Стальной Лес

– Стального Леса точно нет. Теперь нет. Загравен сейчас является пригородом Сагара, там не может быть никакого леса. Плотная городская застройка, дороги, бульвары, заводы. Его там быть не может.

– Но он не мог бесследно исчезнуть. Я найду его. Вы только скажите мне то, зачем я изначально пришёл. Жизнь в таком лесу поможет мне?

Профессор хотел было продолжить спор, заявив что ни к чему теория, если это невозможно на практике, но тут он осмелился заглянуть Николаю в глаза. Всегда немного красноватое лицо доктора вмиг побледнело. Он увидел его таким, каким помнит его в момент знакомства: рискованный, безбашенный и ни секунды не сомневающийся в своих решениях авантюрист. Такого Николая Багровского очень давно все забыли, но вот он стоит перед доктором Ферье и глядит ему прямо в душу. При таком раскладе, как и годы назад, сопротивление и конфронтация бесполезна. Либо согласиться с его словами и намерениями, либо согласиться, но после полутора часового спора, в ходе которого можно серьёзно вымотаться.

– Поможет, – просипел он, чувствуя, как по скуле скатывается капля холодного липкого пота, – а теперь идите, мне пора ужинать.

– Это то, что я хотел услышать, профессор. Доброго аппетита, – усмехнулся Николай, развернулся и, закрыв за собой дверь, ушёл. Доктор постоял в прихожей ещё секунд десять, а затем рухнул на стоявший там же стул. Он достал из нагрудного кармашка домашней жилетки белый платок и промокнул им лоб. Платок в тот же миг стал мокрым насквозь. Этот Николай, который внезапно появился в квартире Ферье, был невероятно опасен и разрушителен. Он добьётся своих целей при любом раскладе, даже если сам при этом пострадает. «Спица в руке и в черепе пластина,» – говорил про него профессор в те времена. Действительно, переломы и различные травмы были не редкостью для такого индивида, но все повреждения заживали крайне быстро. Однако, сейчас господин Ферье размышлял над вопросом, обойдётся ли дело в этот раз хотя бы переломом?..

Глава 2: Мы выдвигаемся на рассвете

В речной воде лениво текущей Витерры играли яркие блики закатного оранжевого солнца, отражаясь куда-то ввысь. По слегка колышащейся поверхности неторопливо и грациозно плыли белые лебеди, изогнув тонкие шеи. Рассекая маленькие волны тихой реки, они были похожи на купеческие корабли, такие же богато украшенные, выделяющиеся на фоне других судов: рыболовецких лодок и военных кораблей. За этой картиной со своего любимого с детства моста наблюдал Николай, оперевшись на перила и время от времени бросая к лебедям отломок хлеба, на который они тут же набрасывались, на секунду теряя всякую грациозность и изящность. Со стороны такое казалось бы забавным, но за таким занятием Николай размышлял о своих дальнейших действиях, и о том, стоит ли вообще что-то делать? Будучи ещё курсантом Академии, он действительно почти не задумывался о своих поступках и, тем более, их последствиям. Он был общественно опасным человеком, и, зачастую, в учебной части поднимался вопрос об отчислении его из числа обучающихся. Спасало его в таких случаях разве что вмешательство отца – не самого влиятельного, но весьма уважаемого торговца, который каждый раз вступался за своего непутёвого сына, не желавшего думать ни о чём.

Николая частенько замечали за азартными играми в компании весьма сомнительных однокурсников, которые, в свою очередь, занимались мелкими кражами и прочими нечестивыми делами, по непонятным причинам не дошедшие до начальства. Отцу Николая было чрезвычайно стыдно за такое чадо, не пошедшее ни в трудолюбивого интеллигентного отца, ни в благодетельную и заботливую мать, и даже не в деда, известного своими увлекательными и забавными историями и рассказами, которые он, казалось, придумывал из воздуха за считанные секунды. Ни одной хорошей черты своих родственников он не перенял на тот момент жизни. А сам парадокс состоял в том, что ни одной отрицательной черты он тоже не перенял. Он не был болен своим делом, как отец, не был сердоболен ко всем подряд, как мать, и ему не свойственно было приукрашивать всё и вся, как это делал его дед. Николай был просто строптивым, эгоистичным и жадным до денег, ощущений и признания молодым парнем.

Собственно, в этом и крылась причина такого его поведения: он просто хотел признания. Будучи гимназистом, Николай не был отличным учеником, его оценки были хорошими, но его родителям было недостаточно просто хорошей учёбы. И мать, и отец его были людьми образованными и умными, оба закончили местные гимназии и Сагарский Университет по разным специальностям, и хотели, чтобы их сын тоже заканчивал и без того престижную гимназию с отличием. Зная свои пределы, Николай понимал невозможность их желания, но также он понимал и невозможность донесения этой мысли до них. Поэтому он прикладывал все усилия к учёбе, которых всё равно оказалось недостаточно для оправдания родительских ожиданий. Естественно, ни о каком улучшении с ними отношений после такого речи и не шло, и Николай ощутил на себе родительскую немилость. Прошёл год после его выпуска из гимназии, и он поступил в Военно-Морскую Академию, пытаясь хотя бы воплотить в жизнь свою ещё детскую мечту – стать капитаном большого военного корабля. Но и здесь он встретил сопротивление со стороны отца и матери, ведь по их мнению военная служба, где бы то ни было, была недостойна человека со «светлым» умом. «Хоть при дворе Императора служи, а опытный механик всё равно лучше тебя будет,» – всегда говорил его отец, Фёдор Багровский, с усмешкой поглядывая на броненосцы и эсминцы, проплывающие мимо побережья Сагара. Но когда в моряки стал метить Николай, ему уже было не до усмешек.

Тогда юному Багровскому опостылело такое отношение к нему, и он решил, во что бы то ни стало, заполучить признание: неважно от кого, и за какие заслуги. А самой простой публикой для этого стали новые однокурсники с не очень чистой репутацией. И требования для этого у них совсем низки: делай то, что от тебя ожидают, не забастуй против «пахана», и тогда сможешь считаться у них своим, хотя это понятие весьма растяжимое. В разговоре с тобой они будут называть тебя «братом», «братаном», «дружище» и прочими словами повышенного доверия, но между собой ты будешь для них не больше, чем болванчиком, которому можно поручить пыльную задачу и на которого в случае чего можно спихнуть всю ответственность. Тогда Николай впервые встретился с Авантюристом – его вторым олицетворением. Опасным, эгоистичным и тщеславным. Безусловно, он и сам был не рад такому появлению, но понимая, что это его единственный билет к признанию, принял этот факт как должное. Таким образом, кооперируясь со своей второй натурой, он творил, практически, всё, что придёт в его больную голову, чтобы выставить себя решительным и смелым. Но, оставаясь наедине с собой, Николай, бывало, в прямом смысле, хватался за голову руками и сокрушался, размышляя, что он делает со своей жизнью, и в том ли направлении движется.

Так летели годы, Николай подходил ко времени выпуска из курсантов и посвящению в офицеры. Тогда его отец и решился на беседу с сыном, чтобы окончательно понять его цели. Фёдор Александрович подозвал своего сына после обеда в выходной летний день. Они сели в беседке в саду отцовской усадьбы, под тенью липы. Николай было думал, что он снова будет лишь придираться к очередным проступкам, но Фёдор, будучи умелым торговцем, начал издалека.

– Напомни мне, – заговорил он, втянув носом душистый аромат летнего сада, сохраняя безмятежность, присущую сказочному великану, – скоро ли вас посвятят в морские офицеры?

Этот вопрос поставил Николая в тупик, ведь он не оправдал его ожиданий.

На первый взгляд, это была совершенно безобидная заинтересованность, и ничего она в себе не скрывала.

– Говорили, что в конце этого месяца посвятят, – отвечал он, немного подумав над тем, что здесь не так, – а почему ты спрашиваешь?

– Ничего особенного. Всего лишь хочется узнать, когда мой сын из молодого человека станет настоящим военным. Да, мне немного не по нраву такая отрасль, но само осознание того, что ты своими усилиями добился такого высокого места вызывает… Гордость. Довольно сильную, причём. Не то чтобы довольство, или радость, а гордость.

Тут сердце буйного парня дало трещину. Небольшую, но достаточную для некоторого ослабления. Ведь это именно то, чего он добивался долгие годы, самыми нечестивыми способами, но до конца всё ещё не верилось, и Николай не решался бежать навстречу.

– Но разве… Несмотря на все мои выходки ты… всё равно гордишься? А я думал, что позорю свою семью. Разве не так? – спрашивал он сбивчиво.

– Да, всё в порядке, – спокойно отвечал Фёдор Александрович, – и более того: в таком твоём поведении виноват я, – в этот момент глаза Николая округлились и расширились от удивления, – я понял, из-за чего ты всё это вытворял. Раньше я думал, что это просто юношеская строптивость, и всё пройдёт со временем, но потом осознал, что причина кроется гораздо глубже. Сын мой, я никогда не был тобой доволен. Всё, что я делал – это требовал. Я всегда требовал от тебя больше, чем есть на данный момент, а когда ты достигал его, я ставил новое требование, даже не похвалив за достигнутое. Всю твою жизнь. А ты это запоминал, и копил в себе. Твоя мать всегда выступала за хотя бы небольшое поощрение, но не смела перечить мне. А потом накопленное дало о себе знать, когда ты пришёл в академию. Ты хотел получить хоть малую толику уважения, которое тебе полагалось за все старания. Прости меня за это. Ты и вправду тот, на кого мне бы следовало равняться. И я никогда не говорил, что люблю тебя. Никогда не говорил, что люблю собственного сына, свой венец творения. Непростительный грех с моей стороны. Так вот я хочу, чтобы ты знал: ты не такой хороший, как я. Ты гораздо лучше меня во всём. Я люблю тебя, Коля. Прости, что никогда не говорил этого.