысленны, другие указывали на помутнение разума. Заметив на полу листок бумаги, он спросил, почему здесь валяется переписка Шиллера. Затем обратился к своему слуге Фридриху:
– Отворите же и вторую ставню, чтобы впустить больше света!
Чуть позже, в статье Карла Фогеля, врача Гёте, эта фраза была сокращена до восклицания:
– Больше света!
Этот возглас и был сочтен заветом, который Гёте оставил потомкам. Очень часто он приводится в еще более экспрессивной форме:
– Света! Больше света!
Позднее обнаружились свидетельства современников, утверждавших, что последние сознательные слова Гёте были обращены к его невестке Отилии, которая заботливо ухаживала за ним:
– Подойди-ка, дочурка, и дай мне свою милую лапку.
Наконец, в 1965 году был опубликован рассказ слуги Гёте Фридриха Крауса – того самого, кто должен был «впустить больше света». Из этого рассказа следовало, что Краус такой просьбы не слышал: «Действительно, он под конец назвал мое имя, но не для того, чтобы я открыл ставню, а потому, что ему понадобился ночной горшок, и он сумел взять его сам и держал поближе к себе, пока не скончался».
Этот рассказ вполне согласуется с отчетами медиков. Стоит добавить, что свет из окна резал умирающему глаза, так что он прикрывал их рукой, а потом – зеленым козырьком, надетым на лоб.
Одно время всерьез обсуждалась гипотеза, что Гёте вместо «Mehr Licht!» («Больше света!») пробормотал на родном для него франкфуртском диалекте «Mer lischt…», то есть «Лежать… [неудобно]», но не закончил фразу. Умирающий Гёте, однако, не лежал, а сидел в кресле, не говоря уж о том, что «Больше света!» – не первоначальная, а подправленная версия.