В сумерках мортидо

Из сестринской, расположенной довольно далеко, а именно через три или даже четыре палаты, выглянула, а затем вышла дежурная сестра и, узнав стучавшего и немного оробев, поспешно приблизилась к нему: – Добрый вечер, – и догадавшись, чего он ждет от нее, объяснила: – А палата – пустая. Открыть?

– Ах, пустая. Да нет, не надо. Кажется я перепутал этажи. Мне – на седьмой. Прости, деточка, перепутал. У вас все в порядке?

– Да. Все спокойно, обход Павел Андреевич провел.

– Павел Андреевич дежурит? Чудесно! А где он, кстати?

– У себя, наверное. От нас ушел давно. Часа два назад.

Сестра отвечала не задумываясь и совсем не врала. Тот факт, что Павел в течение часа находился на этом этаже, был ей нет ведом.

– Значит у себя. Спасибо, дружок, – задумчиво пробормотал “белый” халат.

Павел неторопливо шел по коридору. Проходя мимо настежь распахнутых дверей больничных палат, он невольно улыбался, все еще держа в уме милое Катино личико и смешной тон, коим она, наивная, изображая из себя возлюбленную уходящего в поход рыцаря, попрощалась с ним.

“Куда я? Ах, да, в гинекологию, – вспомнил он почему оставил влюбленную сестру. – Ждать лифт не буду. Спущусь. Труда не составит”.

Вскоре он стоял перед нужной дверью.

Однажды, войдя в палату на утреннем обходе, Павел застал молодую пару в пикантной ситуации. Буквально за час до операции. Возможно, девушка, а оперироваться предстояло именно ей, таким не традиционным образом успокаивалась? А если вдуматься – способ хорош. По физиологическому эффекту – в самую точку. Сначала выброс адреналина, а потом – спад, до опустошения. Полное освобождение от тревожных мыслей, забот и только мягкая приятная усталость и сонливость. Хороша премедикация! В общем, когда в палату входит доктор, он, естественно, не стучит.

В палате действительно находилось двое. Женщина лежала на спине, укрывшись до подбородка простыней. Черты ее лица были спокойны, разглажены. Рядом с постелью в массивном кресле, уткнувшись в газету, сидел её пожилой супруг.

Он вопросительно посмотрел на Павла и устало улыбнулся, топорща обвисшие усы: – Добрый вечер, доктор.

– Добрый, – Павел улыбнулся в ответ и задал – обоим – традиционные вопросы: – Как себя чувствуете? Что-то вас беспокоит?

– М-да, все хорошо. Людмила Александровна заходила, – ответил муж.

– Хорошо? Значит, все в порядке? – переспросил Павел. – Ко мне вопросов нет?

– А вы кто? – вежливо поинтересовался муж.

– Родионов. Заведующий хирургическим отделением, – пояснил Павел. – На данный момент – ответственный врач.

– Ясно, но мы вроде бы все с Людмилой Александровной…

– Ну и ладненько, – не дослушал Павел.

Ему здесь делать нечего, понял он, но и объяснять ему что-либо – не надо. Нет такой нужды. Заглянул врач в палату – внимание больному. Если в этой палате и бушевали страсти когда-то – сейчас все в порядке.

И хорошо, с облегчением подумал Павел. Развернувшись, он заспешил к себе.

С пятого на седьмой он поднялся на лифте. Не высоко, но – из принципа! За суточное дежурство легко можно набегать несколько километров.

Отделение казалось опустевшим. Пустой коридор, больные разошлись по палатам, на сестринском посту, что расположен посередине отделения, тоже никого.

Он выругался вслух: – Черт! И ведь замечание – не сделать! Кто сестру увел? Я. А тех двоих – только тронь. В моей ситуации – лучше не трогать. Нарвусь на грубость, и вообще, чем меньше поводов для обоюдного раздражения, тем меньше болтовни. Впрочем, Катя наверняка перескажет сюжет вечера своим подругам. Это у сестер – как правило. Интересно, что она расскажет обо мне?

Нет, по-серьезному, не интересно. Ничего не изменится в его собственной самооценке, подумал Павел.

Далеко впереди себя, в конце коридора, он вдруг заметил высокую фигуру, облаченную в белый халат. Человек удалялся быстрым шагом. Еще секунда, и он скроется за углом. Высокий, широкоплечий.

“Константин! Кто же еще? Что он тут делает так поздно? Куда бежит? А-а, в реанимацию”.

Выход из отделения с дальней от лифта стороны, там только что скрылся человек в белом халате, считался “черным ходом” и был удобен для посещения опер. блока и реанимации. На остальные этажи было удобнее попасть, пройдя по центральной лестнице, или по боковой, где был расположен пассажирский лифт. Им только что воспользовался Павел.

Глава VIII

(не имеющая отношения к сюжету, а лишь иллюстрирующая тот факт, что в больнице может случиться всякое).

По общечеловеческим меркам дядя Ваня человеком был определенно положительный – вел он добропорядочный образ жизни, жене не изменял, пил мало. (И, возможно, последний факт и не имел того фатального значения, что потом, ретроспективно, ему приписывали. Вполне можно допустить, что имело место обычное неблагоприятное стечение обстоятельств: невезение и непруха, банальные, как времена года). …Растил сына и дочь. Вырастил! И однажды решил отдохнуть в санатории – в одном из многих, коими славен курортный город Сочинск. В санаторий, разумеется, они должны были отправиться вместе – он и его спутница жизни, законная супруга. Но та неожиданно захворала. Сказался возраст. Чтобы путевка не пропала, дядя Ваня уехал один.

Сосед по купе попался компанейский. Шебутной, веселый. Как водится, выпили. Не устоял дядя Ваня уговорам искусителя-соседа и изрядно приложился к бутылке, выставленную на стол. А что? Ехал отдыхать!

В Сочинск поезд прибыл по расписанию, почти ночью.

Сойдя с него, дядя Ваня почувствовал недомогание. Да просто очень хреново он себя почувствовал. Высокая непривычная влажность в купе с жарой, алкоголь и элементарная физическая усталость, и недосып – все сыграло свою роль. Он присел на скамеечку, схватился рукою за сердце и как будто задремал.

Когда его привезли в больницу, он был еще жив, а иначе – попал бы сразу в морг. Но в приемном покое, еще до того, как дежурный доктор оформил его поступление, наш герой – дядя Ваня – скончался.

История болезни – документ, что в существенной и самой важной своей части заполняется со слов больного. И, конечно, на основании данных осмотра живого человека… пациента, больного, клиента – как хотите, но живого и разговаривающего. Да и бланки таких историй, как некстати, находятся по ночам взаперти.

Ситуация создалась необычная. Оформлять или не оформлять, писать историю болезни в три часа ночи, болезненно борясь с приступом сна, что на дежурстве, обычно, как полоса прибоя – не преодалим, или не писать?

Врач лаконично черканул на листочке паспортные данные почившего, чтобы доложить на утреннем рапорте, и этот бумажный обрывок небрежно запихал к себе в карман. Из кусочка розовой клеенки три на шесть см. сделал бирочку, надписал и привязал её к запястью. Нет, если честно, он только создал этот непромокаемый документ, а уж на руке его закрепила сестра. Но зато доктор собственноручно положил на грудь умершему его собственный паспорт и отдал посмертные распоряжения. Смысл последних заключался в следующем – немедля отправить труп, а именно в это превратился теперь дядя Ваня, в больничный подвал (с глаз долой – в прямом и переносном значении), чтобы там, в тишине и покое, он ждал свое последнее такси – специальную машину для перевозки трупов из больниц в морг, неброский медицинский “РАФ”, под “скорую”, прозванный в медицинской среде “труповозкой”, чтобы ждал, потому что служба транспортировки трупов (другими словами, уже упомянутая “труповозка”) работает не круглосуточно, а с восьми до четырех, и с обеденным перерывом. И такая машина – одна на весь город. И справляется служба или нет с объемом работы – в нашей истории неважно.

Вызывают “труповозку” обычно по утрам. Сделать это обязан дежурный врач.

И так, мертвого человека повезли в подвал. Там прохладнее.

Спуститься требовалось всего на один этаж, но умерший, ясное дело, самостоятельно сделать этого не может. Его повезли на каталке. Процессия: медицинская сестра – руководитель, санитарка в роли свидетельницы и одновременно плакальщицы и исполняющий заглавную роль дядя Ваня, в указанном состоянии плоти. Все вместе спустились в подвал. Растворились двери лифта…

– Давай оставим его здесь, в лифте. Чего его катать туда сюда? – пристально рассматривая невысокий порожек, предложила санитарка, – через два часа начнется новый рабочий день (в самом деле? уж пробило шесть) и за ним придут.

– Хорошая мысль, – немного подумав, согласилась мед. сестра.

И живые покинули авансцену. А труп просто оставили в лифте. Чтобы не бросался в глаза и не портил бы умиротворенного в своей пустынной простоте мрачноватого подвального пейзажа, заставляющими и без того размышлять о вечном, чтобы не загонял в шок случайно забредшего больного или посетителя. Словом, бросили дядю Ваню одного, захлопнули двери и… что-то там поломалось. (Но ничего страшного! Во-первых, больница была трехэтажной, а в во-вторых, еще два лифта продолжали благополучно функционировать).

На утренней конференции дежурный доктор подробно и обстоятельно, как ему потом самому казалось, доложил о случившемся ночью. И – ничего необычного. И в самом деле – умер больной, но до того… до всего, до того, как его стали лечить! А то бы выздоровел! И нет тут вины докторов! Определенно нет! Промелькнуло сообщение – умер человек, но не отложилось оно в памяти ни у кого! Не наше дело, подумали все. Не наша головная боль, рассудили заведующие отделениями – раз больной по отделению не проведен. Меня не касается, отметили каждый врач-ординатор, из присутствующий на утреннем рапорте, коль в палате его ноги не было.

О дяде Ване доложили, услышали, забыли.

Впрочем, существует определенная процедура и все были уверены, она – исполняется.

Это уже потом дежурный врач божился, что машину он вызвал. А может быть и вправду вызывал. Может, машина все-таки приезжала и даже забрала труп. Но другой, вновь возникший! И посчитала вызов закрытым! Все может быть. Одним словом, тело дяди Вани в тот день из лифта никто извлекать и не подумал!

Врач, дежуривший в ту злополучную ночь, отправился в заслуженный, гарантированный нашей конституцией, двадцати четырехдневный отпуск. И уж отдыхал он – на полную катушку. Ни разу его не посетила мысль о больнице, о своем рабочем месте, о страждущих и страдающих. Вино и пиво, женский смех, теплая соленая вода наполняли каждый его день радостью, отодвигая в сторону рутину прошлого и предсказуемую усталость будущего. А когда он благополучно и в срок вернулся, все, что произошло, уже выветрилось из его просветленной памяти.