История знаменитых цитат

Можно с высокой степенью уверенности утверждать, что формула «выйти из (некоего предмета одежды)» в значении «принадлежать к школе такого-то» была создана Флобером и два десятилетия спустя использована де Вогюэ применительно к Гоголю. Вполне возможно, что кто-то из русских писателей говорил ему нечто подобное, однако словесное оформление этой мысли родилось на французском языке.

В 1970-е годы в эмиграционной публицистике появился оборот «выйти из сталинской шинели». С конца 1980-х он стал осваиваться российской печатью. Вот два характерных примера:

«Как говорится, все мы вышли из сталинской шинели. Более того, многие из нас продолжают смотреть на жизнь из-под ленинской кепки» (В. Немировский, «Красные, зеленые, белые…», в журн. «Человек», 1992, № 3).

«…В 80-е годы, по Костикову и прочим подмастерьям перестройки, (…) общество выходило из сталинской шинели и элегантно запахивалось в горбачевский костюм» (Валерия Новодворская, «Мыслящий тростник Вячеслав Костиков», в журн. «Столица», 1995, № 6).

Впрочем, «шинель», «пальто» и т. д. в этой формуле давно уже не обязательны – выйти можно из чего угодно, хотя бы из квадрата:

«Все мы вышли из квадрата Малевича» (интервью художника Георгия Хабарова в газ. «Совершенно секретно», 7 октября 2003).

Все крупные современные состояния нажиты самым бесчестным путем

Подпольный миллионер Корейко, подвергнутый психической атаке со стороны О. Бендера, постепенно приходит в себя:

Он начал уже привыкать к мысли, что все случившееся нисколько его не касается, когда пришла толстая заказная бандероль. В ней содержалась книга под названием «Капиталистические акулы» с подзаголовком: «Биография американских миллионеров».

(…) Первая фраза была очеркнута синим карандашом и гласила:

«Все крупные современные состояния нажиты самым бесчестным путем».

    (Ильф и Петров, «Золотой теленок» (1931), гл. 10)

В самом ли деле существовала такая книга? Да, только называлась немного иначе: «История американских миллиардеров». Ее первый том вышел в 1924 году в Москве, второй – в 1927-м в Ленинграде. Эта книга, написанная американским социалистом Густавом Майерсом, вышла в Бостоне в 1908 году под названием «История крупнейших американских состояний»; на русский ее перевели с немецкого издания. (Кстати сказать, даже в 1920-е годы состояния самых богатых американцев не достигали миллиарда долларов.)

Исследование Майерса, в сущности, целиком посвящено доказательству тезиса, сформулированного еще в 406 году Иеронимом Стридонским, одним из Отцов Церкви: «Всякий богач либо мошенник, либо наследник мошенника» («Письма», 120).

Однако на первой странице «Истории американских миллиардеров» не было фразы, которую Бендер обвел синим карандашом – ни в первом томе, ни во втором. Лишь в заключении (т. 2) говорилось, что главное содержание книги «неизбежно свелось к изображению тех обманов и грабежей, с помощью которых приобреталась собственность и накапливались крупные состояния».

Зато – странное дело! – весьма похожая фраза имелась в авторском предисловии к изданию 1908 года, с которым авторы «Золотого теленка» едва ли были знакомы: «…некоторые из наших обладателей крупных состояний приобрели свое имущество бесчестными средствами (by dishonest methods)».

Еще ближе к фразе из «Золотого теленка» другое высказывание Майерса, опубликованное в том же 1908 году:

Когда в ушах Рокфеллера звучат крики и насмешки по поводу «грязных денег», он может утешать себя тем (…), что:

Каждое крупное состояние есть, в большей или меньшей степени, результат насилия и мошенничества.

    («Наши крупные американские состояния», в журн. «Marsh’s Magazine» (Бостон), ноябрь 1908)

Эту статью Ильф и Петров тем более знать не могли. Зато им наверняка был хорошо известен роман Бальзака «Отец Горио» (1834), где беглый каторжник Вотрен поучает молодого Эжена Растиньяка:

– …Тайна крупных состояний, возникших неизвестно как, сокрыта в преступлении, но оно забыто, потому что чисто сделано. (Перевод Е. Корша.)

Генрих Гейне в 1843 году писал: «Насчет основателей нынешних наших финансовых династий мы можем (…) сказать, что первый банкир был счастливый мошенник» («Добавление к “Лютеции”»; перевод А. Федорова).

В 1925 году о фразе Вотрена вспомнил британский политик-лейборист Джеймс Йоксалл: «Кто-то сказал – кажется, это был Бальзак, – что всякое крупное состояние выросло из преступления, что, позволим себе надеяться, неверно» (сборник эссе «Live and Learn» – «Век живи – век учись»).

В 1956 году вышла монография американского социолога Райта Миллса «Элиты власти». Сентенция: «За всяким большим состоянием кроется преступление», – приведена здесь как слова Бальзака.

Именно эти слова стали эпиграфом к знаменитому роману Марио Пьюзо «Крестный отец» (1969), с подписью: «О. Бальзак».

Все позволено

Если попросить назвать самую известную цитату из Достоевского, то первой, вероятно, будет «Красота спасет мир» (хотя мало кто может ясно сказать, что это, собственно, означает), а второй – «Если Бога нет, то все позволено».

Правда, у Достоевского этого изречения нет. Это «сводная» цитата, возникшая из двух фрагментов романа «Братья Карамазовы» (1879–1880). Первый – мысль Ивана Карамазова в пересказе одного из персонажей романа, Ракитина:

– Нет бессмертия души, так нет и добродетели, значит, все позволено.

Второй – слова Дмитрия Карамазова:

– Только как же, спрашиваю, после того человек-то? Без Бога-то и без будущей жизни? Ведь это, стало быть, теперь все позволено, все можно делать?

И далее:

– У Ивана Бога нет. (…) Я ему говорю: стало быть, все позволено, коли так?

А Смердяков говорит Ивану:

– …Все потому, что «все позволено». Это вы вправду меня учили-с, ибо много вы мне тогда этого говорили: ибо коли Бога бесконечного нет, то и нет никакой добродетели, да и не надобно ее тогда вовсе.

Как видим, вопрос о бессмертии души и будущей жизни и для Ивана, и для Дмитрия Карамазова едва ли не главный, а Бог выступает в качестве гаранта этого бессмертия.

Мысль: «Нет бессмертия души, так нет и добродетели» – проведена через весь огромный роман, а потому обычно связывается с именем Достоевского. Однако сама по себе она Достоевскому не принадлежит и, можно сказать, стара почти так же, как христианство.

Почти то же самое – и почти теми же словами – говорил уже латинский богослов III–IV вв. Лактанций в трактате «Божественные установления»:

Как скоро люди уверятся, что Бог мало о них печется и что по смерти они обратятся в ничто, то они предаются совершенно необузданности своих страстей, (…) думая, что им все позволено.

Трактат Лактанция вышел в России в 1848 году под заглавием «Божественные наставления» в переводе Е. Карнеева; выше цитировался этот перевод. Был ли этот перевод известен Достоевскому, трудно сказать. Но изданные в 1670 году «Мысли» Блеза Паскаля, конечно, были ему известны, а там утверждалось: «Человеческая нравственность целиком зависит от решения вопроса, бессмертна душа или нет».

Для Достоевского (а не только для его героев) формула «Все позволено» связана не просто с неверием в Бога, но прежде всего с неверием в бессмертие души и загробное воздаяние; тут он солидарен с Лактанцием и Паскалем. Однако современник Паскаля, великий еретик Бенедикт Спиноза, решительно отрицал эту связь:

Мы с полным правом можем считать большой нелепостью то, что говорят многие богословы, которых считают великими, а именно: если бы из любви к Богу не вытекала вечная жизнь, то каждый стал бы искать своего собственного счастья – как будто можно найти нечто лучше Бога.

Эти слова взяты из «Краткого трактата о Боге, человеке и его счастье», написанного в 1660 году и опубликованного полностью лишь два века спустя.

В сущности, того же мнения держались римские стоики (как, впрочем, и эпикурейцы) и множество позднейших моралистов. Загробное воздаяние не было для них аргументом в вопросах морали. Все они могли бы подписаться под словами Сенеки: «Первое и наибольшее наказанье за грех – в самом грехе»; «Что я хочу извлечь из добродетели? Ее саму. (…) Она сама себе награда» («Письма к Луцилию», 97, 14, перевод С. Ошерова; «О блаженной жизни», 9, 4, перевод Т. Бородай).

Молодой Оскар Уайльд писал в своих «Оксфордских тетрадях»: «Ничто так не изобличает все благородство человеческой натуры, как явное безразличие человека к любой системе наказаний и поощрений, будь то на земле или на небе».

Не позднее 1940-х годов появилось изречение «Если Бог есть, все позволено», «опрокидывающее» формулу Ивана Карамазова.

Почти одновременно с «Братьями Карамазовыми» вышла знаменитая книга Ницше «Так говорил Заратустра» (1883) с ее «переоценкой всех ценностей». Здесь тень Заратустры восклицает:

– «Нет истины, все позволено» – так убеждала я себя.

По-видимому, это изречение ввел в оборот прусский генерал и политик-консерватор Йозеф фон Радовиц в IV издании своих «Злободневных бесед о государстве и церкви» (1851), гл. 6. Он привел его как девиз Хасана ибн Саббаха (1051–1124), персидского исмаилита, основателя и главы (шейха) секты хашашинов (асассинов). Эта секта прославилась политическими убийствами; однако девиз, означавший отрицание Корана как вместилища божественной истины, был совершенно невозможен в устах мусульманского вероучителя. Уж скорее он мог бы сказать: «Все позволено тому, кто обладает абсолютной истиной».