Пес Зимы

Ночной город – не то, что город днем. При солнечном свете, набитый трамваями и троллейбусами, полный стрекота и звона, город выглядит, словно гигантский нелепый механизм, запущенный кем-то безо всякого смысла, да так и крутящий бесконечную цепь своих шестерен. Иное дело – город ночной. Погруженный во мрак, лишенный жизни и движения, он превращается в своего рода рукотворные джунгли, где между зарослями домов и эвкалиптами фабричных труб можно разглядеть всяческую живность, в иное время потаенную и незаметную. Шлюхи, наркоманы, пьяные заводские рабочие, помоечные бомжи, озверелая от скуки молодежь – все они выползают безлюдной ночью на опустевшие просторы тротуаров и мостовых.

Эти превращения манили его: эта таинственность, эти странные личности, приглушенные звуки, вскрики, копошения. Они пахли опасностью, риском, приключениями – всем тем, чего так не хватало в обыденном кругу рутинной офисной жизни. И он, не бомж и не алкоголик, раз за разом впитывал эту сладкую атмосферу невидимой борьбы, другой, дикой жизни, раз и навсегда изжитой на светлой стороне нашего обихоженного, обустроенного мира.

Опасности ночной жизни не пугали его. Нож, кастет могли принести боль и смерть, но он не боялся ни боли, ни смерти. Ночь веяла одиночеством – но он и так был одинок, и то был тот сорт одиночества, который не могут развеять ни друзья, ни родственники, ни сослуживцы. Ночь придавала ему сил, он купался в ней, будто в ароматной ванне, возвращаясь по утрам к своей унылой казенной службе без сожаления, но и без радости.

* * *

Переулок был узкий. Слишком узкий, чтобы перейти на другую сторону. Обычно он поступал именно так: завидев подозрительную компанию переходил на другую сторону и, насвистывая, продолжал путь. С ним не связывались. Подозрительные компании не любят широкоплечих мужчин, весенней городской ночью им хватает дичи попроще. Другое дело, если незнакомец сам лезет на рожон: тут появляется повод пофорсить, проявить себя – тайная мечта любого обитателя многоквартирных джунглей. Никто, однако ж, не любит получать по морде, и никакой форс не в силах преодолеть эту, слишком естественную, нелюбовь.

В этот раз в компании была девушка. Ночью всякая девушка кажется симпатичной, впрочем, этой он не пренебрег бы и днем. Она была слегка под шафе, что, редкий случай для дам, нисколько ее не портило, скорее даже наоборот. Он поглядел на девушку мельком, намереваясь пройти мимо, но она улыбнулась, и он поневоле улыбнулся в ответ.

– Чего лыбишься?– спросил тот из парней, что был покрупнее.

Он промолчал. В такую минуту любой ответ не на пользу.

– Язык отсох?

Они уже почти поравнялись. Еще пара шагов… В спину каждая собака лает, но ударить сзади – для этого надо иметь веский повод. Во время своих прогулок он встречал многих, но не встречал таких, что бьют сзади. Достаточно просто молча пройти мимо.

– Тебя сколько раз спрашивать? – угрюмо осведомился другой, казавшийся пожиже. Он выглядел потрезвее и говорил без развязности, обыкновенно скрывающей банальный трусливый выпендреж.

– Не будем ссориться без причины.

Всякий, кто не хочет зря получать по морде должен в совершенстве владеть своей интонацией, особенно тем двусмысленным тоном, в котором искусно сочетаются миролюбие и угроза, и который лучше всяких слов намекает на неприятности, одновременно указывая путь их избежания.

Обитатели ночных улиц – те же звери. Их инстинкты обострены, они остро чувствуют чужую силу и слабость, их самый легкий отблеск и оттенок. Но парень покрупнее был слишком пьян, слишком молод, игра гормонов в его крови заглушала и разум, и инстинкты. В миролюбии случайного прохожего он почувствовал неуверенность жертвы.

– Оставьте его, – сказала девушка, – не стоит связываться с пидорами. Еще заразитесь.

Она вовсе не собиралась провоцировать драку, ей просто нравилось выглядеть немного вульгарной. К тому же она была навеселе, незнакомец казался ей симпатичным, ей хотелось эмоций и острых ощущений.

Он не стал ждать. Собственно говоря, все уже было ясно, любая задержка грозила выбитыми зубами, сломанным носом, а если появится нож или кастет, то и чем-нибудь похуже.

Он не занимался боксом или борьбой, не учился приемам рукопашного боя, но он был трезв, тяжел, а фонтан адреналина удваивал реакцию и укреплял мускулы. Прямой в лицо, затем еще пара коротких, без замаха, апперкотов и напоследок пинок ногой в поникший, потерявший форму безвольный мешок.

– Ну, еще любители есть?

Они могли накинуться на него стаей, и это была бы крышка. Никто не шелохнулся: когда человек бьет собаку, прочие псы предпочитают повизгивать в стороне. Он постоял еще немного, потом повернулся и зашагал по переулку. Сегодня он был абсолютно счастлив: герой, победитель, великий укротитель ночи.

На мостовой осталось лежать тело. Громоздкое, нелепое, благоухающее несмытым потом и невыветрившимся пивным перегаром. Над ним безудержно рыдала девушка. В ней не было уже ни самомнения, ни вульгарности, ни понта. Никто бы сейчас не назвал ее симпатичной, обычная зареванная малолетка, пустая и бестолковая. За свой недолгий век она видала и унижения, и побои, но сейчас ей было плохо, как никогда. Ее бог, ее кумир, центр ее маленькой и бедной Вселенной, оказался обыкновенным мешком дурно пахнущей татуированной плоти. И по мере того, как глубина причиняемой этим сознанием боли доходила до девушки, слезы ее становились все обильнее, а рыдания безутешнее.

Он не слышал ее, плача и не видел слез. Ночь равнодушна к чужим проблемам.

Стайер

Я бегу. Хорошо бегу, красиво, бодренько. С трибуны, наверное, здорово смотрится. Я и сам чувствую, что хорошо: шаг длинный, вдох ровный, толчок с носка – классика.

Я стараюсь не думать. Когда бежишь, это самое главное – не думать. Зазевался, сорвал дыхание – пиши пропало. А-а-а-ой, а-а-а-ой. Длинный вдох – длинный выдох. Не частить. Держать темп. На тренировках я включаю музыку. Что-нибудь жесткое и погромче, чтоб никаких посторонних мыслей. На соревнованиях плееры запрещены, и тренер не одобрит – лишний вес. Бежишь, разгоняя мишуру в башке, морально волевыми с ней борешься. Что делать – ты же спортсмен.

Левая нога побаливает. Не то, чтоб болит, так, ноет слегка. Это можно, это – в пределах разумного. Главное – дыхание. А-а-а-ой. А-а-а-ой.

Врешь, паскуда! Не обгонишь. Гадом буду, не дам. Сукой последней буду… Не обгонишь! Сегодня я – главный. Толчок с носка! Р-р-р-аз! Ну вот, продолжай дышать в спину.

Как-то легко в этот раз выходит. Даже странно. А, нет, все нормально, поплыло. Всегда на последнем километре плывет: в глазах туман и красные чертики. В прошлый раз, помнится, три дня после забега кровью харкал, думал вообще слягу.

Стоп! Не думать! Не думать! Дышать ровно, тянуть шаг. А-а-а-ой!

Да, мутнеет… Так и должно быть. Раз мутнеет – значит, как следует выложился, до последнего. Если и не выиграю – все равно не обидно. Нет, шалишь! Никто меня сегодня не обойдет, на моей-то дистанции. Гадом буду!

Ой, блин, мутно-то как. Похоже выдохся. И тренер орет. Не вижу его, пот в глазах. Плохое орет: не ушами, задницей чую. Ори-ори. Чихал я на тебя, тренер. Кровавым поносом гадил. Блевал кровавой блевотиной. Гаденыш ты, тренер…

И эти на трибунах, тоже верещат. Гаденыши. Ненавижу. Вы сами-то хоть раз десятку бежали? Ну хоть по юниорам, хоть по чайникам? Они, гады, думают, я за державу бегу. Горазды думать, уроды. Лерка тоже думает, что я для нее надрываюсь. И тренер наверняка что-то думает. Один я не думаю. Я бегу. А что мне, лечь что ли?

Заткнись. Последний вираж. Все равно заткнись. Береги дыхание. А-а-а-ой! А-а-а-ой! К черту дыхание. Только не упасть. Не сейчас. Скоро ленточка. Еще полсотни шагов – и можно падать. Прижаться щекой к гудрону, и лежать.

Р-р-аз, р-р-аз! Нету сил. Нету! Сейчас вся эта сволочь, все эти мерзавцы уделают меня по своим дорожкам. И все. Все зря. Какая разница? Остановиться, встать, перевести дух. Отдохнуть. Лечь, прямо тут, на дистанции. Один черт ведь уделают.

Нет. Нет. Нет. Умри, но добеги. Сдохни, но добеги. Добеги, а уж потом подыхай. Пожалуйста. Сколько влезет. Не жалко.

Рывок. Все. Все, что есть: кровь, плоть, кости – все вперед. У меня больше нет мускулов. У меня больше нет дыхания. Ни мыслей, ни чувств, ни боли, ни страха. Меня больше нет. Я – рывок.

Ленточка. Это – ленточка. Я первый. Господи! Я – первый! Братцы, родные, любимые! Я выиграл! Дышите, парни, дышите. Я знаю, вам тяжко. Отдохните. И я еще чуток полежу. Самую чуточку. А потом всех расцелую.

Всех! Лерочка! Тренер! Тренер, миленький… Флаг, дайте флаг. Я выиграл! Лерочка, я выиграл! Господи… Как же я люблю вас, люди! Я люблю вас!